написано 11-06-2008 20:38            

Дальше Михаил Гулько дал свою оценку Высоцкому- это был величайший Человек,величайший Поэт,который сжёг свою жизнь в творчестве.

написано 13-06-2008 21:14            

Ничипоров И. Б.

Значительное место в посвященных В.Высоцкому исследованиях всегда занимали размышления о многообразных "ролевых" героях его лирики, о "протеизме" как важнейшей черте художественного мышления поэта-актера. При этом меньше внимания уделяется рассмотрению собственно исповедального начала, которое в творчестве барда постепенно становится доминирующим.

Текстовое содержание песен Высоцкого предстает неотделимым не только от авторской музыкальной манеры, но и от тех комментариев, которыми поэт предварял или заключал их исполнение во время концерта: сам концерт становится у Высоцкого целостным текстом. Подобные автокомментарии нередко несли в себе именно исповедальную направленность. Так, в апреле 1972 года, высказываясь об авторской песне, Высоцкий подчеркивал усиление в ней, по сравнению с эстрадой, исповедальной, лирической составляющей: "Мне кажется, что она помогает — оттого, что легко запоминается – переносить какие-то невзгоды, – всегда "влезает в душу", отвечает настроению". А за несколько дней до смерти поэт так выразил смысл своих сценических выступлений: "У меня есть счастливая возможность, в отличие от других людей, такому большому количеству людей рассказывать о том, что меня беспокоит, прихватывает за горло, дергает по нервам, как по струнам, – я рассказываю только об этом". Показательно, что уже первые критики обратили внимание на исповедальный характер творческого взаимодействия поэта со слушательской аудиторией: Высоцкий "с гитарой – беседует, разговаривает. Манера общения Высоцкого – исповедальная".

Исследователи отмечают постепенное углубление философского начала в лирике Высоцкого рубежа 1960–1970-х годов. А.В.Кулагин справедливо указывает на возрастающую весомость автобиографических подтекстов в "ролевых" песнях этого периода ("Он не вернулся из боя", "Бег иноходца" и др.), а также на связь исповедальной лирики, раскрывшейся главным образом в жанрах драматической баллады и лирико-философского монолога, с актерской работой Высоцкого над ролью Гамлета.

В свете дальнейшего изучения творчества поэта в контексте авторской песни представляется важным рассмотрение целостной образной системы лирико-исповедальных песен Высоцкого, в том числе и с точки зрения их соотнесенности с поэтической традицией Серебряного века. Как известно, слушая в свое время курс А.Синявского по русской литературе XX в. в Школе-студии МХАТ, бард живо интересовался поэзией рубежа столетий. Опыт ее глубокого восприятия наложил отпечаток на созданные впоследствии философские произведения. Исповедальные мотивы в зрелой лирике Высоцкого "вживлены" и в трагедийный монолог о времени, о советской действительности.

Отдельные исповедальные ноты звучали еще в ранних песнях Высоцкого, проступая сквозь "блатную" стилистику. Так, в "Серебряных струнах" (1962) на первый план выходит ощущение надрывной тоски о разорванной душе, об утраченной свободе, скованной сомкнувшимися стенами:

Что же это, братцы! Не видать мне, что ли,
Ни денечков светлых, ни ночей безлунных?!
Загубили душу мне, отобрали волю, –
А теперь порвали серебряные струны.

С середины 1960-х гг. в лирике Высоцкого исповедальные мотивы зачастую сопрягаются с многоплановой художественной разработкой образа двойника, олицетворяющего душевную дисгармонию и внутренний надрыв лирического "я". Негативное, разрушительное начало этот образ знаменует в таких стихах, как "Про черта" (1965–1966), "И вкусы и запросы мои – странны..." (1969), "Маски" (1971) и др.

В стихотворении "Про черта" в качестве двойника лирического героя, погруженного в "запой от одиночества", выступает периодически являющийся ему черт. Двойник предстает здесь в сниженно-бытовом облике: он "брезговать не стал" коньяком, "за обе щеки хлеб уписывал", знаком с "запойным управдомом" – то есть оказывается плоть от плоти родственным реалиям советской жизни. В фамильярном полуироническом обращении лирического героя с силами тьмы вырисовывается кризисное состояние души, готовой поддаться их власти, пренебречь своей индивидуальностью:

…Все кончилось, светлее стало в комнате, –
Черта я хотел опохмелять.
Но растворился черт как будто в омуте…
Я все жду – когда придет опять…
Я не то чтоб чокнутый какой,
Но лучше – с чертом, чем с самим собой.

Трагикомическое, сниженно-бытовое освещение "инфернальной" темы в этих заключительных строках оттеняет тягостное для лирического "я" чувствование своей внутренней духовной несвободы.

Углубление мотива двойничества, продиктованное усилением исповедальных интенций, происходит в стихотворении "И вкусы и запросы мои – странны...". Как и в предыдущем случае, отношение лирического субъекта к своему "второму Я в обличье подлеца" подчеркнуто иронично, но герой, обнажая "гранки" своей страждущей души, с горечью отдает отчет в бытийной трудности распознания в себе подлинного "я":

Я лишнего и в мыслях не позволю,
Когда живу от первого лица, –
Но часто вырывается на волю
Второе Я в обличье подлеца.

И я борюсь, давлю в себе мерзавца, –
О, участь беспокойная моя! –
Боюсь ошибки: может оказаться,
Что я давлю не то второе Я.

Как это часто бывает в лирике Высоцкого, исповедальные мотивы вплетены здесь в сюжетную динамику, вследствие чего обыденные явления наполняются бытийным, символическим смыслом. Возникающий в стихотворении образ уголовного суда становится косвенным напоминанием о Страшном Суде и отчасти, по мысли исследователя, его "травестийным замещением". В пронзительном исповедальном слове лирического "я" прорисовывается напряженное стремление к самоочищению и освобождению от ложных личин:
Я воссоединю две половины
Моей больной раздвоенной души!
Искореню, похороню, зарою,
Очищусь, ничего не скрою я!..

Позднее более сложное проявление внутренней раздвоенности души героя будет выражено в песне "Кони привередливые" (1972), хотя в поэтическом мире Высоцкого двойник мог ассоциироваться и с высшим зовом души, побуждающим к подвигу, самопожертвованию. Это видно в ряде военных баллад, содержащих в себе ярко выраженные исповедальные элементы: таковы "Песня самолета-истребителя" (1968), построенная как взволнованный лирический монолог о "том, который во мне сидит", или песня "Он не вернулся из боя" (1969), которую Н.М.Рудник справедливо определила как "исповедь-реквием".

Еще на заре нового столетия А. Блок размышлял о том, что важнейшую составляющую современного художнического мироощущения образует "чувство пути" ("Душа писателя", 1909 и др.). О значимости блоковского опыта для творческого самосознания Высоцкого речь еще пойдет ниже, теперь же отметим, что категория пути является магистральной в исповедальных песнях Высоцкого, где выстраивается целостная аксиология пути – как индивидуально-личностного, так и общенационального, народного.

Обостренное "чувство пути" пронизывает различные проблемно-тематические уровни поэзии Высоцкого.

В "Балладе о детстве" (1975) боязнь "однобокости памяти" побуждает лирическое "я" вглядываться в вехи своего существования начиная еще с "утробного" периода – в его взаимосвязи с народной судьбой военных и послевоенных лет. А "ролевая" ситуация "Натянутого каната" (1972), где повышенное экзистенциальное напряжение обусловлено внутренним императивом "пройти четыре четверти пути", приобретает глубоко личностный характер.

В конце 1960-х гг. Высоцкий создает песню "Моя цыганская" (1967–1968), в исповедальном звучании которой в условно-символической форме запечатлелись раздумья о путях лирического героя и его современников в советской действительности, что нашло выражение в системе пространственных образов.

Лирический герой песни взыскует высшей радости бытия, "праздника", "веселья", но, подобно шукшинскому Егору Прокудину, его не обретает ни во сне, ни наяву: "Нет того веселья...". Подспудно он тянется к познанию абсолютных духовных ценностей – и это сквозной мотив многих стихов-песен Высоцкого, – однако в кабаке он находит лишь "рай для нищих и шутов", а в церкви им, увы, не ощущается ничего, кроме "смрада и полумрака". Голос совести, дающий некое изначальное интуитивное представление о том, "как надо", заставляет героя всюду мучительно распознавать неподлинное: "Все не так, как надо...". Устремленность лирического "я" к обретению высшего, надвременного смысла существования запечатлелась в его символическом движении "на гору впопыхах". Пространственные образы горы, поля, леса, реки выступают здесь, по наблюдению исследователя, как "традиционные формулы русского фольклора, связанные с семантикой рассеивания, избывание горя". Через соприкосновение с родной стихией горе "рассеивается", но ненадолго. Трагедия утери современной душой чувства Бога, рая передана через оксюморонную "конфликтность" самого поэтического языка ("Света – тьма, нет Бога!") и посредством возникающего в финале иносказательного образа ада, который воплощает неминуемое возмездие за неполноту внутренней жизни:

А в конце дороги той
Плаха с топорами...

Обращает на себя внимание аксиологическая глубина выстроенной здесь поэтической модели пути: утрата сокровенного знания о рае неизбежно влечет за собой другое – страшное – знание о том, каким будет "конец" "дальней дороги":

Где-то кони пляшут в такт,
Нехотя и плавно.
Вдоль дороги все не так,
А в конце – подавно…

Исповедально-монологический текст Высоцкого таит в своих содержательных глубинах диалогические потенции. Вл.И.Новиков отмечает, что сквозной лирической темой становится здесь часто "переживание взаимоисключающих точек зрения на жизнь". Надрывный призыв героя "Моей цыганской", страдающего от безверия и отчаяния, обращен к "ребятам", в широком смысле – к народу, с которым его объединяет общая беда. Синтаксическая структура этого обращения выявляет диалогизм сознания поэта: вслед за безысходным "И ни церковь, ни кабак! – // Ничего не свято!" – он последним усилием перечеркивает этот вывод, вступая в неразрешимый спор с собой и апеллируя к окружающему миру:

Нет, ребята, все не так!
Все не так, ребята...

Особенностью лирической исповеди Высоцкого оказывается преломление в ней характерных – в том числе и кризисных сторон национального сознания.

Показательна в этом плане песня "Кони привередливые" (1972). Предельное душевное напряжение героя выражается здесь на уровне пространственных образов, подчиненных семантике "края", к которому с "гибельным восторгом" тянется лирическое "я". До крайности сгущена и сама атмосфера балладного действия: "Что-то воздуху мне мало – ветер пью, туман глотаю". В сюжетном движении сталкиваются пьянящее влечение взыскующей духовные ориентиры личности к "краю" жизни, к "последнему приюту", за которым таится напряженное предчувствие встречи с Богом ("Мы успели: в гости к Богу не бывает опозданий"), – и, с другой стороны, – тяга к обузданию стихийно-залихватского состояния души. С этой внутренней коллизией сопряжена конфликтность в смысловом соотношении рефренов ("Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!") и образного мира основных частей произведения, пронизанного ощущением "урагана", влекущего к "последнему приюту". Духовная трагедия лирического "я" обусловлена в логике балладного действия и исповедального самораскрытия героя необретением им искомого райского состояния и неготовности к нему – потому и "ангелы" предстают в его глазах в демоническом обличии:

Мы успели: в гости к Богу не бывает опозданий, –
Что ж там ангелы поют злыми голосами?!

Сквозным мотивом в исповедальной лирике Высоцкого становится движение к прорыву в инобытие – почти всегда сквозь душевные страдания.

Одним из главных в философской поэзии Высоцкого начала 1970-х гг. исследователи неслучайно считают образ Гамлета, имея в виду и стихотворение "Мой Гамлет" (1972), и актерскую работу поэта. В предложенной А.В.Кулагиным концепции творческой эволюции поэта-певца выделяется особый "гамлетовский" период (1971-1974 гг.), ознаменованный усилением исповедального, философского начала в его произведениях, глубоким прикосновением к "последним вопросам" бытия, а также тяготением к притчевой образности, целостному осмыслению собственной судьбы.

Драму шекспировского героя Высоцкий понимает прежде всего как драму прозрения и тягостного обнажения правды о человеческой душе и своем времени:

В проточных водах по ночам, тайком
Я отмывался от дневного свинства.
Я прозревал, глупея с каждым днем,
Я прозевал домашние интриги.

Сам поэт так сформулировал собственное понимание смысловой сердцевины жизненной, бытийной позиции датского принца: "В нашем спектакле "продуман распорядок действий", и Гамлет знает намного больше, чем все другие Гамлеты, которых я видел. Он знает, что произойдет с ним, что происходит со страной! Он понимает, что никуда ему не уйти от рокового конца. Такое выпало ему время – жестокое".

В таких произведениях Высоцкого этих лет, как "Баллада о бане" (1971), "Две судьбы" (1976), "Мне – судьба до последней черты, до креста..." (1978), "Упрямо я стремлюсь ко дну..." (1977), вырисовывается путь к духовному превозмоганию греховного бремени души. В "Балладе о бане" бытовая ситуация мытья в бане перерастает в бытийное, притчевое обобщение. Глубинная обнаженность всего существа лирического героя подчеркивает атмосферу исповедальной искренности. Лирическое "я" тянется к благодати, к гармонизации внутреннего мира, обнаруживая тягу очиститься через страдание:

Нужно выпороть веником душу,
Нужно выпарить смрад из нее.

Из глубин поэтической интуиции здесь рождаются сакральные ассоциации с "крещением", "омовеньем", "водой святой", "райским садом". Примечательно, что стихотворение начинается и завершается прямым воззванием к Богу, причем заключительные строки несут скрытую перекличку с обращениями лирического героя А.Блока к Высшим силам в стихотворении "Май жестокий с белыми ночами..." (1908): "Пронзи меня мечами, // От страстей моих освободи!":

Все, что мучит тебя, – испарится
И поднимется вверх, к небесам, –
Ты ж, очистившись, должен спуститься –
Пар с грехами расправится сам.
<…>
Загоняй по коленья в парную
И крещенье принять убеди, –
Лей на нас свою воду святую –
И от варварства освободи!

Родство духовных исканий лирических героев Блока и Высоцкого не сводится к отдельным перекличкам. Блоковское "уюта – нет, покоя – нет" или "Я вышел в ночь – узнать, понять..." (1902) созвучно поэтическому контексту Высоцкого, мироощущению его персонажей. Лирическое "я" обоих поэтов, в немалой степени погруженное в трагическое ощущение неблагополучия времени, рвется в своей тревожной неуспокоенности сквозь "ночь" и мрак "страшного мира" к немеркнущим ценностям бытия. Черты сходства с блоковской картиной мира проступают в стихотворениях Высоцкого "Две судьбы", "Мне – судьба до последней черты, до креста...".

В притчевом, населенном условно-сказочными персонажами стихотворении "Две судьбы" механистичное существование лирического героя "по учению", в согласии с "застойными" официозными штампами приводит его на грань окончательной гибели, томительной богооставленности ("Не спасет тебя святая Богородица...") в полуинфернальном пространстве под властью Нелегкой и Кривой. Но прежняя инертность существования под влиянием мучительного усилия нравственного чувства уступает внутренней потребности из последних сил обрести свой путь:

Я впотьмах ищу дорогу…
Греб до умопомраченья,
Правил против ли теченья,
На стремнину ли, –
А Нелегкая с Кривою
От досады, с перепою
Там и сгинули!

Трагически-напряженная саморефлексия звучит и в стихотворении "Мне – судьба до последней черты, до креста..." (1978). Герой, предощущая горечь "чаши", которую "испить... судьба", осознавая неотвратимость пути "и в кромешную тьму, и в неясную згу", все же стремится волевым усилием сохранить в себе и своих современниках веру в высшую осмысленность бытия:

Я до рвоты, ребята, за вас хлопочу!
Может, кто-то когда-то поставит свечу
Мне за голый мой нерв, на котором кричу,
И веселый манер, на котором шучу…
<…>
Лучше голову песне своей откручу, –
Но не буду скользить словно пыль по лучу!
… Если все-таки чашу испить мне судьба,
Если музыка с песней не слишком груба,
Если вдруг докажу, даже с пеной у рта, –
Я умру и скажу, что не все суета.

Чуткость лирического "я" к столь знакомым ему крайним, предельным душевным состояниям порождает отзывчивость на чужое неблагополучие, что существенно расширяет сферу адресации исповедального слова:

Если где-то в глухой неспокойной ночи
Ты споткнулся и ходишь по краю —
Не таись, не молчи, до меня докричи! —
Я твой голос услышу, узнаю!

("Если где-то в глухой неспокойной...", 1974)
Неслучайно, что и многие "ролевые" герои предстают часто "в момент напряжения всех их жизненных сил", что позволяет говорить об их причастности исповедальной струе зрелой поэзии Высоцкого в целом.

Так, в стихотворении "Упрямо я стремлюсь ко дну..." (1977) "ролевой" сюжет, рисующий погружение в морские глубины, приобретает символический смысл, который знаменует движение к инобытию, истине, сокрытой под поверхностными, лукавыми наслоениями времени:

Все гениальное и не-
Допонятое – всплеск и шалость –
Спаслось и скрылось в глубине, –
Все, что гналось и запрещалось.

Дай бог, я все же дотяну –
Не дам им долго залежаться! –
И я вгребаюсь в глубину,
И – все труднее погружаться.

В образном мире произведения слышны явные отзвуки пастернаковского "Во всем мне хочется дойти // До самой сути..." (1956), сопряженные с поиском пути к обретению смысла индивидуального и всеобщего бытия ценой преодоления скепсиса, мучительных сомнений, давления исторического времени:

Чтобы добраться до глубин,
До тех пластов, до самой сути.
<…>
Меня сомненья, черт возьми,
Давно буравами сверлили:
Зачем мы сделались людьми?
Зачем потом заговорили?

Один из заключительных "аккордов" стихотворения – отчаянный призыв "Спасите наши души!" – исходит не только от лирического "я", но может восприниматься и как символическое обобщение голоса поколения, забывшего о духовных ориентирах своего пути. В лирической исповеди Высоцкого тяга найти путь к спасению часто балансирует на грани надежды "добраться до глубин" и крайнего отчаяния. Этим порождено кризисное ощущение вечного, обессмысленного круговращения жизни, прозрение того, насколько "круг велик и сбит ориентир", – поразившее своей безысходностью еще Блока – автора известного стихотворения "Ночь, улица, фонарь, аптека..." (1912). Созвучная Блоку поэтическая рефлексия разворачивается у Высоцкого:

Ничье безумье или вдохновенье
Круговращенье это не прервет.
Не есть ли это – вечное движенье,
Тот самый бесконечный путь вперед?

("Мосты сгорели, углубились броды...",1972)

В размышлениях о "босых душах" поэтов и "фатальных" для них "датах и цифрах", лирический герой Высоцкого, проходя через очищающую иронию, стремится превозмочь крайности унылого фатализма:

Жалею вас, приверженцы фатальных дат и цифр, –
Томитесь, как наложницы в гареме!

("О фатальных датах и цифрах",1971)

Подчеркнем, что исповедальный накал в поэзии Высоцкого часто передается через образ пути, семантику пространственных пределов: "края", "пропасти", "дна", "последней черты", "сгоревших мостов" и др. Для лирического "я" жизнь "на сгибе бытия", связанная с сильнейшим внутренним напряжением, все же оставляет надежду на приближение к истине: "четыре четверти пути" к самопознанию противостоят навязанному "застойной" эпохой "общепримиряющему бегу на месте".

Раздумья о пути в исповедальной лирике Высоцкого спроецированы и на постижение посмертной судьбы. В стихотворении "Памятник" (1973), опирающемся на многовековую поэтическую традицию [15] , выражен взгляд на загробное бытие души – надорванной и оголенной, но воспринимающей эту оголенность как победу над каменными оковами и лживым "приятным фальцетом". В этом же году поэт создает и стихотворение "Я из дела ушел", ставшее своеобразным смысловым продолжением "Памятника", где трагизм посмертного одиночества ("Хорошо, что ушел, – без него стало дело верней!") становится тем наследием земного пути, с которым герой предстает перед Богом:

Открылся лик – я встал к Нему лицом,
И Он поведал мне светло и грустно:
"Пророков нет в отечестве своем, –
Но и в других отечествах – не густо".

От "Моей цыганской", "Баллады о бане", "Коней привередливых" к стихам-песням Высоцкого последних лет развивается архетипический сюжет приближения к раю, приобретающий все более глубокий смысл.

Представление лирического "я" о рае, Боге все время колеблется между внушенным официальной идеологией ироническим сомнением – и искренней жаждой веры, как, например, в "Балладе об уходе в рай" (1973, для кинофильма "Бегство мистера Мак-Кинли"). Сама сюжетная ситуация отъезда в "цветной рай" на поезде, вероятно, и могла бы быть истолкована лишь как забавное приключение, если бы не настойчиво звучащий лейтмотив песни, связанный с подспудным ощущением нелегкой необходимости самоопределения героя в отношении к Богу:

Итак, прощай, – звенит звонок!
Счастливый путь! Храни тебя от всяких бед!
А если там и вправду Бог,
Ты все же вспомни – передай ему привет!

Варьируясь, эта тема возникает и в "Песне о погибшем летчике" (1975), и в стихотворении "Под деньгами на кону..." (1979–1980), где русская жажда игровой удали ("Проиграю-пропылю // На коне по раю") накладывается на надрывное ожидание встречи со Христом:

Проскачу в канун Великого поста
Не по враждебному – <по> ангельскому стану, –
Пред очами удивленными Христа
Предстану...

Отличительным свойством исповедальных песен Высоцкого является то, что грани глубинного мистического опыта в восприятии Бога, своего пути, посмертной судьбы обличены в осязаемую, почти бытовую конкретику с легко узнаваемыми реалиями земной жизни. Говоря со слушательской аудиторией на доступном ей, внешне простом языке, поэт в то же время приобщал своих современников к забытым духовным понятиям, пробуждал в душах жажду осмысления основ личностного существования.

В "Райских яблоках" (1978) в условной форме выведена перспектива загробного пути лирического "я", душа которого "галопом" устремляется в рай "набрать бледно-розовых яблок". За сказочно-авантюрным сюжетным поворотом таится прозрение о душе, жаждущей благодати, но внутренне не готовой к ее обретению. Переживаемое здесь разочарование носит онтологический характер: вожделенное спасение обернулось тоской "от мест этих гибких и зяблых". Да и райские сады, рисующиеся воображению героя, предстают в образе тоталитарного гетто: "И огромный этап – тысяч пять – на коленях сидел". Песня выразила и личную трагедию лирического героя, в роковой момент не нашедшего Бога (С этой точки зрения нам представляется неубедительной категоричная предложенная С.В.Свиридовым интерпретация данной песни, согласно которой герой здесь якобы "отказывается от рая, сознательно повторяя поступок Адама. Он выбирает более подлинный, хотя и порочный мир-1 (земной мир в "терминологии" автора статьи.), предпочитая его миру театрализованного абсолюта" (Свиридов С.В. На сгибе бытия. С.118). Как соотносится подобный "сознательный отказ" с очевидным во многих стихотворениях Высоцкого настойчивым стремлением ко встрече с Богом, к знанию о рае?), и удел нации, отчужденной от сокровенного знания о душе и духовного опыта. Образный мир, сюжетные коллизии стихотворения дают основания полагать, что искренний порыв к знанию о Боге, вступивший в противоречие с давящим грузом советской современности и потому столь надрывный и внутренне конфликтный, –составляет одну из центральных коллизий всей исповедальной лирики Высоцкого.

Основополагающим качеством исповедальных стихов и песен Высоцкого стала их тесная соотнесенность с рефлексией об исторических судьбах Родины и, как следствие, происходящее здесь "самопознание народной души" (В.А.Зайцев).

Одним из ключевых с этой точки зрения является стихотворение "Я никогда не верил в миражи..." (1979–1980), смысловым стержнем которого стала реминисценция из известного блоковского послания Зинаиде Гиппиус "Рожденные в года глухие..." (1914):

И нас хотя расстрелы не косили,
Но жили мы поднять не смея глаз, –
Мы тоже дети страшных лет России,
Безвременье вливало водку в нас.

Высоцкого сближает с Блоком трагическая рефлексия о пути, пройденным и лирическим героем, и его поколением сквозь "испепеляющие годы". Для Блока это были первые потрясения нового века – 1905 год и начало Первой мировой войны; для Высоцкого – кровавые события в Будапеште 1956 г. и Пражская весна 1968-го. Сходен авторский настрой в обоих стихотворениях: это позиция духовного трезвения, усилие сохранить память об историческом пути, устоять в "страшном мире" "безвременья". Последнее слово, прозвучавшее у Высоцкого как емкая характеристика "застойного" брежневского анабиоза, валентно и в блоковском контексте, если вспомнить статью 1906 г. "Безвременье", наполненную тревожными предчувствиями надвигающихся бурь. Лирический герой Высоцкого несет в себе черты антиутопического сознания ("Я никогда не верил в миражи, // В грядущий рай не ладил чемодана") и с исповедальной искренностью обнажает свой путь к прозрению правды о времени и об историческом опыте XX столетия – от катастрофичной блоковской эпохи рубежа веков до сталинских расстрелов и "застойных" 70-х гг. Однако и у Блока и у Высоцкого "безумие" личности и ее поколения от пережитых потрясений соединяется с "надеждой" на пусть медленное, но восстановление памяти о пути, на преодоление социальной амнезии.

Взаимосвязь исповедальных элементов с эпически многоплановым познанием судеб России значительно расширяет жанровые, проблемно-тематические горизонты философской лирики Высоцкого.

Это сопряжение возникает в таких стихотворениях, как "А мы живем в мертвящей пустоте..." (1978–1980), "Случай на таможне" (1975). В последнем бытовая, пропитанная иронией зарисовка "происшествий" на границе ведет к емкому трагедийному обобщению обезбоженности нации:

Таскают – кто иконостас,
Кто крестик, кто иконку, –
И веру в Господа от нас
Увозят потихоньку.

Есенинские мотивы просматриваются в стихотворении "Мой черный человек в костюме сером..." (1979–1980), где черный человек, "злобный клоун", воплощает обезличенную современность, которая враждебна поэту, осознающему тяжесть своего пути, но не отступающему от него: "Мой путь один, всего один, ребята, – // Мне выбора, по счастью, не дано".

Сквозной у Высоцкого становится антитеза искомого лирическим "я" пути и гибельного "беспутья" народа – в стихотворениях "Маски", 1971; "Чужая колея", 1973; "История болезни", 1976. В "Истории болезни" особую психологическую весомость и символическую значимость приобретают пространственные образы "сгиба бытия", "полдороги к бездне", а исповедальное откровение о больном духе народа доходит до ощущения мировой дисгармонии, колеблющего представление о высшей осмысленности бытия:

Все человечество давно
Хронически больно –
Со дня творения оно
Болеть обречено.

Сам первый человек хандрил –
Он только это скрыл, –
Да и создатель болен был,
Когда наш мир творил.

Вы огорчаться не должны –
Для вас покой полезней, –
Ведь вся история страны –
История болезни.

В ходе одного из выступлений 1978 г. поэт-певец признавался: тема России – "это тема, над которой я вот уже двадцать лет работаю своими песнями". Эти суждения оказываются принципиально важными при рассмотрении исповедальной лирики Высоцкого, где личная судьба героя проецируется на перепутья русской истории и современности. С этим связаны и образные переклички, к примеру, между песней "Кони привередливые", в центре которой индивидуальная драма лирического субъекта, и такими панорамными стихотворениями о России, как "Летела жизнь" (1978) или "Пожары" (1978): стержневой, эпически масштабный, образ последнего ("Пожары над страной всё выше, жарче, веселей") предвещает знаменитую метафору В. Распутина.

Своеобразным итогом соединения раздумий о внутреннем самоопределении героя и осмысления темы России становится стихотворение "Купола" (1975). Центральный образ – России выведен здесь в призме мучительных диссонансов: от устремленных ввысь куполов до знаменующего утерю пути бездорожья и образа "сонной державы", "опухшей от сна". Содержащий напоминание о Высших силах лейтмотив стихотворения ("Чтобы чаще Господь замечал") сводит воедино изображение душевной жизни героя и судьбу родной земли. Доминантой авторской эмоциональности становится здесь неуничтожимая вера в возможность преодолеть тоску богооставленности, обрести внутреннее исцеление, что раскрывается в сплаве предметных, зрительных ассоциаций и философских обобщений, а также в напряженной звуковой инструментовке стиха:
Душу, сбитую утратами да тратами,
Душу, стертую перекатами, –
Если до крови лоскут истончал, –
Залатаю золотыми я заплатами –
Чтобы чаще Господь замечал!

Итак, философские стихи-песни Высоцкого разных лет образуют глубинное внутреннее единство, являют жанровый симбиоз лирико-исповедальных и балладных тенденций. Эта содержательная и художественная целостность основана на экзистенциальном напряжении, объединяющем исповедальные стихотворения с образцами "ролевой" лирики, а также на сквозном образе пути, – обостренное "чувство" которого в немалой мере сближало Высоцкого с Блоком. Этот путь не являлся однонаправленным: он был сопряжен с прозрением Божественного присутствия в мире, вел к нравственному очищению, но вместе с этим – нередко оборачивался отчаянием от вечного круговорота жизни, страданием от не-встречи с Богом, мучительным, имеющим бытийные истоки переживанием того, что "все не так". Исповедальные мотивы у Высоцкого часто вплетены в "новеллистичную" сюжетную динамику его песен, в трагедийную перспективу балладного действия; иронический модус авторской эмоциональности соединяется здесь с неутоленной болью страждущего духа лирического "я" и его поколения. Взрывная напряженность голоса, пунктирность "мелодического контура", "энерговооруженность стиха", обусловленная потребностью "усилить голос", "докричаться", а также сплав музыкальной и речитативной составляющих, – отмеченные исследователями как главные особенности исполнительского искусства барда, в полноте выразили грани мучительного, осложненного общим неблагополучием времени самоощущения "на сгибе бытия".

Лирическая исповедь Высоцкого органично вбирала в себя раздумья о России, пути народа, его "истории болезни" – от далекого прошлого до "застойной" советской современности. И с этой точки зрения интересна глубинная сопряженность его исповедального слова с трагедийными прозрениями поэтов начала XX столетия. Сам феномен авторской песни, уходящий корнями в эпоху Серебряного века, художественная практика которого расширила сферу приложения поэтического слова, – создавал творческую ситуацию прямого, подчас весьма откровенного, оппозиционного господствующим стереотипам эпохи диалога с тысячной аудиторией. Фиксируемые исследователями прозаизация стиха Высоцкого, ярко выраженное речитативное начало в песнях, а также многочисленные авторские комментарии в ходе концертов – все это актуализировало лирико-исповедальные ноты в его песенно-поэтическом творчестве.

Исповедальные стихотворения и песни, относительно немногочисленные в общем корпусе произведений В. Высоцкого, составляют его смысловое ядро, которое характеризуется внутренней спаянностью и тесным взаимодействием с иными жанрово-тематическими пластами творчества поэта-певца.

написано 15-06-2008 21:18            

...Вообще, я думаю, добра в мире гораздо больше, чем зла. Иначе давно бы земля провалилась. И власти дрянные, и порядки не те, но люди-то в основном хорошие, вот добром и спасаемся уже тысячу лет. Иначе ты будешь жить вне. Вне двора, вне коллектива. В те времена взрослые не стеснялись учить вроде бы посторонних людей. Увидят, что нашкодил, берут за ухо и домой ведут. А мать еще добавит, потому что взрослый был прав. Он заботится не о себе, а о тебе. И о своих детях, чтобы их окружали хорошие ребята. Сейчас попробуй кого поучить, тебя же все и осудят. Общество перестало воспитывать детей. Об этом коллективном воспитании двора есть замечательные песни и у Владимира Высоцкого.

- Общаться приходилось с Высоцким?

- Конечно. Много раз. Он же гораздо позже меня пришел на сцену с песнями. Вначале пел чужие, в том числе и мои. Они остались в записи. "На кладбище всё спокойненько", "Нам нового начальника назначили" и другие. Виделись часто и много. Правда, друзьями близкими не стали. Всё-таки разный взгляд у нас был на многие вещи. И потом, он был более тусовочный человек, а я никогда эту богемную тусовку не любил. Я считаю, эта тусовка его и погубила, друзья именитые, которые ни одного стиха его не помогли при жизни опубликовать, считали их пьяной ерундой. Это сейчас и Евтушенко, и Вознесенский, и другие его вспоминают, подчеркивая свою близость, а при жизни никогда ему не помогали. Они его просто эксплуатировали по-черному, не жалели, не щадили.

- Думаю, вы своими ранними песнями здорово повлияли на творчество Высоцкого. И тематикой, и задиристостью. Не будем говорить о каких-то там заимствованиях, Владимир Высоцкий заслуженно завоевал своими песнями душу народа, но и скрывать определенного учительства у Михаила Ножкина я не хочу. Кстати, и умелое сочетание, впрочем, жизнью определенное, дерзких сатирических песен и песен о войне, о фронтовиках, у него тоже пришло от вас. В те же шестидесятые годы вами были написаны и "А на кладбище", и "Последний бой". Как Иосиф Бродский учился у Евгения Рейна, так и Владимир Высоцкий учился у вас. И то, что он пел все ваши сатирические песни, — тому подтверждение. Впрочем, вы и в жизни были почти сверстники, Высоцкий родился ровно на год позже вас. Понимаю, что и доставать вас стали ретивые чиновники почти одновременно. Тем более, после того, как в знаменитом американском журнале "Таймс" в июле 1970 года вышла статья "Диссиденты от музыки", где прославлялось инакомыслие в песнях Михаила Ножкина, Александра Галича и Владимира Высоцкого. Там же и ваши портреты — Ножкина и Высоцкого. Вас аккуратно и последовательно заталкивали в диссидентство с разных сторон. С одной стороны — американские спецслужбы, с другой стороны — наша пятая колонна в ЦК КПСС во главе с темным кардиналом Яковлевым. Вы — да и не только вы — не со страной, тем более не с народом воевали, а с негодяями, предателями, карьеристами, бездушными чиновниками. Так вы с ними воюете до сих пор. И часто адресат оказывается, что в советское, что в антисоветское время один и тот же. Как вам удалось выскользнуть из их лап? У вас же не было защиты в лице Марины Влади, члена ЦК французской компартии?

написано 17-06-2008 22:27            

Чем бы сейчас занимался Высоцкий, если бы его спасли?

60% Высоцкий нашел бы себя в любом времени

11% Пел бы новые песни о главном

5% Пел бы свои старые песни о главном

17% Жил бы с Мариной Влади под Парижем

7% Стал бы известным режиссером и купил домик на Рублевке

В опросе принял участие 3021 человек.

написано 20-06-2008 22:25            

Те, кто постарше, помнят Высоцкого - и не забудут его никогда. В затхлой советской атмосфере значение его было огромно; он был явлением. Через него демократия в России - едва ли не впервые в советское время - заявила о себе в полный голос и совершенно неожиданным образом. Десятилетиями всенародная слава отпускалась в стране только из партийного распределителя - и вдруг произошло нечто неслыханное, притом в самом прямом смысле антисоветское: какой-то мальчишка-актер приобрел любовь миллионов, не только не испросив для этого благословения большевистского Кремля, но, в сущности, и против воли и к неудовольствию этого Кремля. Советская власть проглядела его. Она держала под чудовищным контролем печать и радио, но каким-то непостижимым образом прохлопала, проморгала магнитофоны, забыла, что и они - средство публикации, да еще какое. К моменту появления Высоцкого коммунистическая идеология была мертва, подлинное национальное чувство приглушено, и ничего действительно общего у многомиллионного народа не было - разве что смутный великодержавный миф. Высоцкий дал миллионам ту общность, по которой народ изголодался. Для русского патриотизма он сделал несопоставимо больше кремлевских геронтократов, насаждавших первенство русских в "братской семье советских нардов". Не будет преувеличением сказать, что благодаря Высоцкому разрозненное русскоязычное население громадной страны как бы заново почувствовало себя народом. Сверх того, он - через свою несомненную демократичность - принес и небывалое чувство свободы; он пришел дать нам волю. В этом и состоит явление Высоцкого, социальное и культурное.

Если, однако, взять культуру в собственном и узком смысле слова, то невозможно обойти вопрос: кем в действительности был Высоцкий и что он сделал? Вольная песня под гитару получила распространение до него. Всенародная слава барда тоже осенила его не первым. Первыми были Окуджава и Галич. Всё, что нами только что сказано про Высоцкого, можно сказать и про них: они были народны, они служили общности и неизвращенному патриотизму, они возвращали нам свободу и чувство собственного достоинства. Помещая Высоцкого в класс бардов, мы видим, что он был если не одним из многих, то, уж наверное, одним из нескольких лучших (или, во всяком случае, знаменитейших), - но едва ли самым лучшим. Окуджава, в этом нет сомнения, был лиричнее и задушевнее Высоцкого; Галич - драматичнее, ироничнее и острее. Однако культовой фигурой, этаким русским Элвисом Пресли, стал только Высоцкий. Почему?

Скажут: он умер в расцвете сил - и с печатью жертвы на челе; с властью прямо не сотрудничал; не состоял, как Окуджава, в коммунистической партии; не писал, как Галич, идеологически выдержанных пьес в эпоху социалистического реализма; не был принят в союз писателей и даже книги при жизни издать не смог - в отличие от этих двух, а обликом своим лучше и полнее, чем они, воплощал свободу и народность, - оттого и затронул самую заветную струну души народной.

Всё это верно, даже слишком. Но не следует ли признать, что заветная струна, затронутая Высоцким, была не самой высокой и драгоценной? Демократия - родная сестра охлократии. Она казнила Сократа и привела к власти Гитлера. Она порождает тиранию вернее и чаще, чем другие режимы, - не случайно древние боялись ее пуще монархии или олигархии. Сталин, к примеру, был тиран, которого просвещенная Россия ненавидела и презирала; но чернь - отрицать это немыслимо - обожала вождя. Именно обожала: боготворила. И она составляла демократическое большинство. Так же точно и в эстетике глас народа - не всегда глас божий.

Двадцать лет назад, вскоре после смерти Высоцкого, в одной из статей он был назван народным артистом. Это очень точно: не пророк, не провозвестник, не поэт, но актер, лицедей, всю жизнь играющий не себя. Человек большого и специфического таланта, Высоцкий не имел своего литературного голоса, своей собственной интонации - и в этом его отличие от Окуджавы и Галича. Он взял готовые личины, из которых первой и самой выигрышной была приблатненная песня. На нее-то немедленно и отозвался пресловутый социально близкий элемент, прочно закрепившийся в подсознании советской интеллигенции и в самом Кремле. Повеяло родным, посконным. Высокое, требующее душевной работы и воспитанного вкуса, отметалось. Песня взывала к темным сторонам подсознательного. Косвенно - и очень расчетливо - слушателю говорилось: высокая культура - вздор, наносный слой, в котором копошится гнилая образованщина; а правда-матка - вот она, грубоватая, с хрипотцой, но зато уж честная; да и жизнь - разве она не груба?

Второй личиной Высоцкого стала военная тема. Опять, как и в первом случае, он брал чужое: как не был он в лагерях, так и войну знал понаслышке. И опять он играл наверняка: апеллировал к тому, что находило отклик в сердцах многих. Война, победа над нацизмом - вот что еще оставалось у советских людей общего; это было святое, неприкосновенное, - не случайно ведь и любое напоминание о том, что войну против преступника Гитлера вел, собственно говоря, преступник Сталин, встречали, да и по сей день встречают, негодованием. Но если приблатненная песня была только внутренне - через всё тот же социально-близкий элемента - сродни дорвавшейся до власти кремлевской черни, то здесь, в песне военной, Высоцкий уже прямо оказывается в русле официальной кремлевской политики и служит ей верой и правдой. Мало того, он служит ей лучше чиновных советских поэтов и композиторов. У тех продукция была выхолощенная, приглаженная, а у Высоцкого - словно бы душа народная заговорила, с всё той же грубоватой, непричесанной, но зато уж и несомненной правдой-маткой. Как тут слезу не уронить?

Окуджава воевал. Галич сполна вкусил страха, несопоставимого со страхом открытого боя с врагом: страха ночного ареста. Оба они, конечно, тоже в первую очередь народные артисты, и в этом смысле - конформисты: ведь что ни говори, а и в трагической роли актер, пусть самый гениальный, всё-таки только играет, а не переживает трагедию, не гибнет всерьез. Однако у каждого из этих двоих, хотя и в очень равной мере, есть, что называется, лирический герой: очищенное и отфильтрованное человеческое я, нечто задушевное, нечто пережитое и всерьез пропущенное через себя не на сцене, а в жизни, - не один только клюквенный сок вместо крови. Страдал, разумеется, и Высоцкий; кто же не страдает? (По Фету, страдает и "темный зверь".) Однако индивидуального, своего и только своего, в его песнях несопоставимо меньше, чем у Окуджавы и Галича. Свое, безраздельно свое - сужает круг тех, к кому обращено произведение искусства. Подлинное искусство вообще избирательно. Высоцкий обращается к самому массовому и приземленному слушателю, его человеческое я растворено в массе, сливается с массой, отождествляется с нею, - и его индивидуальность неразличима. Он догадливо подлаживается под самый непритязательный, самый расхожий вкус, то есть является конформистом в самом последнем и окончательном смысле этого слова.

Слово конформист мы не перегружаем отрицательными коннотациями. Это - отнюдь не ругательство. В обществе человек даже и не может не быть до известной степени конформистом. Полному и последовательному нонконформисту место в тюрьме, он опасен. Тот, кто хочет выражать волю, мнение или вкус многих (например, политик), попросту должен быть конформистом, притом в большей мере, чем человек, сторонящийся общественной жизни. Высоцкий и был конформистом в этом, сугубо демократическом, народном смысле. Он был вещателем общих дум.

Но конформиста затруднительно считать поэтом, безотносительно к тому, приспосабливается ли он к власти или к народу. Дело здесь не в том, что поэт непременно должен протестовать, идти всем наперекор, - дело в том, что он в силу своей внутренней организации не может быть с большинством, даже если искренне хочет этого; он - "самой природы меньшевик". Потому-то те, кто ценит и любит Высоцкого, вовсе уничтожают его, говоря о нем как о поэте. Высоцкий был и остается большим социальным явлением, но поэтом он не был, если только не условиться считать поэтом всякого, кто пишет в рифму. Весьма характерно, что и в своем обращении со словом он был в первую очередь конформистом: чутко отслеживал социальный заказ на словесную акробатику, норовил удивить, а не восхитить, - то есть эксплуатировал самое низкое из чувств, участвующих в эстетическом восприятии. В итоге его стихотворные тексты относятся к поэзии примерно так же, как цирк к балету. Всё это - очень бумажные тексты, трудолюбиво написанные за столом, сочиненные, сконструированные и пахнущие потом, - в то время как лирический поэт пишет с голоса: "Неволей иль волей он должен вещать, что слышит подвластное ухо..." (А. К. Толстой)

написано 20-06-2008 22:35            

В томской гостинице "Сибирь", в одном из номеров второго этажа, в самом конце 63-го года провел несколько дней Владимир Высоцкий.

Виктор Нилов

На снимке Владимира Шеметова: Владимир Высоцкий в томской гостинице "Сибирь" в конце декабря 1963 года

Он приехал в предновогодний Томск по приглашению местного телевидения вместе с такими звездами кино, как Николай Крючков и Зинаида Кириенко. Телеэфир Высоцкому, правда, не дали, но он выступил вместе с коллегами на концерте в Доме офицеров и в новогоднюю ночь в Доме ученых. А были еще и неформальные встречи. И память, представьте себе, жива, сохранилась.

Нашелся человек — Владимир Шеметов, инженер и литератор, краевед, который не только короткую встречу запомнил, но еще и запечатлел ее с помощью новенького и надежного "ФЭДа". Фотографировал вечером, в гостиничном номере, без вспышки, но снимки вышли.

Завязка короткой встречи с Высоцким проста. Жена Шеметова, Ида Ивановна, врач, увидела на телеэкране своего бывшего соученика по омской школе Леонида Чубарова. Колоритный актер, мне он, например, больше всего запомнился по фильму "Высота", где его герой постоянно приставал к героине Макаровой с грубыми шутками и замечаниями. Шеметов тут же позвонил на вахту телестудии и попросил Чубарова к телефону. После короткого разговора тот пригласил Шеметовых в гостиницу. Встрече все были рады. Расспросы, разговоры, распили бутылку "шампанского". Чубарову оно не понравилось, и Владимир Ильич, как самый молодой, сбегал за водкой.

Бывший в гастрольной группе музыкант взял в руки гитару, и вскоре в комнату буквально вихрем влетел стройный обаятельный крепыш в рубашке-ковбойке, с русой челкой и короткой стрижкой по моде того времени. Оказалось, что это — его с Чубаровым гостиничный номер. Леонид представил — молодой талантливый артист и поэт Владимир Высоцкий! Сыграл в нескольких фильмах, но пока еще небольшие роли. Все, мол, впереди, еще не вечер.

Молодой-то молодой, а вскоре выяснилось, что почти обо всем в мире искусств знает и на все имеет свою "железную" точку зрения. Леонид Чубаров, на правах мэтра в компании, улыбался, но высказываться Высоцкому не мешал. Сначала Володя (так его вскоре станут звать не только в той томской компании, а и по всей стране) подпевал, а с того момента, как взял в руки гитару, по праву стал центром дружеской вечеринки. Он неустанно сорил шутками и анекдотами. Энергия била из Володи ключом, и, если руки не были заняты гитарой, то время от времени он теребил понравившуюся ему русую шевелюру молодого Владимира Ильича. Или обменивался мнениями с редактором местной студии телевидения Юрием Рыкуном.

Шеметов знает цену точности, поэтому на вопрос, какие из своих песен Володя пел в гостинице, отвечает, что наверняка помнит три: "Большой каретный", "Татуировочку" и "Того, который раньше с нею был". Сейчас известно, что к тому, 64-му году Высоцкий написал несколько десятков песен, но все же была "Весна еще в начале". Впрочем, кроме песни с таким названием, написаны были "Что же ты, зараза, бровь себе подбрила" и "Зэка Васильев и Петров зэка" да и другие, получившие позже широкую известность. Но тогда этим песням Высоцкого еще предстояло дойти к нам из Москвы "народной тропой": магнитофон был в редкость. Ранние песни Высоцкого иногда относят к числу "блатных". Почему же тогда они трогали всех? Была в них, конечно, дань недавнему детству и улице, но ведь этим мало кого возьмешь. Многие из песен Высоцкого можно понять, лишь уловив шаржированный образ героев и постоянную авторскую улыбку. Уже в ранних песнях всенародного любимца жизнь била ключом. Он пел о простых людях, любви и смерти, черной неблагодарности и несправедливости — обо всем, что волновало нас и брало за душу. Язык песен бывал иногда грубоват, но воспринималось-то все как искусство!

Можно почти не сомневаться, что журналист Юрий Рыкун, коренной томич, живший неподалеку от "Сибири" в переулке Подгорном, рассказал Высоцкому о томской ямщине. Не знаю, передается ли при этом энергетика, но, думаю, что Высоцкому передалась. Ведь кони в его поэзии с того времени скачут и скачут, как ни просит он иногда — чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!

Белой завистью завидую Шеметову. Надо же, пел песни с самим Владимиром Высоцким! Мне лишь однажды посчастливилось увидеть Высоцкого на сцене — в "Пугачеве". Прозвенел третий звонок, когда, наконец, подошла моя очередь к окошечку администратора "Таганки", и тот, отказав передо мной кинорежиссеру из Риги, дал мне входной, как артисту народного театра Томского Дома ученых. Ура! Влетаю на балкон, спектакль уже идет, и кто-то умоляет похоже на то, как это делал Есенин: "Пропустите, пропустите меня к нему..." Мороз по коже, смотрю на сцену, вижу наклонный помост, ведущий к лобному месту, и Хлопушу, который бросается и бросается грудью на натянутые цепи. И только тут соображаю: "Да это же Высоцкий!" Он следовал традиции, но и смело ломал каноны. У него был огромный артистический талант, и кинопленка всего не передает, несмотря на блестяще сыгранные роли. Будучи школьником, он уже занимался в драмкружке Московского Дома учителя, и с первой попытки поступил в школу-студию МХАТа. С первыми двумя театрами не повезло, но в 64-м с новым театром они счастливо нашли друг друга. Любимов взял его в "Таганку". Вот видите как — вскоре после Томска!

Зря вы улыбаетесь. Вполне возможно, что Высоцкому надоели эпизодические роли в кино и гастроли с кинозвездами, и как раз тогда он решил приложить массу усилий, чтобы устроить свою театральную судьбу. И следующий год стал для Владимира Высоцкого переломным во многих отношениях. Мало того, что пришел в "Театр драмы и комедии на Таганке", какие песни он в 64-м написал! Точно помню, что летом 65-го мы уже пели "Песню про уголовный кодекс", "Братские могилы", "Песню о звездах", "Городской романс", "Наводчицу". Чуть позже пришли в Томск "Антисемиты", "Бал-маскарад", "Ребята, напишите мне письмо", "Я был слесарь шестого разряда".

Э, нет, ребята, это только в самых ранних песнях Высоцкий отдавал дань моде. Да вовсе и не в моде дело, а в том, что его песни брали за душу и в них звучал протест. "Чтоб не осталось по России больше тюрем, чтобы не стало по России лагерей!" А затем, о чем бы он ни пел, все это — о нем самом, его жизни и раздумьях, даже когда писал, скажем, от имени фронтовиков и зэков, кем никогда не был (а многие считали — был). Не все сыграл на сцене, так сыграл и спел в своих песнях. Чужие, но близкие многим ситуации перешли в поэзию знающего жизнь и хорошо образованного московского интеллигента и постепенно стали своеобразным манифестом поколения, глотком свежего воздуха.

Высоцкий сумел сделать так, что его не смогли остановить, даже сильно ему мешая. А он, собственно говоря, и не смог бы остановиться. Тот, "который в нем сидел", решил идти на таран, в разрез с атмосферой "сонной державы". И сделал, что хотел. Как бы ни велик был актер, время безжалостно уничтожает значительную долю его славы и обаяния. Нынешний слушатель записей может только догадываться, сколь замечательно Высоцкий изображает сразу и автора, и несколько персонажей из одной и той же песни. Что уж тут говорить об энергетике, которой актер обменивался со зрителями на концертах и спектаклях. Счастье в том, что Владимир Высоцкий вошел в историю не только большим актером, а и поэтом. Скажу больше — одним из самых любимых просветителей и учителей целого поколения. Он, конечно, никого не поучал, а просто пел свои песни, да так, что без них уже жить не могли, и они лились из всех окон. Даже у тех, над кем он смеялся. Великодушный человек, Высоцкий никого не обижал, но предупреждал: "Нет, ребята, все не так, все не так, ребята!". Мог, если требовалось, сказать и погромче: "Спасите наши души! Мы бредим от удушья!". И нам было ясно, что смеется он через слезы, а сердце обливается кровью. Что это — смех настоящего русского патриота.

Вот ведь, что значит судьба! Задолго до блестяще сыгранной им роли Абрама Ганнибала фортуне было угодно, чтобы 25-летний Владимир Высоцкий впал в телевизионную опалу в гостеприимном во всех иных отношениях городе Томске. И чтобы жил он здесь в номере гостиницы "Сибирь" в какой-то сотне метров от монастырской кельи, где в далеком XVIII веке коротал ссылку опальный арап Петра Великого. Несомненно, и прадед великого Пушкина, и Владимир Высоцкий навсегда вошли в историю. И новый большой всплеск любви и внимания к творчеству Высоцкого не за горами.

написано 22-06-2008 12:14            

Борис Межуев: Это совершенно не так. Считать, что Владимир Высоцкий был ярким выразителем советской интеллигенции, - абсолютное заблуждение. Самое странное в Высоцком, самое удивительное в нем - то, что это действительно последний советский поэт, причем не в диссидентском смысле слова. Это одна из важнейших загадок, помимо многочисленных загадок личности и творчества Высоцкого. Да, он брал какие-то темы не столько даже диссидентства, сколько шестидесятничества, что называется "кухонных разговоров". Но в целом для его песен эти темы были не характерны. Исключением было только время его перехода от "блатного" к зрелому периоду творчества на рубеже 60-70-х годов.

Лучшие песни Высоцкого, на самом деле, рождены не столько его непосредственным вдохновением, сколько тремя обстоятельствами. Во-первых, теми ролями, которые он играл. Это такие его песни, как "Кто-то высмотрел плод", практически русская национальная песня "Птица Гамаюн". Вроде бы в этих песнях есть диссидентский подтекст, но ведь это песни, рожденные фильмом "Царь Петр арапа женил" и не вошедшие в сам фильм. Таковых песен очень много. Например, много было песен для фильма "Бегство мистера МакКинли", которые в него тоже не попали. Во-вторых, это рассказы отца Высоцкого о войне. В-третьих, что самое странное, это советские газеты и советская газетно-массовая культура, в которую входили такие темы, как спорт, альпинизм, тема вырождающегося шестидесятничества и т.д. В этом феномен Высоцкого, который на самом деле никем не обсуждается.

Разумеется, элемент издевки у Высоцкого присутствовал. Но даже по сравнению с бардовской песней, которая в это время в лице Окуджавы стала обращаться к Пушкину, в целом творчество Высоцкого - это творчество очень советского человека. Есть, конечно, много того, что выходит за пределы этого тезиса, но это объясняется активным участием Высоцкого в фильмах как в роли актера, так и в роли автора песен для фильмов. С одной стороны, поэтому Высоцкий оказал огромное влияние на культуру шестидесятнического, диссидентского, полублатного сознания, оппозиционного власти. С другой стороны, он как художник, как поэт, как человек был в существенной степени привязан к советскому образу жизни, к советскому менталитету, отказавшись эстетически прорываться сквозь него.

Синявский однажды сказал о себе, что у него были стилистические разногласия с советской властью. У Высоцкого подобные разногласия тоже, конечно, были. Но, что самое главное, у него было тематических разногласий. У него совершенно отсутствует то, что пронизывает песни Окуджавы, Галича, фильмы Рязанова, Казакова, романы Аксенова, спектакли Любимова, созданные из намеков, птичьего языка интеллигенции, понятного только узкому кругу посвященных. По крайней мере, это отсутствует в зрелом творчестве Высоцкого, и именно это смогло сделать его народным поэтом. Да, у раннего Высоцкого, например, в песне о Фишере были моменты хитрого зубоскальства. Но чем дальше он развивался, тем больше это уходило. Примерно так же, как у Тарковского. Фильм Тарковского "Жертвоприношение", а уж тем более "Сталкер" совершенно не понятны интеллигенции. Вот "Зеркало" - это другое дело, фильм, отражающий в какой-то мере развитие интеллигентов-шестидесятников.

Особенность Высоцкого и одна из причин моего интереса к нему - это то, насколько он "другой" на фоне всей советской интеллигенции. Когда я пристально увлекся Высоцким, меня поразило кардинальное несоответствие его стандартного образа советского оппозиционера реальному Высоцкому. Он не столько стремился поднять советское диссидентство, сколько пытался влить последний творческий наркотик в дрейфующий эстетический мир того, что потом стали называть "совком". Выделить и подстегнуть, иногда даже через иронию, то, что было героического в советской эпохе. Это и песни про спортсменов, часто не с истерическим надрывом, про альпинистов, про подводную лодку. Он эстетически противостоял насмешливому, ироническому издевательству.

Поэтому он и не воспринимается людьми как чисто интеллигентский поэт и даже как интеллигентский бард. И дело не столько в блатняке, который не так уж и важен. Все вокруг, к чему он принадлежал, было безвольно. Тогда господствовали идеи иронического отношения ко всему, идеи Бахтина об иронической культуре (книга Бахтина, кстати, появилась как раз в конце 60-х), господствовала культура советского анекдота.

Так вот, дело в том, что Высоцкий был иным, он выбирал иные темы. Он ни в коем случае не представлял собой официоз, он представлял собой неофициальную и в этом смысле оппозиционную, безусловную альтернативу культуре советского анекдота. Многочисленные критики Высоцкого слепы, потому что не видят именно этой его особенности. Хотя многие мои друзья и современники видят в Высоцком именно это. В конечном счете культура советского анекдота победила, а Высоцкий умер. Но он представлял собой гораздо более волевую, более эмоциональную, более позитивную альтернативу, чем та, что пришла на смену СССР.

И еще один момент. Есть книга Владимира Новикова о Высоцком. Это попытка описать Высоцкого как стандартного советского интеллигента на кухне, читающего Василия Аксенова, сожалеющего о высылке Солженицына. Наверное, то, о чем написал Новиков, - это так и есть. Наверное, сам Высоцкий и люди, окружавшие его, думали именно так. Но это та правда, которая хуже лжи. Ты читаешь эту книгу и понимаешь ее пошлость. Ты понимаешь, что в ней кастрировано самое главное.

РЖ: Что Высоцкий значил тогда и чем он является сейчас? Насколько изменился его медийный образ и восприятие поэта и его песен у населения?

Б.М.: Когда закончились 70-е годы, мне было всего десять лет. Но, будучи еще ребенком, я слышал Высоцкого везде. Впервые я услышал его летом 1976 года на Украине. А потом я, скорее, помнил его по фильмам: "Место встречи изменить нельзя", "Бегство мистера МакКинли", "Маленькие трагедии". Открытие Высоцкого для меня состоялось в 1986 году. Мы все тогда искали отдушин, в частности от пионерской жизни. Кто-то искал отдушину от серости повседневного быта. И ничего, пожалуй, более этого.

Между 1980 и 1986 годом многим людям моего поколения Высоцкий не нравился, особенно тем, кто открыл для себя ленинградский рок. Не нравился именно по той причине, по которой он сегодня нравится многим: он создавал ощущение серости, обыденности, а многие хотели эстетической альтернативы, ощущения красочности, яркости жизни, многоцветья, новых звуков, новых ритмов. А Высоцкий этого не давал, он был абсолютно внутри того серого мира.

Сегодня у нас много красочности. Но мало воли. Воли, идущей от общества. Не государственной, а общественной, способной брать ответственность за страну.

РЖ: Что делал бы Высоцкий, если бы он был жив сегодня? Кем бы он был - членом ЕР или участником "маршей несогласных"?

Б.М.: Совершенно невозможно сказать. Так же, как невозможно сказать подобное о Тарковском. Даже не ясно, как бы Высоцкий воспринял 90-е, да и 80-е. Мне трудно представить Высоцкого оппозиционером или кем-либо еще. Возможно, он выбрал бы какой-то вариант эскапизма, ухода от большой политики. Наиболее глубокие люди того времени сделали именно такой выбор. Что касается людей, воспитанных на его песнях, то они могли бы быть и там, и здесь - в любом лагере.

Никаких однозначных выводов тут в любом случае сделать нельзя. Это был человек эпохи, который ею жил. Что бы с ним стало, когда эпоха закончилась? Что было с Блоком? Он ненавидел царский режим, но вся его эстетика, весь он как поэт был вместе с этим режимом. Эпоха, которая пришла на смену царской России, не давала ему никаких тем для творчества. Он мог сколько угодно махать красным знаменем как гражданин, но как поэт он должен был умереть.

Высоцкий - это прямо противоположное Блоку. Он весь жил советской эпохой. В нем нет ерничанья и презренья к этой эпохе. Это была добрая издевка человека, находящегося внутри этой эпохи, живущего вместе с ней. Когда надо было спеть героическое, он пел не про гусар, как пел Окуджава, не про хиппи (его единственная песня о хиппи была написана для фильма), не про героев Джека Лондона. У него не было стремления раздвинуть эстетические границы этой эпохи. И вряд ли он смог бы написать хоть одну песню, когда советская эпоха закончилась. А это для него было важнее, чем то, однопартийная или двухпартийная в стране система. Вся его неофициозная героизация народной жизни в широком смысле, условно говоря, люмпен-класса пропала, исчезла. Гребенщиков и Ахмадуллина или Жванецкий имели выход из этой ситуации. Они эстетически нашли себя в новой реальности. А Высоцкий не смог бы.

Скорее всего, Высоцкий уехал бы в эмиграцию. В 1991-м или даже в 1990-м. Несмотря на то, что он неоднократно писал о том, что не уедет, несмотря ни на что. Он не стал бы участвовать в этой общественно-политической жизни. И стал бы жить жизнью обычного западного обывателя. Будучи художником своего времени, он не смог бы найти свое место в новой эпохе. Стал бы исполнять песни для людей в Израиле, США, Франции, даже не думая и не вспоминая о своей некогда огромной национальной славе.

написано 23-06-2008 12:22            

- В то время единственным изданием Высоцкого в нашей стране была тоненькая книжица «Нерв». Она вышла в свет по инициативе Роберта Рождественского. А мы выпустили первую, так сказать, «толстую» книгу - 560 страниц! - рассказал «Комсомолке» Юрий Митрофанович. - Называлась она «Не вышел из боя...», состояла из двух частей: собственно стихов Высоцкого с началом «Романа о девочках» и воспоминаний о нем его друзей, коллег - Всеволода Абдулова, Валерия Золотухина, Людмилы Гурченко, Аллы Демидовой, Андрея Вознесенского, Евгения Евтушенко. Работу мы тогда провели поистине фундаментальную!

Издателям помогали друзья Высоцкого

Тексты стихов и песен собирали по крупинке среди истинных поклонников - переписывали от руки под диктовку или с магнитофонных лент, потом печатали на машинке. Стопка постепенно росла. С этим «багажом» Кургузов поехал в столицу - в комиссию по литературному наследию Высоцкого. Там построчно выправили всякую «партизанщину» - нестыковки, разночтения. Занимался этим актер Всеволод Абдулов, считавшийся лучшим другом Высоцкого.

- У нас получилось не только самое полное, но и весьма точное издание. Например, в Воронеже самым истинным, точнее неистовым, фанатом Высоцкого был доцент строительного института Александр Сергеевич Чаплыгин, - вспоминает Юрий Кургузов. - Он имел богатейшую фонотеку и защищал каждое слово в стихах, яростно дискутируя с Абдуловым.

Работа над сборником длилась чуть меньше года. Для правки текстов и встреч с родителями, друзьями и коллегами Высоцкого Кургузов ездил в Москву десяток раз. Жил у Всеволода Абдулова, ночевал на том же диванчике, где частенько отдыхали сам Высоцкий, Марина Влади, Василий Шукшин!

Редактора книги арестовали

Наконец книгу подготовили к печати. Но забрать сигнальный экземпляр из типографии без приключений не получилось. Кургузова сцапали за ее... воровство!

- Тогда было время жуткого дефицита. А тут такая редкая книга! Чтобы сотрудники типографии сами не растащили часть тиража, руководство подсуетилось и расставило по предприятию сотрудников ОБХСC и милиционеров в штатском. Вот и у меня на выходе осмотрели дипломат. А там, сами понимаете, экземпляр Высоцкого! - смеется Юрий Митрофанович. - Объяснения, что я редактор, должен сверить все, чтобы дать добро на печать, выслушали. Но попросили пройти в отделение. После звонка в издательство отпустили. А когда утром книгу из милиции забирал, майор всячески намекал, что неплохо бы ее им подарить! Я сделал вид, что не понял.

Стоил сборник в рознице шесть пятьдесят, для того времени довольно дорого. Но на черном рынке цена доходила до 30 - 40 рублей. Кургузов отвез в столицу несколько пачек книг - родителям Высоцкого, Абдулову, Золотухину, Гурченко, всем, кто принимал участие в проекте. Всем очень понравилось издание. А Всеволод Абдулов по-настоящему подружился с воронежским издателем - специально приезжал в столицу Черноземья с творческим вечером памяти Высоцкого.

написано 23-06-2008 23:45            

Елена ТРИШИНА

Женщинам, любившим Владимира Высоцкого, имя – легион. Тех, кого любил он, несравненно меньше. Женат он был трижды. И у каждой из его жен определенный статус: Иза Высоцкая – первая жена, Марина Влади – вдова. А Людмила Абрамова – чаще всего просто мать его сыновей. И все! На самом деле только она, Люся, как до сих пор называют ее друзья, – настоящий, близкий друг Володи, именно она – хранительница его наследия. А по старинной русской традиции – Берегиня.

Всех, кто знает ее давно, она притягивает как человек незаурядный, глубоко эрудированный, остро реагирующий на жизнь. И в том, как рассказывает она о Володе, есть очень несовременная интонация – правдивая и откровенная. За многие годы все наши разговоры с ней никогда не противоречили ранним рассказам. При всей ее богатой фантазии она совсем не способна лгать. Поверьте, это встречается не часто. Курсив – ее.

«Роман случился просто так, роман так странно начался…»

Она вышла за него замуж, потому что незадолго до встречи поклялась при трагических обстоятельствах дать согласие первому, кто попросит ее руки.

Он женился на ней, потому что еще не встречал таких красивых, бесстрашных и великодушных.

Встретились они в 1961 году, во время съемок кинофильма «713-й просит посадки» в Ленинграде. Как встретились? Наверное, единственно возможным – мистическим образом.

Впервые увидев на пороге гостиницы окровавленного, в разорванной рубашке незнакомца, Людмила не задумываясь, отдала ему бабушкин золотой перстень с аметистом – в уплату ресторанного долга с дракой и битьем посуды. Он, конечно, заявился к ней в номер с гитарой – благодарить. Показать, что он не просто скандалист ресторанный. Пел свои песни, которых мало тогда было, но она сразу поняла, кто перед ней. «Выходите за меня замуж!» – произнес он, и она согласилась.

«А именами мы обменялись уже наутро, когда оказалось, что нужно бежать на работу обоим. Мы бросились к одному трамваю, молча доехали до одной остановки, вошли в ворота «Ленфильма», поднялись на один этаж и вошли в одну съемочную группу. Вот такая встреча – такая судьба!»

Они вернулись в Москву и больше уже не расставались. Ей, конечно, доложили, что Высоцкий-то давно женат на актрисе Изе Жуковой, служившей сейчас где-то на периферии. Но это не имело для нее никакого значения. Да и он написал ей с гастролей: «Люблю! Я – Высоцкий Владимир Семенович. Женат. Разведусь. Буду с тобой!»

Жили, не расписываясь, между двух домов – Люсиных родителей и Володиной мамы. Люся больше не будет актрисой – всю свою жизнь она посвятит ему и детям. Через год родился сын Аркадий. Он станет потом писателем и сценаристом, взяв от отца эту грань таланта. А в 64-м – второй сын, Никита, актер и режиссер, тоже получивший разделенный по-братски кусок отцовского творческого наследства. И в театре отцовском будет играть – на Таганке, и не уйдет от Таганки далеко – станет директором Культурного центра – музея Владимира Высоцкого. А экскурсии по этому музею будет водить потрясающий экскурсовод, она же – «сама экспонат», Людмила Абрамова. Но это уже будет через много-много лет. А пока…

Высоцкий, почти безработный, неустроенный, летом 65-го года регистрирует свой брак с Люсей и одновременно усыновляет своих собственных сыновей, чтобы все по-людски было, в конце концов. Случилось это в день, который станет для него роковым, – 25 июля.

«Интересов, приятелей круг так далек еще от завершенья...»

Семь лет, семь, пожалуй, самых трудных и самых плодотворных творчески лет она была его женой. И любовь, и бедность, и зарождающаяся известность, и страшная пагубная страсть – болезнь, проклятье – все это в ее памяти.

«Он действительно пил, страшно пил, и смолоду ему казалось, что сможет сам волевым усилием остановиться. И в конце 65-го года с помощью друзей и близких ему это удалось. А потом, когда срывался, ненавидел в себе это рабство свободного человека. Он страшный крест нес! Но и в эти годы рождались самые потрясающие песни». Именно тогда появились и «Кассандра», и «Большой Каретный», и «Штрафные батальоны».

А вот ей он так ни одной песни и не посвятил. Существует только одна строчка про нее: «У тебя глаза, как нож…». А дальше – совсем про другое.

Очень весело они с Люсей жили, и друзей была масса, хороших и верных. Каким легким человеком был Володя, каким щедрым, раздавая деньги, как только они появлялись. В их семейной жизни была какая-то безбытность, когда вместо регулярных обедов и штопанья носков случались спонтанные гитарные переборы над детской кроваткой маленького Аркаши и кухонные поэтические дуэли между знатоками Гумилева и Мандельштама. Было родство не просто семейное, но и духовное. На анкетный вопрос «Ваше представление о счастье» Высоцкий ответил: «Счастье – это путешествие, не обязательно из мира в мир… Это путешествие может быть в душу другого человека, путешествие в мир писателя или поэта… И не одному, а с человеком, которого ты любишь». Она много ему читала вслух – Солженицына, Лема, братьев Стругацких. Не случайно первенца своего они назвали Аркадием, в честь любимого фантаста, хотя познакомились и даже подружились с ним только в 66-м году. А вот имя Никите выбрали просто – по свернутой бумажке, вытащенной маленьким Аркашей из папиной серой кроличьей шапки.

Они были единомышленниками, не просто мужем и женой. Она понимала и поддерживала его, как никто. Она ведь и полюбила тогда, когда никто еще не знал его и не слышал. Она его угадала.

«В Таганке есть минуты дорогие…»

Ему не везло с театрами. Или театрам не везло с ним. Он оставил Театр Пушкина, Театр миниатюр, даже «Современник». В его трудовой книжке появилась запись: «За систематическое нарушение трудовой дисциплины...»

В Театр на Таганке поступил в 64-м году, и это было великим счастьем. Он, наконец, нашел себя, своего режиссера, свой театральный дом. Людмила до сих пор считает, что главное дарование Высоцкого – не песни и даже не поэзия, а именно театр. На всех таганских спектаклях она часто сидела в первом ряду. Прежде всего, потому, что знала: у Володи от переутомления иногда бывали провалы памяти. И она, сидя у сцены, беззвучно повторяла весь текст, а он в любую минуту мог по ее губам считать все. Была она благодарным зрителем, камертоном спектаклей. Как шутили таганские актеры, Люся буквально им на колени брызгала слезами в самых трогательных местах. И хохотала сотни раз на одних и тех же репликах, знакомых до мельчайших нюансов.

Володя играл много и пел почти во всех спектаклях. Публика уже ходила «на Высоцкого». Была и вершина – брехтовский Галилей. Совершенно необычный, начиная с первого монолога, произнесенного, стоя на руках, и до последнего, отрицающего предательство. Это был совместный триумф молодого актера, чье амплуа скоро назовут по-модному – «синтетическим», и гениального режиссера, никогда не умиравшего в актерах.

«Вот и разошлись пути-дороги вдруг…»

Конечно, у него были романы – энергетика потрясающая притягивала многих. В роковом июле 67-го года он познакомился с Мариной Влади. Эту первую их встречу в пресс-баре Московского кинофестиваля помнят многие свидетели-друзья. А Людмила что-то почувствовала, только когда Володя вернулся под утро, показался в окне первого этажа квартиры их родственников. «Чтобы не тревожить лифтершу, он впрыгнул в окно, не коснувшись подоконника, в одной руке гитара, в другой – букет белых пионов».

Начались звонки в Париж, стихи и тайные свидания. Вот как вспоминает об этом времени в своей книге Марина Влади: «Нам обоим нет и тридцати. Я разведена, ты разводишься. Впереди – целая жизнь!» А так – Людмила: «Я поняла, что он влюблен. Но я не знала в кого. И, конечно, никто бы мне не сказал этого. Ясно, что я последняя бы это узнала. И понятно было, что это сильное чувство! Но как бы меня ни рвало на части вот это ощущение, что кончается моя жизнь, нельзя было не восхититься красотой этого чувства. Он весь сиял, он был изнутри освещен! Конечно, мне было неприятно, что именно я это его цветение каким-то камнем на шее отягчаю и заземляю, укоризной какой-то перед ним торчу. В то же время какие-то мелкие мысли о том, что теперь все мои друзья и я сама потеряют связи с Таганским театром (я ведь многих Володиных друзей любила, считала своими), тоже мучили меня… Страшно трудно было уйти! Моментами я чувствовала, что и Володе очень тяжело на это смотреть, на то, как я собираюсь и вот-вот уйду, и все не могу решиться...»

Осенью 68-го Люся все-таки собирается с силами и вместе с детьми уходит от мужа. В первые месяцы, когда узнала подробности романа Высоцкого, ее захлестывают волны ревности и даже злости. Ей нестерпимо больно и неприятно даже его общение с детьми. Но когда до нее доходили слухи, что у Володи случилась то ли автомобильная авария, то ли какая-то другая неприятность, все мелкое и суетное исчезало без следа. Она признается, что все готова была отдать, только чтобы у него просто физически ничего не болело.

Дети пошли в школу под ее фамилией – так будет честнее, решила она. Вышла замуж за хорошего, надежного человека, родила дочь. Все как положено. «Судорог да перебоев хватит – дом себе найму!» – кажется, так у поэта? Но потом все равно осталась одна – слишком высока и недостижима была точка отсчета.

Год 1980-й – трагический уход Володи из жизни. До ужаса ранний и нелепый для всех, кто любил его. А для нее – невыносимый. Вспоминать не может, тяжело до сих пор.

В тот день, 25 июля, Аркаша должен был увидеть свое имя в списках поступивших в Физтех. Люся ждала его но, схватив трубку зазвонившего телефона, вдруг услышала: «Володя умер!» Дальше помнит только опрокинутые лица поседевших друзей.

«Растащили меня, но я счастлив, что львиную долю получили лишь те, кому я б ее отдал и так…»

В музее – известный по ранним фотографиям «буклетистый» пиджак Высоцкого, приносивший ему счастье. Любовно отреставрированный. Между прочим, выброшенный когда-то в начале 70-х практичной Мариной и отданный Ниной Максимовной, мамой Володи, Люсе. Просто на память. Ни о каком музее, конечно, и речи тогда не было!

Сейчас Люся передала в экспозицию все: фотографии и письма, стихи, записанные на клочках бумаги и папиросных коробках, старые магнитофонные записи. Не осталось у нее ничего вещественного. Но ей ничего и не нужно – она не расстается с Высоцким никогда, проводя неузнанная любопытных экскурсантов по залам, пунктиром напоминающим скромную обстановку их яркой жизни.

Когда она рассказывает про Володю, у многих возникает странное чувство неосознанной зависти. Конечно, это совсем не здорово – завидовать чужой судьбе. Но Людмила знает точно: «В моей жизни есть нечто такое, что действительно ценно! Через многие ошибки, через путаницу чувств, путаницу ценностей все-таки значительно важнее оказывается истинная цена и истинное счастье. Честно говорю: я его любила! И нет обиды, и нет несправедливости в том, что он меня любил меньше. И есть благодарность судьбе за то, что дала мне такое чувство! Что это чувство он как бы золотым запасом своей души обеспечивал и поддерживал с того времени каждый день и до сих пор!

Уж если кто-то позавидует, то не тому, что он был знаменит, и не тому, что моя жизнь выставлена на посмотрение и известна другим, а тому, что все свои поступки и чувства я мерила очень высокой мерой!

Мне могут сказать, и справедливо, наверное: не сотвори себе кумира! Но это не кумир, это другое… Это просто – любовь!»

Но многих захлебнувшихся любовью
Не докричишься, сколько ни зови...
Им счет ведут молва и пустословье,
Но этот счет замешан на крови.
А мы поставим свечи в изголовье
Погибших от невиданной любви…

Свежий ветер избранных пьянил,
С ног сбивал, из мертвых воскрешал.

Потому что если не любил –
Значит, и не жил, и не дышал!

написано 24-06-2008 22:17            

НИКИТА ВЫСОЦКИЙ: Добрый вечер.

С. КОРЗУН: Никита Владимирович Высоцкий, директор Фонда Владимира Высоцкого. Как Вы, несомненно, догадываетесь, один из сыновей Владимира Семеновича Высоцкого. Сразу обращусь к одному из вопросов, он даже, по-моему, ни один был задан. У Владимира Семенович Высоцкого есть и внуки, да. И Вы поучаствовали в воспроизведении внуков. Двоих, да, воспроизвели?

Н. ВЫСОЦКИЙ: У меня двое. А у моего брата пятеро.

С. КОРЗУН: Пятеро?! Я встречал четверо. И все мальчики?

Н. ВЫСОЦКИЙ: Нет, у него две дочери и трое сыновей.

С. КОРЗУН: Ну, правнуков пока еще не появилось у Владимира Семеновича.

Н. ВЫСОЦКИЙ: Безусловно.

С. КОРЗУН: Слава Богу. Я думал, Вы с нетерпением ждете. Кто-нибудь напрямую по стезе отцовской пошел? Или собирается пойти?

Н. ВЫСОЦКИЙ: Ну, Вы знаете, очень разные судьбы вот у внуков отцовских. Т.е., значит, у моих племянников, у моих детей. Но в актеры не пошел никто. Они очень разные. Двое старших Аркашиных. Значит, старшая дочь и старший сын – Володя. Живут в Америке. Так получилось. Так сложилась их жизнь. А эти совсем маленькие. Никитка, вот который назван в честь меня. Он из московских самый старший. Он будет, судя по всему историком.

С. КОРЗУН: Из московских сказали. Откуда остальные будут? Из каких будут остальные?

Н. ВЫСОЦКИЙ: Из Америки.

С. КОРЗУН: Из американских будут остальные.

Н. ВЫСОЦКИЙ: Мои двое, у них очень по-разному тоже складывается судьба. Один у меня, старший Семен, в честь деда я его назвал, он учился на юридическом, но сейчас он пересматривает свою жизнь, и он хочет быть, страшно сказать, театральным режиссером.

С. КОРЗУН: Ужас какой.

Н. ВЫСОЦКИЙ: Собирается поступать. А младший мой сын, он учится в МГУ. Но это называется институт Азии и Африки, т.е. это один из факультетов. Он занимается китайским языком.

С. КОРЗУН: А с Вашей молочной сестрой поддерживаете отношения с младшей?

Н. ВЫСОЦКИЙ: Да. Вот она сейчас поступила. Как бы невероятный такой поступок она совершила. Она, не буду говорить, сколько ей лет, но много. И она поступила на дневное отделение во ВГИК на режиссуру анимации. Вот только что это произошло. Будут ей даже стипендию платить. Но, конечно, поддерживаю. Почему не поддерживать.

С. КОРЗУН: Вопрос в лоб. Помнится, как в какой-то период после смерти Владимира Семеновича, да, и чуть позже, в общем, так много писали о напряженных отношениях, которые возникли между людьми, которые так или иначе были связаны с Вашим отцом. Сейчас это рассеялось?

Н. ВЫСОЦКИЙ: Ну, Вы знаете, во-первых, то, что называется, иных уж нет, а те далече. Т.е. прошло много времени, прошло 27 лет, как его не стало, отца моего. Очень разные люди были вокруг него. И я могу сказать, что очень многие люди, допустим, ну, вот его близкие друзья, они сейчас при встрече то, что называется, руки друг другу не подадут. Но был короткий период, когда его не стало, когда горе всех объединило, и как-то все были вместе. Но потом да, потом жизнь берет свое. И если Вы имеете ввиду какие-то напряженные отношения с Мариной, да, да, это правда, к сожалению. Это очень плохо.

С. КОРЗУН: Так и остались напряженными. Никита Высоцкий, гость программы "Без дураков" на радио "Эхо Москвы". Несколько лет назад довелось Вам, впервые, наверное, в жизни посидеть ошуюю президента нашего, по левую руку от Владимира Владимирович Путина.

Н. ВЫСОЦКИЙ: Сидел.

С. КОРЗУН: На 65-летии в театре на Таганке.

Н. ВЫСОЦКИЙ: Да, было такое. Вообще, странная история. Она странная, потому что вообще планировалось, что я и тогда еще моя бабушка была жива. Что мы поедем то ли на какую-то виллу, там я не знаю где. И вдруг неожиданно моя бабушка очень резко отказалась. Она сказала, нет, я не могу, я пожилой человек, я не поеду. И пришлось все переигрывать. И тогда решили, что будет встреча в театре.

С. КОРЗУН: Но бабушка там присутствовала, на этой встрече.

Н. ВЫСОЦКИЙ: Нет.

С. КОРЗУН: Нет, бабушки не было.

Н. ВЫСОЦКИЙ: Нет, не пошла.

С. КОРЗУН: А почему? Какая причина, интересно?

Н. ВЫСОЦКИЙ: Ну, не знаю. Ну, о политике не хотел говорить. Но…

С. КОРЗУН: А чего это?

Н. ВЫСОЦКИЙ: Ну, вот не захотел.

С. КОРЗУН: Какое впечатление на Вас произвел этот человек…

Н. ВЫСОЦКИЙ: Вы знаете, очень странное впечатление…

С. КОРЗУН: При личном общении.

Н. ВЫСОЦКИЙ: Судя по всему, он очень скрытный человек. И понять, что он за человек за те полтора, два часа, что мы были, конечно, невозможно. Единственное, что меня поразило абсолютно. Ну, вот сидели, о чем-то говорили, о Высоцком, о Таганке. И видно было, что ему, ну, как сказать, ну, не очень комфортно, не очень интересно.

С. КОРЗУН: Т.е. не производил впечатления фаната Высоцкого.

Н. ВЫСОЦКИЙ: Нет. И вдруг он, ну, я прошу прощения, толкает такую телегу. Про Китай, что у нас на социальное развитие – 58%, а в Китае 17. И поэтому они прекрасно развиваются. И вдруг человек начал очень активно об этом говорить. Очень активно. А сидят там режиссеры, актеры. Никому не интересно.

С. КОРЗУН: Ни одного китайца нет, в общем.

Н. ВЫСОЦКИЙ: Ни одного нет. Но, судя по всему, его в этот момент волновал этот китайский путь развития. И Вы знаете, он при всем том, что я не являюсь его поклонником, он очень обаятельный человек. Очень. И он умеет себя вести. Умеет. У него получается. При том, что там сидели, там был Юрий Петрович Любимов, там были актеры, ну, люди, старше его по возрасту. И можно сказать, что он обаял всех и даже меня.

С. КОРЗУН: Т.е. я понял, что он не является фанатом, наверное, песен и стихов Владимира Высоцкого, т.е. наизусть не цитировал, не пел.

Н. ВЫСОЦКИЙ: Нет, цитировал. Ну, просто это была такая встреча, я не знаю, как это назвать…

С. КОРЗУН: Официальная.

Н. ВЫСОЦКИЙ: Т.е. запланировала его какая-нибудь служба знакомств, или какие у него службы есть. И видно было, что ему не до этого общения, не до этого разговора. Ну, судя по всему, человека волновало что-то совсем другое. Я говорю, когда вот он вдруг заговорил про Китай, просто у него глаза засветились, понимаете. Не знаю, я не считаю себя, что я разбираюсь в политике, но по-моему, он более, чем скрытный человек, и более, чем, т.е. никому на самом деле… Помните, когда-то это называлось: Who is Mr. Путин?

С. КОРЗУН: Было такое.

Н. ВЫСОЦКИЙ: Когда-то такая была во всем мире проблема. Вот это вот, по-моему, никто не знает. Ну, может быть, кроме самых близких людей. Мне так показалось.

С. КОРЗУН: Ну, сам знает, наверное, все-таки.

Н. ВЫСОЦКИЙ: Ну, я думаю, да.

С. КОРЗУН: Никита Высоцкий в программе "Без дураков" на радио "Эхо Москвы", И один из Ваших коллег и знакомых Алексей Зыков. Нам было сложно найти кого-то, кто о Вас расскажет.

АЛЕКСЕЙ ЗЫКОВ: Он замечательный артист, замечательный хозяйственник. По-моему, очень неглупый человек. Любящий и много делающий для памяти отца. Как он сам себя уже называет, что он дальше больше чиновник, чем артист. Как любой чиновник, он бывает и мягкий, и жесткий. С его, кстати, предложения выпустили спектакль "Райские яблоки", в котором я выступаю и поныне (НЕ РАЗБОРЧИВО) спектакль.

С. КОРЗУН: Алексей Зыков.

Н. ВЫСОЦКИЙ: Вы знаете, один из самых лучших исполнителей отцовских песен, вообще это очень трудно делать. И я просто, когда я его услышал, очень хороший. И причем он… во-первых, Леш, тебе спасибо, что я мягкий и добрый. А Вы знаете, он, как же это сказать? Он музыкант. Он слышит, он поет, как музыкант. Не как драматический артист. И получается здорово. Иногда просто очень здорово.

С. КОРЗУН: Никита, сегодня больше о Вас. Вы с кино, с театром, с режиссурой, с предпринимательством в этой области завязали окончательно?

Н. ВЫСОЦКИЙ: Ну, нет, во-первых, я на самом деле, ну, так получается, я так называю себя чиновником. Наверное, это не совсем как бы правильно. Но я очень от много отказался в связи с тем, что я стал директором музея Высоцкого.

С. КОРЗУН: Когда это случилось?

Н. ВЫСОЦКИЙ: В 96-м году.

С. КОРЗУН: 11 лет назад уже, да. И через 16 лет после смерти отца.

Н. ВЫСОЦКИЙ: И я отказался. Первое время я, как бы это сказать, надеялся, что я вернусь в профессию, надеялся, что это не надолго. А сейчас я понимаю, что это не просто не надолго, а навсегда. И это всегда будет со мной, и я должен это делать. Не знаю, ни о чем не жалею. Я по временам снимаюсь, по временам я что-то ставлю, по временам что-то продюсирую. Меня сейчас на одну очень известную премию выдвинули. Но это не главное, это хобби. А основная моя работа, это да, это музей отцовский.

С. КОРЗУН: Встречал в Ваших интервью, что буквально на 40-й день после смерти отца, вдруг неожиданно юноша принял решение пойти в театральное училище. Такая была душещипательная статья. Вот пробило, наверное, на детскую фантазию, что-то всколыхнулось. Не пожалели об этом своем решении? А то, может быть, не знаю, в экономике, в бизнесе где-нибудь работали и фиг с ним, с МХАТом и с его школой.

Н. ВЫСОЦКИЙ: Я считаю, что я неплохой артист, и я считаю, что профессией владею. Другое дело, что так сложилась жизнь, кто-то должен был это делать. И поскольку постарели мои бабушка и дедушка, а потом они просто умерли. Ну, как сказать. Я должен был это делать, вот и все.

С. КОРЗУН: Но до этого же был еще какой-то большой период. А детские мечты? Продавец мороженного? Космонавт?

Н. ВЫСОЦКИЙ: Нет, почему, я снимался, я играл. У меня были фанаты. Когда я в "Современнике" работал, меня встречали…

С. КОРЗУН: Девчонки бегали, да?

Н. ВЫСОЦКИЙ: Да. Люблю это вспоминать, как я выходил, и меня поджидало человек 30. Обнимали, целовали, дарили цветы. Но прошел этот период, к сожалению. Очень мне нравилось быть артистом и очень я это дело люблю. И по временам я сам себя тешу такой надеждой, мне кажется, что я уйду, что я не буду больше директором музея, что я буду работать. И больше всего хочу, конечно, в театре работать. Потому что это ни с чем не сравнимое ощущение, что самое красивое, самое живое, что есть в этой жизни. Но, а с другой стороны понимаю, что нет, вряд ли уже. Скорее всего, знаете, в 43 года уже новую жизнь не начинают.

С. КОРЗУН: Ладно вам. В политике, между прочим, жизнь начинается после 50, а то и после 60. Когда другие страсти исчезают.

Н. ВЫСОЦКИЙ: Мне предлагают иногда. Но я понимаю, что мне предлагают именно, как сыну Высоцкого, вот там войти в какой-нибудь список. И я в связи с этим отказываюсь.

С. КОРЗУН: Единой России?

Н. ВЫСОЦКИЙ: Не скажу. Но предлагали, действительно предлагали. Но я не знаю, чего я там себе буду делать. Ну, я не знаю, может быть, я там себе дачу построю (Смех). Нет, я отказываюсь. Именно потому, что я очень хорошо понимаю, что, грубо говоря, нужна отцовская фамилия, а я не уполномочен от его имени, не знаю, какие-то политические демарши совершать. Просто я считаю, что… ну, короче отказываюсь.

С. КОРЗУН: Знаю, что у Вас не были особо доверительные отношения с отцом. Хотя встречались Вы достаточно регулярно. Какой-то осадок остался до сих пор. Или Вы, повзрослев, поняли человека-ракету, человека-машину. Я помню, как Вы сравнивали его с быстро движущимся объектом.

Н. ВЫСОЦКИЙ: Во-первых, в конце жизни его мы, ну, как сказать, сблизились. Он мне стал очень нужен, и я навязывался, я приходил. Хотя очень было, ну, особенно последний год, т.е. ему было точно не до меня. И у меня нет такого ощущения, что чего-то он не сделал для меня. У меня нет никакой обиды на него. Но я Вам скажу, что я живу 27 лет без него. И мне кажется, что за эти 27 лет я стал его лучше понимать. Лучше сын стал, чем был, когда мне было 16 лет, когда он умер. Нет, осадка никакого не осталось, и потом, Вы знаете, у меня была очень, он спросил меня, ну совсем перед смертью. Он говорит: неужели тебе нет 16 лет. Я, говорит, сейчас тебя впишу в паспорт свой заграничный, и поедем за границу, потому что ты не уедешь никогда, тебя не выпустят никогда. И чего-то там посмеялись, похихикали. И я после этого, я объехал весь мир, благодаря ему. Хотя его уже не было. Я был в Америке, я был в Израиле, я был в Германии.

С. КОРЗУН: Почему благодаря ему? Вписал в паспорт? Ну, в свой же паспорт вписал.

Н. ВЫСОЦКИЙ: Нет, потому что хотели видеть сына Владимира Семеновича. И я Вам говорю, я ездил, ну, т.е. очень много, одно время очень много. И денег за это не брал, но ездил.

С. КОРЗУН: Получали от этого искренне удовольствие или все-таки что-то его омрачало? Я скажу, почему я так говорю. Одной из гостьей моих программ была Ирэн Ефимовна Федорова, вдова академика Святослава Федорова. Вот она всю свою жизнь после смерти мужа она посвятила его делу. Тем, что она участвует, организует все мероприятия, которые связаны с этим. Человек, который, на самом деле, глубоко его любил. И вот остается всю жизнь с ним, потому что жизнь кончилась. Ну, у Вас, очевидно, не та самая история. Что вот Вас заставляет, вынуждает, ведет заниматься делами памяти отца, делами музейными?

Н. ВЫСОЦКИЙ: Не знаю, не хочу пафосно говорить, но это мой отец, я не знаю, я его люблю. Я не знаю, как сказать. Не знаю, я считаю, что я должен это делать. Другое дело, что я с Вами согласен. Ну, если в Вашем вопросе есть такой намек, что это не совсем твоя жизнь, что ты как бы изменил сам себе. Наверное. Но я не жалею.

С. КОРЗУН: Михаил Швыдкой о музее Высоцкого.

БАРИ АЛИБАСОВ: Продюсировать нужно личность, как правило, серую, и какую-то, может быть бездарную. Потому что надо туда много вложить интеллекта, способностей, связей для того, чтобы доказать, что этот средний исполнитель чем-то более интересен должен быть публике, чем остальные. И если личность яркая, одаренная, самобытная, ее не надо продюсировать. И я думаю, что и не нужно было бы и достаточно много средств для того, чтобы продвигать талантливого, а тем более яркого, не ординарного исполнителя. И сегодня Высоцкий остается беспредельно откровенным, очень искренним и оригинальным. Что кто-то так же написал "Придешь домой, там ты сидишь".

С. КОРЗУН: Понятно, что это не Михаил Швыдкой, это Бари Алибасов. Да, естественно, моя вина, я перепутал вот записи и не сумел вовремя остановить. Это как раз был вопрос Бари Алибасову, взялся бы он, как продюсер продюсировать Владимира Семеновича Высоцкого. Ответ был, что его продюсировать не надо было.

Н. ВЫСОЦКИЙ: У него были, рядом с ним были импресарио, были продюсеры. Ну, тогда это просто называлось по-другому, администраторы. Нет, любой человек нуждается в том, чтобы кто-то брал вот эту организационно-финансовую сторону на себя. И в конце жизни у него были. Люди к ним очень по-разному относятся, особенно поклонники фанаты, люди, которые изучают жизнь Высоцкого. Но они были, и я считаю, они сыграли очень существенную роль в его жизни.

С. КОРЗУН: Отрицательную или положительную?

Н. ВЫСОЦКИЙ: Такую, какую сыграли. Вы знаете, как бы это сказать? Он без них не мог, он в них нуждался. Мне когда-то сказала бабушка, когда мы рассорились немножко с отцовскими друзьями. И она мне сказала, она пришла к нему, она приходила там убирать, по хозяйству помогать, и сидели вот эти вот люди. Их несколько человек, и все люди, которые занимались его концертами. И он сказал: мама, это мои друзья. И он их выбрал и не нам этот выбор обсуждать.

С. КОРЗУН: Никита Высоцкий, гость программы "Без дураков" на "Эхе Москвы". И возвращаемся к Михаилу Швыдкому.

МИХАЛ ШВЫДКОЙ: Музей Высоцкого нужен сегодня нам так же, как музей Пушкина, Лермонтова, как музей Бродского и Ахматовой. Высоцкий был одним из самых уникальных людей второго половины 20 века для Советского Союза и для России, человек, который был и поэтом и актером. И самое главное, был таким образцом свободной личности. Что крайне было редко. Он сумел каким-то феноменальным, как у всякого гения, образом воплотить и выразить опыт, во-первых, русского человека вне времени и пространства, а с другой стороны, русского человека очень конкретного социального периода нашей жизни.

С. КОРЗУН: Напомню, что это Михаил Ефимович Швыдкой. Не думаю, что здесь есть, что комментировать. Я бы по-другому повернул. В последнее время прозвучало несколько музейных скандалов, в том числе самый крупный там в Эрмитаже, связанный с пропажей, с музейным делом. Все стали говорить, что плохо все это организовано. Нужны ли вообще музеи, там частные, государственные и т.д. сложно работать начальником музея?

Н. ВЫСОЦКИЙ: Вы знаете, скажу так. Перед началом эфира мы поговорили, и я повторю просто то, что я сказал. Я считаю, что искать жуликов, я не знаю, каких-то корыстных людей среди музейных работников, ну, я не знаю, может быть, кто-то один, кто попался. Это подвижники. На самом деле, вот у меня сейчас работает главным хранителем очень опытный музейный работник. И я вот смотрю, как она приходит в выходные дни, как она остается, задерживается. Как вот ей, ну, я понимаю, я. А ей-то чего Высоцкий. Понимаете? Это не справедливо, это нехорошо так говорить о людях, которые работают в музеях. Это на самом деле просто нехорошо. Я понимаю, кто-то что-то украл. Там кто-то кого-то съел. Но нельзя вот так говорить о людях, которые работают… Вы знаете, я как-то приехал в один провинциальный музей и обратил внимание, какая у них сигнализация. Т.е. ну такая древняя, которая начинает звонить внутри музея.

С. КОРЗУН: Хотя бы не костры зажигает, увидев опасность.

Н. ВЫСОЦКИЙ: Она не звонит в милицию, потому что до туда не дотянулся кабель, а она звонит, пугает, вероятно, жулика, который туда влез. И меня поразили вот эти вот люди. На самом деле, нас это касается. Мы тоже сейчас отсчитываем. Сейчас очень много различных форм отчета придумали да, для того, чтобы мы не скучали перед различными структурами. Но я считаю, что, не знаю, надо эту профессию, ее надо пропагандировать. Это нехорошо, когда вот так говорят про людей, которые работают в музеях. Это нехорошо.

С. КОРЗУН: Музей, которым Вы руководите, это государственное учреждение?

Н. ВЫСОЦКИЙ: Да, государственное.

С. КОРЗУН: Государственное учреждение, финансируемое из фондов министерства культуры и т.д. И все его сотрудники госслужащие?

Н. ВЫСОЦКИЙ: Нет, мы в московском подчинении. Комитет по культуре правительства Москвы.

С. КОРЗУН: И все сотрудники соответственно государственные служащие. То, что дает Вам формальное основание говорить, что Вы тоже государственный чиновник – Никита Владимирович Высоцкий. Понятно. Вопрос по интернету пришедший от Евгения Жидких, гуманитария, как он подписался: "Никита Владимирович, во многих городах, где бывал, давал концерты Ваш отец, сейчас устанавливаются памятники, и это замечательно. Знаете ли Вы что в городе Томске с 98-го года его имя официально носит пустырь на окраине города, где нет не только ни одного культурного учреждения, но даже ни одного жилого дома. Есть развалины старого завода, автобазар и свалка". Бывали в Томске? На пустыре?

Н. ВЫСОЦКИЙ: В Томске бывал. На этом пустыре не был. Но я Вам скажу, кстати, многие говорят, вот начали Высоцкого насаждать, как картошку. Не помню, это кто-то так говорил про Маяковского. Что Маяковского насаждали так, как Петр картошку. Вот как-то так. И что сейчас то же самое с Высоцким, и что много памятников, много улиц назвали. Но мне кажется, что я в некоторых таких вот событиях принимал участие. Мне кажется, что это делается от любви, от уважения к нему. И в этом нет государственной позиции, которая была допустим по отношению к Маяковскому. Его ввели в школьную программу, но вот как-то так несмело. Там, по-моему, три военных песни. Его именем называются улицы, его именем называются площади. Я был недавно в Черногории, и там два русских поэта почитаемых - Пушкин и Высоцкий. Правительство Москвы поставило там памятник Высоцкому, в Черногории. Ну, я не знаю, это делается искренне. Мне кажется, я не знаю, что с этим пустырем, может быть, когда-нибудь и там что-то построят. Но вот я знаю, что сейчас в Самаре Шемякин будет делать большую какую-то работу. И он хочет поставить в конце лета памятник отцу. Владимиру Семеновичу Высоцкому хочет поставить своему другу памятник. Замечательный памятник в Новосибирске.

С. КОРЗУН: Но Вы это не контролируете. Потому что здесь в конце был вопрос. Должны ли Вы, как директор, контролировать, где и что называют именем Высоцкого?

Н. ВЫСОЦКИЙ: Невозможно. Нет такого закона, по которому… ко мне обращаются, иногда мне показывают проекты, иногда меня приглашают на открытие. Как знаете, такого свадебного генерала. Но нет никакого закона, чтобы я это разрешал или не разрешал.

С. КОРЗУН: Ой, кстати, в голову пришло. Вы же прямой наследник. Авторские отчисления идут Вам?

Н. ВЫСОЦКИЙ: Конечно. Я этим занимаюсь. Это невеликие деньги.

С. КОРЗУН: Кому-то еще из родственников? Наверное, и брату?

Н. ВЫСОЦКИЙ: И брату, и Марине. Да, но это, как Вам сказать, во-первых, на самом деле невеликие деньги. Я этим занимаюсь не затем, чтобы заработать, навариться, как говорят. А я этим занимаюсь, потому что Высоцкий не должен валяться под ногами, вот бери, кто хочет. И не знаю, издавай, показывай, снимай. Это достаточно серьезно то, что он делал. Это не может вот так вот быть бесхозным, поэтому я этим занимаюсь.

С. КОРЗУН: По музею еще несколько вопросов. В 96-м Вы стали его директором. И где-то писали, были статьи, что многое там разбазарено было до этого. То, что Вы пришли на место, или там чуть ли не копии фотографий, оригиналы были утрачены. Удалось ли восстановить, и насколько достоверно мы знаем сейчас документально о Владимире Семеновиче Высоцком, в частности по экспозиции Вашего музея.

Н. ВЫСОЦКИЙ: Ну, Вы знаете, я Вам скажу. Во-первых, далеко не все документы, которые остались после отца, хранятся в музее. Т.е. допустим, Марина то, что было у нее, отдала в Эрцгали, ну, это было ее решение.

С. КОРЗУН: Архив государственного… Оттуда Вы не можете их взять?

Н. ВЫСОЦКИЙ: Нет, можно. Мы с ними сотрудничаем, мы с ними общаемся, но далеко не все хранится в музее. Самое главное, вот я это понял не сразу, когда пришел в музей. Самое главное в музее это не выставка, на которую приходят люди и смотрят какие-то документы. Самое главное это комплектование, так называемое, скучное слово, и хранение, учет. Вот это самое главное. Чтобы, ну, представьте себе. У нас, допустим, 50 000 единиц хранения. Чтобы каждая единица хранения была возможна, чтобы ее мог взять исследователь, это должно быть описано, должно все быть вбито в компьютерную программу. Это должно все пройти определенный, не знаю, бюрократическое такое слово, но это учет, понимаете. Вот что самое главное в музее. И в этом смысле мы, конечно, наладили работу. И мне не стыдно за то, какой у нас музей. А насколько мы сейчас хорошо знаем о Высоцком. Очень много было написано, сказано, особенно такие желтые интервью, очень много лишнего. И очень много неправды. И поэтому существуют источники, из которых можно правду узнать. В частности они есть в музее, в частности мы сделали, и я считаю, что сейчас уже будет, по-моему, четвертое издание, и мы сделали книгу, когда это было к 20-летию смерти. Мы сделали книгу "ЖЗЭЛ". И мне не стыдно за нее. Новиков написал. Хорошая книга. Ну, во всяком случае, проверенные факты, там нет вранья, там нет желтизны.

С. КОРЗУН: Несколько вопросов из интернета есть по поводу возможной организации музеев в последней квартире Владимира Семеновича на Малой Грузинской. Кому она сейчас принадлежит эта квартира?

Н. ВЫСОЦКИЙ: Она принадлежит мне. Я наслушался очень много, что я то ли хочу ее продать, то ли пустить туда каких-то жильцов. В этой квартире отец жил 4 с небольшим года. После этого там жила его мама, моя бабушка Нина Максимовна до своей смерти. После этого эту квартиру унаследовал я. И воля ее, воля отца, т.е. моего деда была в том, чтобы мы передали в музей то, что там было.

С. КОРЗУН: Личные вещи, архивы.

Н. ВЫСОЦКИЙ: Личные вещи, архив, библиотека, мебель, ну чтобы это хранилось в музее. Потому что нельзя организовать в квартире музей. Это нельзя организовать.

С. КОРЗУН: А вот этот вопрос… А, по закону невозможно. Т.е. если бы Вам предложили…

Н. ВЫСОЦКИЙ: Или на первом, или на последнем этаже, или в пристройке, или в мансарде больше нигде просто это нельзя. И то, что сейчас там в интернете обсуждается очень активно, что я собрался делать ремонт. Там 30 лет не делали ремонт. Естественно я хочу, чтобы эта квартира, чтобы она не гнила, чтобы там не протекала вода. Ничего я там не буду делать. Что я с ней буду делать, не знаю, вопрос. Вопрос, потому что когда-то была такая идея у одного из таких очень сильных мира сего… Надо выкупить у нашей семьи эту квартиру и надо сделать там музей. Но это просто наткнулось на московский и российский закон, что этого нельзя.

С. КОРЗУН: Ну, чиновники-то московские, нынешние помнят Высоцкого, еще знают, и Вы, наверное, дружите с ними.

Н. ВЫСОЦКИЙ: Ну, это не Высоцкого касается. Это касается этого жилищного законодательства. Это надо выводить из фонда. На 8 этаже нельзя.

С. КОРЗУН: Никита Владимирович, исключения делаются.

Н. ВЫСОЦКИЙ: Вы знаете, я скажу. Я не считаю, что это нужно делать. Но я прекрасно понимаю, что если встанет такой вопрос, я пойду навстречу любым чиновникам. Т.е. ну я понимаю, что это не совсем мне принадлежит. Это не совсем мое. Это принадлежит всем. И но это невозможно, по закону это невозможно. Так же как нельзя переименовать Малую Грузинскую в улицу Высоцкого. Что тоже многие люди…

С. КОРЗУН: Малую Высоцкую или Большую Высоцкую.

Н. ВЫСОЦКИЙ: Это невозможно. Даже улицу Шверника, где мы с Аркашей родились, все равно нельзя. Потому что исторически сложившееся название, существует закон о том, что переименовывать нельзя. И вот так же существует закон, что в жилом доме музей-квартира невозможна, если она не на первом и не на последнем этаже.

С. КОРЗУН: Вопрос из Днепропетровска от Геннадия. Как-то читал в прессе он, что предки Высоцкого с Украины. Это так?

Н. ВЫСОЦКИЙ: Так. Мой дед, мой прадед и там до сих пор достаточно много живет Высоцких.

С. КОРЗУН: Ну, фамилия распространенная. Т.е. у Вас и однофамильцы.

Н. ВЫСОЦКИЙ: Я когда-то был в Израиле, я познакомился с, там есть такой чай "Высоцкий". Не слышал я никогда. И они говорят, давайте найдем общих родственников, чтобы продвигать товар наш на Вашем рынке. А он уехал, по-моему, в 18 году из Одессы. Вот Вольф Высоцкий, который организовал эту фирму. Нет, Высоцких очень много, и в Польше их очень много, Высоцких. Нормальная, распространенная фамилия. Мой дед оттуда, мой прадед оттуда. И оттуда соответственно дядя моего отца, вот Алексей. Как бы вот эта мужская линия, она вся оттуда.

С. КОРЗУН: Оттуда. И второй вопрос от того же Геннадия. Кто-то говорил ему, что якобы найдена какая-то ранее неизвестная документальная киносъемка поэта, что-нибудь знаете об этом?

Н. ВЫСОЦКИЙ: Знаю. И, кстати, я Вам скажу, вообще, это происходит постоянно. Другое дело, из этого иногда пытаются люди сделать какое-то событие. Мы в музее к этому относимся гораздо проще. Т.е. мы все комплектование – одна из самых важных вещей. И мы, безусловно, все это пытаемся, чтобы это было, чтобы это было на государственном хранении, чтобы это не портилось и т.д. Найдена пленка 67-го года польское телевидение. И на этой пленке… И это нашла женщина, которая руководит таким частным музеем Высоцкого в Польше. И она выкупила на польском телевидении. Обещала нам передать. Она уже с нами списывалась, хочет передать это в музей. Найдена французская телевизионная передача, про которую все забыли, но она была, не помню, по-моему, 78-й год. Его интервью на французском телевидении, выступление. И это как бы коллекционеры это обсуждают, пока ни у кого нет. У кого-то есть уже. Кто-то уже где-то чего-то переписал. Мы абсолютно официально вступили в переговоры и с французским телевидением и с поляками. И я думаю, что это будет храниться в музее, но для коллекционеров, пусть они обмениваются между собой. У меня уже есть, в Москве польская запись уже есть.

С. КОРЗУН: На сайте Вас упрекнули в некоем таком примитивистском подходе к рассказу о Владимире Семеновиче в Вашей экспозиции, или экскурсоводы, что-то в этом роде. Я понимаю, что на такой упрек сложно отвечать. Нет, мы не примитивно, мы хорошо рассказываем. Я о другом…

Н. ВЫСОЦКИЙ: Существуют разные способы. У нас существует просто, может быть, на одной и той же экспозиции, разный уровень просто объяснения. Одно дело, приходят 10-летние дети, другое дело. приходят пенсионеры. И существует разный рассказ. Не знаю, как каком вот таком вот уровне был тот человек. Я Вам скажу, вообще, наверное, надо прислушиваться к таким упрекам, потому что вообще музейное дело, когда вот особенно я за границей бываю, музейное дело, оно двигается, компьютеризируется. У нас, конечно, такой немножко вчерашний день. И с этим ничего не сделаешь, он везде такой, вчерашний день.

С. КОРЗУН: А кто-нибудь конкурирует у нас. Вот Вы сказали о частном музее в Польше, наверняка в других странах есть. Да и нас, наверное, клубы фанатов или что-то собирается, конкурируете с ними, сотрудничаете?

Н. ВЫСОЦКИЙ: Вы знаете, у меня была такая идея. Когда-нибудь собрать всех, кто занимается Высоцким. Собрать, сделать типа конференции. Не хотят. Не хотят по разным причинам и в основном, мне кажется, что они понимают, что они по сравнению с нами проигрывают. И ну как же, в этом признаться невозможно, поэтому мы плохие, мы ужасные, мы все узурпировали. Никита такой вот все под себя подмял и никому не дает там рта открыть. На самом деле, мне кажется, что это вот из-за этого. Мы лучше, мы сильнее, мы профессиональней, чем они. Но может быть, я ошибаюсь, не знаю. Я хотел их собрать именно потому, что мне кажется, что вот у каждого такого человека, у каждого фаната, у каждого коллекционера, у него есть, пусть какая-то, я не знаю, пусть, какая-то мелочь, которая касается Владимира Семеновича, и которой он владеет. Вот тут-то как раз надо, чтобы это было общее. Вот тут-то как раз надо объединять усилия. Потому что это на самом деле не только им принадлежит, но логика коллекционера, она другая. Чего говорить, когда воруют картины, допустим, да, для того. чтобы владеть. У коллекционера самое главное что? Владеть. Обладать. Поэтому они и не очень идет на контакт. Не знаю, жизнь длинная. Может быть, когда-то получится.

С. КОРЗУН: Никита Высоцкий в программе "Без дураков" на радио "Эхо Москвы". Никита, а почему Вы не поете песен отца? Или это неправда. Поете.

Н. ВЫСОЦКИЙ: Ну, Вы знаете, нет, не пою. И не только отца и вообще не пою. Хотя я когда учился в школе-студии, у меня кроме пятерок по вокалу ничего не было. Т.е. и слух есть, и голос есть. Но я вот всегда как-то пытаюсь вот так сформулировать и получается как-то коряво. Петь надо не голосом. И Владимир Семенович, вот как сказать, да, у него, конечно, удивительный голос, удивительное чувство ритма, но он пел, я не знаю, душой. Вот у меня чего-то там. Зато я по временам читаю его стихи и не только его. У меня когда-то была программа по Серебряному веку. Я чтец.

С. КОРЗУН: А любимое какое на этот момент? Из отцовских вспомните? Потому что с возрастом меняется ощущение.

Н. ВЫСОЦКИЙ: Ну, Вы знаете, я Вам скажу. Я не оригинален. Мне вот у отца есть примерно песен 70 вот таких абсолютных хитов типа "Кони привередливые", "Банька по белому", "Охота на волков", понимаете, да. И да, мне это нравится. но с другой стороны я очень люблю… Даже не люблю, я не знаю, как это сказать, вот стихи последних лет. Вот это вот "Предчувствие смерти",

С. КОРЗУН: Не положенные на музыку.

Н. ВЫСОЦКИЙ: Да, не положенные.

С. КОРЗУН: А моя любимая, кстати говоря, "Истома ящерицы ползает в костях".

Н. ВЫСОЦКИЙ: Очень хорошая песня, замечательная.

С. КОРЗУН: Ну, вот это песня. Я не могу сказать, что знаток поэзии, потому что я воспринимаю Высоцкого…

Н. ВЫСОЦКИЙ: Очень хорошая. Согласен. Видите, у нас очень похожие вкусы. Вообще, мне кажется, что вот те, кто Высоцкого любят, они, в общем, ориентируются на эти вот 50-70 вещей.

С. КОРЗУН: А есть в хорошем качестве вот эти философские песни последних лет. Я когда-то пытался несколько лет назад найти более полно, но вот это вот кроме французской пластинке хорошей…

Н. ВЫСОЦКИЙ: Хотите, давайте, мы с Вами созвонимся, я Вам принесу, у меня есть.

С. КОРЗУН: Ну, не будем решать в эфире наши частные вопросы. Я с удовольствием зайду к Вам в музей.

Н. ВЫСОЦКИЙ: Нет, есть, слава Богу, он ну во второй половине 70-х часто работал в студиях. И хотя многие любители Высоцкого считают, что Высоцкий – это расстроенная гитара и больше ничего. Он работал с хорошими музыкантами. И, слава Богу, и "Истома ящерицы ползает в костях" в очень хорошей аранжировке, это Казанский. Очень хорошая аранжировка, очень приличная. И она есть и так, она есть в гитарном варианте.

С. КОРЗУН: Я с французской пластинки ее слышал. Она у нас была в фонотеке эховской в том числе. А кто из нынешних исполнителей сейчас же довольно часто поют, перепевают. Ну, встречал Ваши высказывания, что Алла Борисовна, "Я несла свою беду" довольно скоро начала петь, вскоре после смерти. И там удачно Вам кажется. Кто из нынешних лучше всех, ближе? Прошибает от кого-нибудь ощущение того, что отец…

Н. ВЫСОЦКИЙ: Я как Толстой, не объективен, и тем горжусь.

С. КОРЗУН: Ну, так потому и позвали.

Н. ВЫСОЦКИЙ: Я очень люблю, когда мои друзья это делают. Я очень люблю, когда это делает Игорь Сукачев, когда это делает Саша Скляр. Когда это делает Миша Ефремов, Дима Певцов. Я не знаю, я им честно просто благодарен. И там Гоша Куценко. И они как-то этот проект у нас "Своя колея". Им это не нужно. У них все есть. У них все в порядке. А они собираются, разучивают с музыкантами песни, стараются, работают. И я им благодарен. Я понимаю, очень многие говорят: ну, зачем же ты разрешаешь вот такому-то петь. Никому не запрещаю. Никому. Я считаю, если человек хочет это делать, пусть делает. Я повторяю, тут такая сложная вещь. Это не совсем мое. Это не совсем мне принадлежит. Это не мне решать. И когда-то, кстати, это Марина сформулировала. Она сказала, пусть, кто хочет, тот занимается. И пусть один из 100 сделает это хорошо.

С. КОРЗУН: Никита Высоцкий в гостях на "Эхе Москвы" в программе "Без дураков". Известно, что, ну, общеизвестно, уже и правду узнаем, и нет никаких идеологических ограничений, что Ваш отец достаточно сильно пил. И это было одной из причин, наверное, преждевременной смерти. А Вы пьете? Такой вопрос совершенно дурацкий.

Н. ВЫСОЦКИЙ: Не хочу отвечать.

С. КОРЗУН: Хорошо. Идем совершенно в другую сторону Ваши темпераменты. Ваши и отца различаются на…

Н. ВЫСОЦКИЙ: Абсолютно.

С. КОРЗУН: А старший Ваш брат, Аркадий, они похожи или нет?

Н. ВЫСОЦКИЙ: Вы знаете, когда он был помоложе, он был похож на отца. Он такой был взрывной, такой. А я такой, я больше на маму похож. Хотя мне говорят, вот ты похож. Ну, конечно, я должен быть похож на своего отца. Но по темпераменту, когда он был молодой, Аркаша, чего-то такое в этом было. Но вообще, нет, это не унаследовалось. Так может это и хорошо, что мы как-то сами по себе.

С. КОРЗУН: А во внуках есть, в детях Ваших или брата?

Н. ВЫСОЦКИЙ: Боюсь говорить. Наверное, есть. Наверное, и в нас есть. Просто не нужно, надо жить своей жизнью. Вы начали разговор именно об этом со мной. Что я не совсем своей жизнью живу, что я занимаюсь жизнью как бы умершего отца своего. Вот никому этого не желаю. Потому что надо быть самим собой, надо прожить свою собственную жизнь. Другое, надо его любить, надо гордиться тем, что в нашем роду был такой человек, но надо жить своей жизнью.

С. КОРЗУН: Никита, а Вам, Вам пришлось попробовать год что ли работать на заводе или около того. Чего так? Не поступили с первого раза?

Н. ВЫСОЦКИЙ: Не поступил. Причем очень смешно не поступил. Я картавил. И считал, что это мое достоинство такое. И пришел и дошел до какого-то тура. И ко мне подходит прекрасный педагог по сценической речи. И говорит: как тебе не стыдно. Тебя все рано возьмут. Ты сын Володи. Тебя возьмут. Как тебе не стыдно, иди, исправляй. И я год исправлял букву "р", ходил, у меня очень смешной был партнер Он был полковник, представляете, полковник, который картавит, который говорит "Кругом! Направо!"

С. КОРЗУН: Да, это представить себе сложно.

Н. ВЫСОЦКИЙ: А это детская поликлиника, там маленькие такие стульчики.

С. КОРЗУН: Врачи-логопеды. Да, логопед для полковника. Хорошее название для какой-нибудь книжки.

Н. ВЫСОЦКИЙ: И весь завод смеялся. И это же самое главное надо ввести в речь. И она говорит. Вот с этого раза все. Ты больше никогда горлом говорить букву "р" не будешь. И все, и надо делать. И я приходил, а не получалось. И я говорил: здррравствуйте. А я на конвейере работал. И весь конвейер поворачивался и говорил: здррравствуйте. Вот так было. Я не жалею, хорошее было время. И замечательное. Как это говорится, трудовой коллектив. И ко мне хорошо относились. И я был там лучший молодой рабочий.

С. КОРЗУН: А чем занимались, помните хоть? Гайки крутили?

Н. ВЫСОЦКИЙ: Собирал пылесосы "Чайка-3" и "Чайка-10". На военном заводе, на котором это как бы было не основное производство. Знаете, как раньше на заводах выпускали стиральные машины, швейные машинки.

С. КОРЗУН: Да, ЗИЛ – завод известный.

Н. ВЫСОЦКИЙ: Вот на этом заводе выпускали "Чайка-3". Нас до военных этих самых не допустили, а вот пылесосы разрешили собирать.

С. КОРЗУН: Потом брали корпуса от пылесосов, привинчивали к ним гильзы, там, снабжали системами наводки и ориентации и пылесосили все вокруг. Или пытались. А после школы студии, у Вас была армия, которую Вы закончили в театре Советской армии. А начали?

Н. ВЫСОЦКИЙ: Я служил год на Западной Украине. И я редко вообще пользуюсь блатом. Точнее почти никогда. Но здесь у меня родился сын. Я уходил. И моя первая жена бежала за мной за автобусом, на котором меня увозили с огромным животом. Т.е. она уже была беременная. И мне отсрочку не дали. И он родился, Сенька родился через месяца три, наверное, после того, как я ушел в армию. И я стал рваться, я говорил, делайте, что хотите. Давайте меня вытаскивайте. Я хочу быть со своей женой, я хочу быть с ребенком. Делайте, чего хотите. Никто ничего не сделал.

С. КОРЗУН: А кому Вы говорили то? Друзьям отца? Своим друзьям. А свои ходы.

Н. ВЫСОЦКИЙ: Люди, к кому можно было обратиться. И моя бабушка пошла, поговорила с народным артистом Советского Союза с Зельдиным, который работал в театре Советской армии, и он меня вытащил через главпур главпур, и я где-то через год я вернулся. И последние полгода я дослуживал в театре Советской армии.

С. КОРЗУН: А до этого все, как положено. Жестяная кружка, ложка?

Н. ВЫСОЦКИЙ: Служил, да.

С. КОРЗУН: Что там сержантская школа или?

Н. ВЫСОЦКИЙ: Сначала сержантская школа, а потом войска.

С. КОРЗУН: Ну, там прилично. За три месяца, или за шесть.

Н. ВЫСОЦКИЙ: Вы знаете, я был неплохим солдатом. Единственное, мне приятно это вспоминать, что я был хорошим солдатом. Мне говорили, смотрите, равняйтесь на Высоцкого. Какой молодец. Серьезно говорю.

С. КОРЗУН: До того, как вытащили, ну, знали окружающие, что Вы сын Высоцкого?

Н. ВЫСОЦКИЙ: Да, знали. Впереди меня всегда моя фамилия, она впереди меня. И причем это очень смешно, когда меня поднимали, дежурный по роте меня поднимал, говорит: иди. И там какие-то офицеры, какие-то проезжающие, или встречающие, или проверяющие. И меня им показывали, как такую достопримечательность. Это было, конечно, неприятно, но это было. Нет, все знали, конечно. Я никогда этого не скрывал. Меня, другое дело, когда меня привезли в сержантскую школу, какие-то сапоги мне стали. И ко мне подходит старшина и говорит: ты чего, не мог откосить? Как это может быть? Сын Высоцкого служит в какой-то там в Сад горе в Черновцах? Не мог, не удобно было, стыдно было.

С. КОРЗУН: Это правда? Стыдно? Т.е. это не было Вашим желанием, с одной стороны, идти в армию.

Н. ВЫСОЦКИЙ: Нет, Вы знаете, никакого желания не было, тем более, я говорю, у меня была работа. Меня взяли в "Современник". У меня была беременная жена. Ну, совсем бы не хотелось. Но я представил себе, что я приду куда-то там и буду говорить: у меня сердце болит, или еще что-то, а оно не болит на самом деле. Или там я вот такой дурачок, т.е. сдвинутый, а на самом деле я не сдвинутый. И потом у меня дед был еще такой. Он говорит: иди, служи. И пошел.

С. КОРЗУН: Деда послушали. Никита Высоцкий в программе "Без дураков" на радио "Эхо Москвы". 43 года, да, Вы сказали?

Н. ВЫСОЦКИЙ: Вы знаете, пережил отца, да. Ему 42,5 года было, когда он умер. Мне было 42,5 года 8 февраля вот этого года. И для меня это такая важная дата. И вот не знаю, как это сказать, пережил.

С. КОРЗУН: Как-то Вы в начале программы сказали, так: ну, чего уж тут менять в 43 года жизнь изменить невозможно. На самом деле много примеров, когда жизнь меняется после 40 и в любую сторону. Вы на самом деле не готовы изменить Вашу жизнь? Она Вас устраивает полностью или все-таки есть площадки, на которых можно потоптаться к собственному удовольствию?

Н. ВЫСОЦКИЙ: Вы знаете, я, конечно, немножко кокетничаю. Конечно, у меня есть, ну как сказать, творческие планы. У меня есть несколько друзей, которые хотят меня снимать. Которые хотят, чтобы я ставил вместе с ними спектакли, которые хотят, чтобы я играл. И я знаю, ну, если я скажу "да", я буду работать. Другое дело, но не знаю, и потом я не думаю, что это сильно изменит мою жизнь, если я вдруг снова вернусь, снова буду играть, снова буду артистом. Но я хочу этого. Я хочу.

С. КОРЗУН: А совсем другое? Бизнес или политика? Увидим ли мы депутата Никиту Высоцкого?

Н. ВЫСОЦКИЙ: Вы знаете, политика – нет, бизнес – нет. А вот просто жить. не знаю, вот я недавно сформулировал для себя, что надо жить, не знаю, для людей, которых ты любишь, для там детей своих, для родителей, для… Вот надо как-то так вот. А что ты при этом делаешь, снимаешься ты в кино или работаешь директором музея, это не так важно.

С. КОРЗУН: Последний вопрос, немного времени у нас осталось. Брат за рубежом, Вы здесь, в России. Поменяться с ним не хотите?

Н. ВЫСОЦКИЙ: Брат не за рубежом, нет. Это его дети. Это двое старших детей там. Вы знаете, у меня с ним непростые отношения. Он на самом деле очень талантливый человек Я очень уважительно к нему отношусь. Он сценарист. Но знаете, как у всех братьев, мы погодки. И у нас всегда были такие отношения, т.е. мы дрались, не знаю, выясняли отношения.

С. КОРЗУН: Т.е. он, как старший, Вам вваливал, а Вы ему…

Н. ВЫСОЦКИЙ: Кто кому вваливал, это еще не известно. Но я к нему не знаю, хорошо, уважительно отношусь. И я считаю, что он живет правильно. Он живет правильно. Но это не значит, что я неправильно. Я тоже правильно. Вот мы просто разные.

С. КОРЗУН: Никита Высоцкий в программе "Без дураков" на радио "Эхо Москвы", Спасибо огромное, Никита, что пришли. Ответили на вопросы, которые нас интересовали.

Н. ВЫСОЦКИЙ: Спасибо большое Вам. Мне всегда очень приятно у Вас бывать.

С. КОРЗУН: Счастливо. Всего доброго.

написано 25-06-2008 20:20            

Прошла целая эпоха в жизни страны, но так и не появился за это время человек, который снискал бы такую безоговорочную любовь к себе народа, как Владимир Высоцкий.

Всходили и падали герои, а хриплый голос певца и актера притягивает к себе, как прежде. Высоцкий не растворился даже в мифе о самом себе, который пытались творить все кому не лень. Сколько слухов, сплетен, версий о его жизни и смерти было за это время, но энергия голоса, стиха, гитары Высоцкого прорвалась сквозь сиюминутность, оставшись навсегда. Главный режиссер Театра на Таганке, где прошла вся творческая жизнь Владимира Высоцкого-актера, Юрий Петрович Любимов и сегодня вспоминает о нем, как о живом.

Он выглядел без возраста

Российская газета | Юрий Петрович, почему столько кумиров кануло за это время, а Высоцкого и помнят и вспоминают, как живого, к нему даже собственный миф не прилип и не обезобразил?

Юрий Любимов | Есть смысл вспоминать. У меня с ним ведь особые отношения. Никого не спрашиваешь, вспоминать или нет. Если вспоминается, то нормальные люди и вспоминают. Высоцкий проработал у меня на Таганке до самой смерти. А играл в театре с самых первых шагов, еще в "Антимирах".

РГ | Когда познакомились с ним, он вам спел?

Любимов | Его привели друзья его или дамы и, видимо, сказали, что шеф любит, когда поют. Сначала он прочитал мне Маяковского. Как обычно читают, ничего особенного. Потом я показываю на гитару, которая стоит в углу: "Это вам коллеги сказали, что шеф гитару любит?" "Да, - говорит, - сказали". - "Ну, раз принесли, сыграйте". Когда он стал петь, я его слушал сорок пять минут, несмотря на дела. И сказал: "Приходите, будем работать". Потом стал наводить справки. Мне говорят: "Знаете, лучше не брать. Он пьющий человек". Ну, подумаешь, говорю, еще один в России пьющий, тоже невидаль.

РГ | Высоцкий ведь был тогда совсем молодым, когда пришел? Хотя нет, ему уже было лет 26-27, не мальчик.

Любимов |Он был молодым, но при этом выглядел без возраста. Ему можно было и сорок дать, и двадцать. Он выходил в "Галилее" и убеждал, что, да, может быть такой Галилей. Ярко выраженное лицо не отвлекало на себя внимание зрителей. У него была редкая способность владеть толпой, чувствовалась энергия, сила. Такой талант дается только от природы. Что удивительно, поскольку семья, если говорить деликатно, никак не располагала к такому явлению. Когда он начал петь, я минут через двадцать спросил: "Чьи тексты?" Он сказал: "Мои". Он разные пел песни - шутливые, серьезные. "Охоту на волков", по-моему, не пел. Хотя она уже была в ближайшем поэтическом спектакле, который нам закрыли, думаю, именно благодаря Высоцкому. Он пел "Охоту на волков" в свободной поэтической композиции, которую мы играли. И в "Антимирах" играл очень хорошо. Потому что сам был поэт. И когда я решил ставить "Гамлета", я только Владимира имел в виду. Тогда помог случай. Мне запретили очередную композицию: хватит, говорят, ставьте нормальную пьесу! Я тут же пишу: "Прошу дать мне возможность поставить нормальную пьесу Шекспира "Гамлет"! Потом мне стали говорить, что Высоцкому не нужно там играть. Мол, что за пьяница из подворотни будет хрипатым голосом орать Гамлета? "Он же - принц!" Это говорили люди, которые кроме африканских принцев других не видели. Я не обращал внимания на эти разговоры, сделал спектакль и потом им показал.

РГ | Для Высоцкого "Гамлет" тоже был какой-то этап?

Любимов | Этот спектакль во многом определил Владимира как личность. Вначале он не очень соображал, что играет. Придумал, что Гамлет - человек эпохи Возрождения. Это что, рвет мясо руками? Я его начал убеждать в обратном, что таких людей долго готовят к престолу. Что друзья, которые его предали, только что окончили университет. А по последним изысканиям они есть и в реальных списках университета - Розенкранц и Гильденстерн. Потом учтем прекрасный перевод Бориса Леонидовича Пастернака. И Володя, конечно, делал, что мог, но поначалу ему было трудно репетировать. К тому же еще случилось несчастье: на репетиции обвалилась декорация. Хотя делал конструкцию лучший вертолетный завод. Спас гроб Офелии, который удержал это. К счастью, никого не задело. Но рок какой-то тяготел. После такой травмы для всех - я сидел в зале, репетировал, все это на глазах случилось - спектакль отложили до осени и тогда выпустили. И он имел большой резонанс.

РГ | Сыграть Гамлета это еще и в себе какие-то новые стороны открыть?

Любимов | Безусловно. Если вначале Владимир не очень чувствовал концепцию - почему Гамлет не действует? - был далек от Библии и вопросов религии, то постепенно, мне кажется, он вгрызался в это. "Гамлет" это ведь одна из немногих пьес, где затронуты вопросы веры. Гамлет размышляет, а не был ли явившийся дух - дьяволом, который решает его искусить и потому действует во зло? Гамлет не ищет трона, он ищет доказательств. Если это искушение, то его надо побороть. Но потом в спальне ему является призрак - он его видит, а королева нет. Играл Володя очень хорошо, постоянно углубляясь в эти проблемы. У него ведь было гениальное ухо к поэзии. Достаточно послушать, как сейчас звучат его стихи. А тогда его уязвляло, что его не принимали за поэта, что похлопывали по плечу за рюмкой в компании, где он пел на кухне.

РГ | Смерть придала ему невероятный масштаб народного поэта...

Любимов | А как прощалась с ним Москва? В закрытом на Олимпиаду городе. Когда был преподан сильный урок властям. Наш театр, конечно, был закрыт. Но была площадь, на которую набилось семьдесят тысяч человек, и очередь уходила вниз по улице до набережной и до Кремля. Ко мне обратилось начальство: "Что делать?" Я говорю: "Я вам и раньше говорил и предупреждал, и слава богу, что нет Ходынки, а все идет чинно, и можно только уважать москвичей, как они себя ведут". Жара была совершенно дикая, а люди закрывали зонтиками цветы, а не себя. И я посоветовал властям провезти открытый гроб, как это делается по-людски. Все, кто хочет попрощаться, попрощается. Кто хочет приехать на Ваганьково, тот приедет на Ваганьково. А власти хотели быстро похоронить и в этом смысле приравняли Володю к Пушкину: потихоньку, быстро куда-то увезти. И когда машина с телом Высоцкого, обманув нас, свернула в туннель, когда на площадь тут же пустили поливочные машины, чтобы смыть с асфальта горы цветов, когда стали выламывать портрет, который стоял в окне театра, толпа начала скандировать: "Фа-шис-ты! Фа-шис-ты! Фа-шис-ты!" И я понял, что последует жесткая расплата за все.

Музыка медных труб

РГ | За эти 25 лет Высоцкий остался жить, как Высоцкий, несмотря на то, что с ним делали все это время, душа в объятьях?

Любимов | А вы перечитайте его "Монумент", который потом почему-то назвали "Памятник", где он все предсказал, что из него будут делать. Помните: "Я немел, в покрывало упрятан - Все там будем! Я орал в то же время кастратом - В уши людям. Саван сдёрнули! Как я обужен - Нате смерьте! Неужели такой я вам нужен - После смерти?!" Значит, он понимал, как будет ими употребляем вдоль, поперек и по диагонали, став "нашим всем", как Александр Сергеевич.

РГ | Этот "миф Высоцкого" не обиден для памяти о реальном человеке?

Любимов | Ну, почему. Даже наша навязчивость к месту и не к месту у Высоцкого выходит - к месту. Жизнь во все вносит свои коррективы, и будет вносить. А то, что некоторые поэты считали, что это так просто - человек поет дворовые песни, - оказалось иначе. Какие-то из моих друзей понимали, что это не так. Эрдман понимал, Капица понимал, такого сорта люди видели, что явление самобытное, которое все видит и слышит. Что у Высоцкого есть сленг, а есть прекрасно выдуманные и отобранные рифмы.

РГ | Недаром Бродский его ценил как поэта.

Любимов | И Бродский, и Альфред Гарриевич Шнитке, и большие военные. Как-то мы поехали с ним на строительство КамАЗа, а потом на границу в Казахстане. И приехал командующий округом: "Уговорите Высоцкого, чтобы он спел для солдат". Я говорю: "Мне начальство московское запретило". А у того взыграла кровь: "Я тут хозяин. Я командую округом, а не ваше начальство. Прошу вас, поговорите, уверен, что он не откажет". Володя говорит: "Пожалуйста. Поедем". Собралось огромное количество народу. Автобус, на который он взобрался, солдаты перенесли на руках на небольшой холм, чтобы он оттуда пел. И пел, наверное, час с лишним. Про Китай пел, а отношения тогда были плохие, и генерал говорит: "Мы на границе с Китаем стоим, важно, чтобы он пел". А потом вздохнул: "Мне бы такое воздействие на солдат иметь, как у Высоцкого!" А на КамАЗе мы шли куда-то переночевать, а работяги - был выходной - выставили во всех окнах магнитофоны с его записями, и он шел посреди улицы, как гладиатор.

РГ | Как он относился к такой славе?

Любимов | Абсолютно спокойно. Я считаю, что через эти медные трубы он тоже достойно прошел. В спектакле "Владимир Высоцкий" у нас в театре идет старая моя запись в каком-то клубе на годовщине его смерти. Мне сказали, что люди хотят послушать о Высоцком. Я пришел, там сидели какие-то равнодушные люди, с удивлением внимали тому, как я старался рассказать им, что он был за личность. Потом я тут же уехал, потому что понял, что актеры меня затащили на концерт, чтобы заработать на Владимире. Но кто-то, к счастью, записал это выступление, потому что даже я, имеющий актерское, помимо иных, образование, вряд ли смог бы еще так сказать. Настолько это все тогда было близко и больно. Или вот возьмите такой факт. В репертуаре после его смерти был "Гамлет". Спектакль, конечно, отменили. Никто из зрителей не сдал билетов. И когда я был в эмиграции, путешествовал за границей, люди подходили и дарили мне эти билеты на "Гамлета". То есть они даже с собой в эмиграцию брали этот билет, эти программки.

РГ | За 25 лет выросло поколение, для которого Высоцкий это миф, связанный с Таганкой, с Любимовым. Сейчас вы выпустили новый курс, насколько им близко то, что было?

Любимов | Это курс, на котором вместе учились актеры и режиссеры, как я давно уже хотел. Сейчас я их выпускаю. Режиссеры уйдут в свободное плавание, а актеры давно со мной работают - и в "Фаусте", и в "Серебряном веке", и в "Обериутах", и в "Суффле" - последнем нашем спектакле. Я считаю, что это правильно, когда студенты сразу вступают в непосредственное общение с театром.

РГ | В афише театра появилось сразу три спектакля, сделанных молодыми. Есть ощущение нового творческого поколения?

Любимов | Да нет, как бы вам сказать. Я проявляю деликатность, не давлю на них. Иногда стараюсь убедить убрать какие-то пересолы, дурное влияние, пошлость, которая всюду льется. Иначе зачем бы мне числиться руководителем? Что же касается поколения, то я ведь уже больше сорока лет преподаю. Сам театр возник из студенческого спектакля "Добрый человек из Сезуана". И тогда еще я видел, как с каждым набором меняется интонация поколения, которое приходит. Это видно и по поведению, и по манере говорить, по языку, который они приносят с улицы. То, первое, поколение театра на Таганке, стало мастерами, - Золотухин, Антипов, Граббе, Смирнов, ушедший от нас Штейнрайх. Те,кто пришел в театр лет десять назад, они, безусловно, другие. Тот курс, что я выпускаю, я набирал с трудом. Я просмотрел человек пятьсот, и иногда хотелось все бросить. Потом все же появился один, другой, третий, и что-то я там набрал.

РГ | Ребята меняются как личности, работая в театре?

Любимов | Вы же видите, как они двигаются на сцене, как поют. Они все очень музыкальные. Такие здесь традиции. Надо было иметь таких композиторов как Владимир Мартынов, как Шнитке, как Эдисон Денисов, как Губайдулина, как Дмитрий Дмитриевич Шостакович, который играл вот на этом пианино в моем кабинете. Так судьба сложилась. С Димой Покровским меня познакомил Шнитке. А Эдисон Денисов привел самого Альфреда Гарриевича. И "Живаго", последний спектакль, для которого Шнитке еще мог работать, был с прекрасной его музыкой. Шнитке был особенной личностью, трагической, конечно. Он, как Бродский, завершил какой-то период в своем искусстве. Точка отсчета.

РГ | Теперь Владимир Мартынов приведет в театр новых музыкантов?

Любимов | Иногда он разочаровывался в тех, кого приводит. Владимир Иванович - весьма своеобразная, интереснейшая личность, один из последних энциклопедистов. Непонятно, как он успевает и рюмочку пропустить, и быть в курсе всего - литературы, выставок, философии, направлений - и при этом быть очень требовательным к себе мастером?

Высоцкий мечтал снять свой фильм

РГ | Через театр на Таганке прошли не только замечательные музыканты, но и режиссеры, которые сегодня составляют цвет театрального искусства.

Любимов | Знаете, как сказал Довженко, с которым я в свое время сблизился: "Хороших помощников в искусстве не бывает. Хорошие сами работают". Режиссеры уходят, и дай им бог здоровья.

РГ | А желание найти учеников, продолжателей?

Любимов | Ерунда. В театре этого не бывает. Или приходит человек, который может работать в стиле театра, сохраняя его традиции и лицо. Или он поломает все, и тогда возникнет другой театр. И лицо, которое долго завоевывалось, сотрется, и театра не станет. Я начал с нуля, и люди знали, что в этом театре они увидят не то, что в остальных. Тогда он был один такой. Сейчас их целая палитра.

РГ | Высоцкому и Таганке повезло, что это был их совместный взлет?

Любимов | Владимир и на концертах, и везде говорил о том, сколько ему дал театр. Сохранились записи, можно послушать. Но дело не столько в театре, сколько в окружении, которое было. Оно заставляло Высоцкого и мыслить, и осознавать свои импульсы, и обогащать их. Когда рядом были такие люди, как Капица, как философы, как писатели - Можаев, Абрамов, Трифонов, Шекспир, Мольер, Брехт, - это же все благоприятствовало. Как актер, он жил в поэтическом театре - Маяковский, Есенин. Первый шаг делал с "Антимиров" Вознесенского, в которых прекрасно играл. Эту поэтическую линию Театр на Таганке тянул с первых шагов своего возникновения. И Володя как истинный поэт очень это чувствовал. Не было бы Высоцкого, я бы не стал ставить "Гамлета". Как ставить, если Гамлета нет?

РГ | И он бы какие-то свои песни не написал?

Любимов | Нет, я уверен, что он в любом случае сделал бы все, что должен был. Но театр помогал. Помогала особая атмосфера, которая, говорят, была у узкого круга ученых. В математических школах для одаренных детей, которым профессора открывали свободу духа и мышления. Откуда та фраза из "Шарашки" Солженицына, что идеологию могут накропать любые проходимцы, а вот физика и математика подчинены только своему создателю и больше никому.

РГ | Нынешние молодые ребята входят в эту атмосферу?

Любимов | Постепенно, не сразу, часто не осознавая этого. Я думаю, что нам надо в корне изменять систему образования. Кто у нас реальные труженики? Балетные. Их с шести лет обучают музыке, пластике. Так работали императорские училища. Потом распределяли. У кого дар, те идут в балет танцевать. У других голоса открылись - их в оперное пение. Остатки - в драматический театр. Но артист и там владеет телом, слышит музыку, чувствует ритмы. Работать с ним одно удовольствие.

РГ | То есть нужна реформа театрального образования?

Любимов | Надо сделать так, как было. Есть математические школы для одаренных детей. Есть художественные школы, для тех, кто чувствует цвет, краску, у кого глаз пытливый. Работать с ними должны люди, которые сами хорошо чувствуют такие вещи, не в кружке самодеятельности, где все можно сломать. Сейчас этого в театре просто нет. А за четыре года ничему нельзя выучить. Возьмите Вахтанговский театр. Если нас вызывали туда из училища, мы бежали в любой спектакль, чтобы быть на сцене. Сейчас вам скажут в деканате: "Нет, нельзя, у студентов лекция". Грубейшее нарушение элементарной этики театра. Люди готовятся для театра, а им запрещают туда ходить, мучают бесконечными лекциями. Лекции нужны, никто не спорит, но должны быть приоритеты. А у нас разбита иерархия, есть только демагогия, которая ничего не даст, кроме пустоцвета.

РГ | Что будет 25 июля на Таганке?

Любимов | Будет спектакль в Володину память. Что-то я подтянул, обновил, но спектакль создавался очень тщательно, он и сейчас производит впечатление. Думаю, что и артисты в этот день поведут себя должным образом.

РГ | А кого вы бы хотели увидеть в этот день в зрительном зале?

Любимов | Того, кто придет, тех бы и хотел. Откуда я знаю, кто будет.

РГ | А для молодых ребят этот день что-то значит?

Любимов | Не знаю. Они слушают песни Высоцкого. Но это родители их научили. Они даже и приводят сюда - дед сына, сын своего сына. Вот, говорят: "востребован, не востребован". Высоцкому наплевать, востребован он или нет. Я думаю, он при жизни знал, что будет востребован. Поэтому и написал этот стих большой - "Монумент". Последнее время, когда он сочинял, ему не нужна была ни гитара, ни ноты. Он говорил: "Они мне только ритм дают".

РГ | Ритм жизни на краю?

Любимов | Сила Владимира была в том, что он делал то, что ему хотелось, и выразил себя в этом полностью. Конечно, хотелось ему картину в кино снять, как Шукшину. Не дали. Гоняют сейчас по телевизору "Место встречи изменить нельзя", а он мне смущенно тогда сказал: "Юрий Петрович, не сердитесь, нужно было заработать". То есть он и сам понимал, что это халтура. Его начали расхваливать, даже центральная пресса, а он мне объяснял: "Мне обещали за это самому снять фильм". Я уговаривал его: "Да брось ты, они все равно не дадут, лучше Бориса Годунова сыграй". Так и не дали. И Бориса не сыграл. Так что неизвестно, где найдешь, где потеряешь.

РГ | Но он хотел все испытать, рвался к финишу на предельной ноте?

Любимов | Конечно, он жил очень широко, не жалея себя, и, наверное, не мог прожить долго. А тут еще подвернулась нехорошая компания, которая стала на нем большие деньги зарабатывать. И после смерти стал предметом самого неожиданного бизнеса. Возможно, он там не очень доволен, как с ним тут обращаются, выколачивая доходы. Но это всегда так было и будет, чего тут расстраиваться. Так жизнь устроена. Все возвращается. Возьмите историю человечества - только гарниры меняются, а мясо остается. Одно и то же, сюжеты одни и те же, и сюжетов очень мало.

написано 25-06-2008 21:38            

Гамлет не из подворотни

Четверть века без Высоцкого

Автор: Игорь Шевелев
"Российская газета" - Центральный выпуск №3829 от 25 июля 2005 г.

Фото: Виктор Васенин

написано 26-06-2008 22:02            

А мы вспомнили. О фактах, широкому кругу читателей малоизвестных. В сферу увлечений поэта входили четыре главных хобби — спорт, подводное плавание, альпинизм и... безумная страсть к автомобилям.

По легенде, ходящей в близких к Высоцкому кругах, он так же, как и Олег Попов (королева Елизавета подарила ему Rolls-Royce), был обладателем чуть ли не первой иномарки в СССР, а именно двухместного Mercedes C170 Сoupe. На самом деле после того, как Владимир сел за руль в возрасте 30 лет, он нарабатывал опыт вождения аж на семи (а может быть, даже восьми) автомобилях.

Впервые Высоцкий был замечен в 1967 г. за рулем серой “Волги”. Ему безумно понравилось, и он четко для себя определил, что именно автомобиль может стать для него не только удобным средством передвижения, но и источником адреналина. Через год неопытный водитель Высоцкий свою 21-ю “Волгу” разбил и... познакомился с Мариной Влади. Она ему подарила очень стильную и красивую иномарку красного цвета, но история умалчивает, какая именно это была машина. Очевидцы вспоминают, что эта машина часто появлялась в районе Каретного Ряда (“Где мой черный пистолет, на Большом Каретном”).

Ее дальнейшая судьба неизвестна, зато точно есть данные, что в 1971 г. он купил себе белый FIAT (так записано в воспоминаниях Валерия Золотухина). На самом же деле он чуть ли не первым купил себе “ВАЗ-2101” (“копейка”) с номерным знаком МКЛ 16-55. Сограждане поэта стояли за “Жигулями” в пятилетних очередях, но он, используя связи, смог приобрести машину вне очереди. Судьба “русского “Фиата” была недолгой — Владимир разбил его вдребезги после нескольких поездок за рулем. А Марина, видя Володино горе, привезла ему из Парижа Renault 16, полученный ею за съемки в рекламе. Высоцкий разбил его в первый же день, въехав на остановке в автобус. Об этом эпизоде есть даже строки в книге Марины Влади, описавшей этот эпизод так: “Володя вернулся домой весь перевязанный и с “баклажанами” (синяками) на ногах”. Renault 16 все-таки восстановили, но у авто были парижские номера, и по правилам тех лет ГАИ ее не выпускало далее 100 км от Москвы. В 1973 г. именно на этой битой машине Владимир и Марина совершили путешествие из Москвы в Париж (друзья сделали какую-то чудо-справку, и они смогли преодолеть границу). Там же, во Франции, они эту машину продали (после объявления в журнале Paris-Match: “Марина Влади продает машину... Спр. по тел...”).

Через год Высоцкий выехал с концертами в Германию и привез оттуда два BMW — один серый, другой — бежевый. Но один оказался среди угнанных, поэтому столичное ГАИ зарегистрировало лишь одну машину. Вторая стояла в гараже, хотя ездил Высоцкий на обеих — он просто переставлял номера с одного автомобиля на другой, и никто этого не замечал. В конце концов Интерпол поймал бежевый BMW, и он был отправлен обратно в Германию, а на сером В.С. уехал в Париж, где его и продал на ближайшем авторынке. Только лишь для того, чтобы осуществить свою давнюю мечту — приобрести Mercedes.

Так в 1976 г. у него появился “мерс” 1974 г. выпуска цвета “голубой металлик” (модель 450 W 116) — шикарный четырехдверный седан. Марина Влади привезла из Франции около 10 машин подряд для Володи, но их обязательно надо было увозить из СССР через год после ввоза (таковы были правила), но только Mercedes наконец-то стал первой для Высоцкого иномаркой, официально зарегистрированной в Москве. Кстати, именно этот “мерс” был первым, который появился в картотеке ГАИ. Еще один был у Брежнева, а спустя месяц появился у Сергея Михалкова. Кстати, цвет “серый металлик” был выбран В.С. в пику машине Брежнева — он просто хотел доказать, что он ничем не хуже генсека.

А в конце 1979 г. у Высоцкого нарисовались еще одни гастроли в Германию, после которых он купил спортивное двухместное купе Mercedes C107. Но до Москвы он на нем не доехал: на строящейся к Олимпиаде магистрали Москва—Брест сразу за Минском на скорости около 200 км/ч он не справился с управлением и улетел в кювет.

Всем машинам Высоцкого была уготована одна участь — почти все они были разбиты вдребезги. Друзья В.С. говорят, что гонял Владимир страшно — менее 200 км/ч он не ездил.

Серо-голубой он разбил, въехав то ли в автобус, то ли в троллейбус (в очередной раз ему не повезло с этим видом транспорта), а “шоколадку” восстановили... но уже после его смерти. Из автосервиса машину так никто и не забрал...

За несколько дней до смерти Высоцкого его видели за рулем красной “копейки”. Судя по всему, эта машина была одолжена у кого-то из друзей, но о ее судьбе ничего неизвестно. Кстати, некролог на несколько строк после кончины В.С. 25 июля появился лишь в газете “Вечерняя Москва”.

Выражаем благодарность Татьяне Колесниковой и Александру Кобенко за помощь в подготовке материала.

написано 28-06-2008 11:35            

Места в округе были живописные. А если учесть, что неподалеку уцелели развалины старинного дворца, то можно было смело сказать натура для съемок фильма "Маленькие трагедии"" режиссера М. Швейцера художником выбрана идеальная.
Владимир Семенович Высоцкий в этих сценах был занят немного, но, зная о его сверхнасыщенной работе в театре, снимали быстро, и удалось вдвое перекрыть норму. Оставалась крошечная сценка, проход на общем плане среди дворцовых развалин.
Съемка должна была быть режимной, часика в четыре утра, так что в Москву решили не возвращаться и заночевать здесь.
В группе объявили перерыв. Разгримировавшись и переодевшись, актеры потянулись к поселковой столовой, которую специально для нас разрешили не закрывать еще часик-другой.
Под ночлег отвели нам одноэтажное строение барачного типа - общежитие школы механизаторов, учащиеся которой выехали на летнюю практику.
Я заглянула в приоткрытую дверь маленькой комнатенки: скинув туфли, Володя лежал с закрытыми глазами поверх байкового одеяла.
- Пойдемте ужинать - столовую закроют.
Он улыбнулся, не открывая глаз, попросил:
- Прихвати мне чего-нибудь...
- А где Высоцкий? - спросили меня в столовой.

- Устал, отдыхает... Вот, отнесу ему,- ответила я, складывая со столика в пакет кефир, бутерброды.
- Конечно, устанешь... В Казани, говорят, по пять концертов в день - оттого и хрипеть стал, надорвался,- неодобрительно заметил за соседним столиком здоровяк своему щуплому соседу в очках.
- Может, под фонограмму? - усомнился щуплый.
- Живьем,- отрезал здоровяк и добавил: - Чудак он, ей-богу, всех денег не заработаешь, а надорваться - раз плюнуть.
- Да уж, любит денежку, что и говорить...- поддержал третий прежде молчавший.
Подходя к общежитию, я заметила на полянке перед домом группу парней и девчат - на вид старшеклассников. Они о чем-то оживленно спорили, а задев меня, умолкли вмиг и, когда я поравнялась с ними, меня остановили:
- Скажите, пожалуйста, как бы с ним увидеться... поговорить... Он еще отдыхает, да?
Владимир Семенович очень устал, ребята,- ответила я.- Наверное, ничего не выйдет. Как-нибудь в другой раз.
У самого порога я обернулась: ребята не расходились - молча глядели вслед, ожидая, наверное, что я передумаю и окажу им содействие.
Володя сидел на кровати и шнуровал туфли.
- Спасибо, Нин,- улыбнулся он мне.- Польешь? Воду перекрыли, умыться нечем.
Я выложила на стол продукты, и мы вышли на крылечко.
Володя поставил на ступеньку ведро, протянул мне кружку и, скинув футболку, выгнул спину.
Он фыркал, смеялся, обдавал меня брызгами, вымочил свои брюки чуть ли не до колен. Остатки воды я плеснула прямо из ведра в его ковшиком сложенные ладони.
Володя выпрямился, уставился на меня:
- Полотенце... Фу ты черт, забыл!
Я побежала в его комнату. Полотенце зачем-то завязали узлом вокруг спинки кровати, и, пока я отвязывала, Володя с крылечка исчез.
Он уже стоял с ребятами на полянке и, улыбаясь, промокал мокрое тело футболкой. Выслушав их, Володя кивнул, пожал всем руки и направился к дому.
Зрителей было мало: лишь те пятнадцать парней и девчат, что ждали его на полянке, и зал от этого казался внушительно пустым, хотя был всего мест на сто.
Все мы устроились в центре двух первых рядов. Не было только наших, мосфильмовских,- никто не пред полагал, что Володя будет сегодня петь. А пришел он сюда с ребятами сразу, прямо с полянки, лишь прихватив гитару и сменив футболку на рубашку с длинными рукавами.
Ему вынесли стул, он улыбнулся нам и запел.
Песня была спокойной, даже какой-то лиричной, без того особого ритма, свойственного большинству его песен, и даже без знаменитого гортанного хрипа.
Казалось, он пел сейчас для себя - так, чтобы слышно было лишь нам, сидящим в метре-двух от него.
Вместо целого куплета он порой просто напевал под незатейливый мотив, улыбаясь победно восседавшим зрителям,- видимо, песня была еще заготовкой и слова ее, да и сама мелодия, только появлялись на свет. А может, он импровизировал и на наших глазах рождалась новая песня? Может быть...
Пел он долго. Пел, не отрывая глаз от струн. Пел, не рисуясь своей отрешенностью, а так, как будто доверял нам свои мысли, извлекая их откуда-то из самых потаенных уголков своей памяти. Пел не откровенно открыто, на выплеск - как обычно,- а как-то бережно и вместе с тем доверчиво и искренне.
Мы сидели, затаив дыхание, боясь пошевелиться, повернуть голову, чтобы ничем не потревожить этих волшебных мгновений, которые так нечасто выпадают на нашу долю.
Не помню, сколько прошло времени, пока он пел: пять минут?.. десять?.. может, полчаса? - не знаю.
Наконец он оторвался от гитары, поднял голову. Но смотрел не на нас, а куда-то поверх наших голов. Поднялся со стула и широко улыбнулся.
Я обернулась и не поверила своим глазам: зал был полон народа. Толпились в проходах, стояли в несколько рядов, облепили подоконники, сгрудились в дверях - здесь было сейчас не сто, не двести человек, а целая тысяча, не меньше! Как удалось им так набиться сюда, не потревожив песни, без единого звука, шума, скрипа,- это остается для меня загадкой и по сей день.
Может, Володина песня заставила нас забыть обо всем, что происходит вокруг? Может быть...
Зрители не сидели - все стояли, откинув сиденья, и - странное дело! - молчали. Молчали до тех пор, пока Володя не вскинул руки с гитарой над головой...
Это были не просто аплодисменты - это был какой- то шквал звуков: акустическая волна невиданной силыобрушилась на сцену и, казалось, сомнет, раздавит своей мощью певца с высоко поднятой в руке гитарой..
Далеко за полночь ушел со сцены Володя.
Зрители еще долго сидели в зале - сидели молча,
сосредоточенные, задумчивые, как бы надеясь еще на то, что певец выйдет к ним еще раз.
Передавая термос, я напомнила:
- Через час на грим, Владимир Семенович, не забыли?
- Помню,- устало ответил Володя и, вытянув ноги, поудобнее устроился в стареньком венском кресле с отломанными подлокотниками.
Он закрыл глаза и отключился. До самой режимной съемки, которая начиналась в четыре утра.
Я вышла из клуба. Возле, облитые лунным светом, стояли грузовики с порожними кузовами. Машин было много, не сосчитать - ровно столько, чтобы привезти на концерт и развезти по полевым станам и бригадам всех зрителей, которым посчастливилось только что стать свидетелями чуда, и чудо это вряд ли еще повторится на их веку.
В моем мозгу пронеслось безапелляционно-ехидное: Всех денег не заработаешь, а надорваться - раз плюнуть... Любит денежку что и говорить...

написано 29-06-2008 12:07            

В апреле 1978 в Череповце с концертами выступал Владимир Высоцкий. Но почему в Череповце, а не в Вологде? Ответ простой: в Череповце для хоккейной команды "Металлург" был выстроен современный спортивно-концертный зал "Алмаз". В областном же центре такого зала не было.

Городская череповецкая газета "Коммунист" в номере от 2 апреля анонсировала предстоящие гастроли Высоцкого. Согласно анонсу, должны были состояться семнадцать концертов - по три 12, 13 и 14 апреля и по четыре 15 и 16 апреля. Однако выступлений было не семнадцать, а несколько меньше. Почему?
Сейчас это трудно выяснить. Помимо концертов в СКЗ "Алмаз", состоялось также выступление Высоцкого в ресторане "Северные зори" - для работников металлургического завода. Причём, организаторы оформили это выступление как официальное, - билеты продавались через филармонию. Высоцкого отпустили только за пятнадцать минут до выхода на сцене в "Алмазе". Билеты в партер стоили 3 рубля 50 копеек - распроданы буквально за считанные часы. Самые дальние сектора стоили 80 копеек.

Все пять дней в “Алмазе” - аншлаги. Успех - огромный. Зал - всегда переполнен. Многие готовы были заплатить любые деньги, только бы попасть на концерт. Счастливчики, доставшие билет в “Алмаз”, запомнили его серый свитер, короткую стрижку. В то время пластинки с песнями Высоцкого были большим дефицитом, поэтому в зале люди сидели с магнитофонами, делали записи (Высоцкий никогда этого не запрещал). В первом отделении для “разогрева” работали вокально-инструментальные ансамбли “Пламя” и “Лейся, песня”. Их выступление слушали шумно, с определенной долей раздражения, были слышны выкрики: "Высоцкого давай!" Во втором отделении на сцену выходил Высоцкий, всегда объявлял зрителями: “Я на бис не пою…”. И отпев последнюю песню, действительно, раскланивался и покидал сцену. Он начинал свое выступление с довольно длинного рассказа о театре, о себе, о своих стихах, о встречах с разными людьми. Многие зрители это слушали только потому,что говорил Высоцкий. У всех просто ощущалось нетерпение наконец-то увидеть в авторском исполнении его песни, которые до сих пор удавалось услышать только на магнитофоне. Большинство зрителей пришло именно за песнями и только за ними. Многие вообще не знали, что он работает ещё и в театре. На одном из концертов пьяный мужик всё первое отделение орал: "Давай Высоцкого! Высоцкого давай!" Во втором же отделении, когда тот вышел на сцену и стал рассказывать о своей работе в театре, этот человек стал орать: "Володя, за работу! Володя за работу!" Через какое-то время Высоцкий не выдержал и объявил в микрофон: "Слушай! Или ты уйдёшь, или я уйду!". После чего пьяного быстренько вывели из зала. А на последнем выступлении молодой парень стал кричать с места: "Володя! Спой про волков!". К нему тут же метнулись стражи порядка, но Высоцкий в микрофон со сцены попросил их не трогать его: "Пусть посидит, послушает, я спою". Зал тут же откликнулся овацией, потому что каждая дополнительно исполненная песня была самым настоящим подарком. Ведь почти все, вне зависимости от возраста и положения, в те годы могли часами слушать его записи, обсуждали его песни, спорили, радовались, что хоть кто-то в этой стране может говорить правду, режущую “наши души”.

Оказаться рядом с Высоцким в те дни и поговорить с ним, было практически невозможно, поскольку он всегда был окружен людьми. Но одному истовому череповецкому поклоннику Александру Смелякову удалось подойти к Высоцкому, когда тот уставший выходил после концерта из артистической комнаты в фойе СКЗ "Алмаз".
Он сумел не только подойти, но и даже задал вопрос:
– Скажите, Владимир Семёнович, это правда, что Ваша любимая песня это "Цыганочка"?
Высоцкий резко ответил: – У меня все песни любимые!
– Большое спасибо, – сказал парень, развернулся и пошёл прочь.
И тут Высоцкий неожиданно воскликнул: – Молодой человек, ну куда же Вы?
Парень вернулся и у них состоялся примерно десятиминутный разговор, в конце которого снова прозвучал вопрос, правда ли, что его любимая песня "Цыганочка".
Высоцкий, уже оттаяв, немного замявшись, сказал: – Ну, в общем, да.

написано 29-06-2008 16:28            

<<<Так же как просветить вас о том, что даже Владимир Семенович Высоцкий и многие другие крупные художники слова не всегда вербально и эпистолярно использовали "высокий штиль", а "скатывались" на обычный разговорный язык, по сравнению с которыми так покоробившие ваш взгляд и слух мои выражения - просто гиперкультурный язык. >>>

Однако мне это утверждение видится совершенно голословным,основанным на личных амбициях их автора и ни на чём больше.
Вспоминается кинопанорама с участием Высоцкого, где Владимир Семёнович явил собой просто образец культуры и интеллигентности.
Так, исполняя песню "Письмо в "Очевидное-невероятное",в куплете:

"А медикаментов груды
Мы-в унитаз,кто не дурак.
Вот это жизнь!И вдруг Бермуды.
Вот-те раз,нельзя же так!"

Владимир Семёнович не позволил себе произнести слово "унитаз" и заменил его словом "окно":

"Мы в окно,кто не дурак!"

И это несмотря на то,что магнитофонная запись этой песни была у каждого любителя творчества Владимира Высоцкого.

Ну а про строку:

"Будь он круг,ядрёна вошь!"

Думаю, и напоминать никому не надо.

написано 02-07-2008 19:32            

Юрий Богомолов /материал предоставлен агентством РИА Новости/.

Со дня его рождения минуло 70. 28 лет - как его нет. Каким бы он стал, доживи до нынешнего юбилея? Какие бы он песни написал? Какие бы роли сыграл в кино и в театре? С кем бы он был сегодня - с Любимовым, или с Губенко? И еще сотня, тысяча вопросительных знаков.

Что до его внешнего облика, то с помощью новейшей компьютерной технологии, наверное, можно было бы просчитать все возрастные изменения Владимира Семеновича и предъявить почтенной публике его возможный в пожилые годы портрет. Но вот, что касается других вопросов, то никакой супер-пупер-нано процессор здесь нам не поможет, не подскажет. Нам ничего другого не остается, как помнить, каким он парнем был, вспоминать и перепевать его песни, переживать его чувства и любить свою любовь к нему.

...Вообще-то, каждый день рождения и каждый день смерти Высоцкого Россия отмечала, телевидение готовило ко всякой дате новые документальные фильмы, организовывало и записывало концерты, показывало фильмы с его участием. В этом году, судя по программам, оно особенно постаралось. Каждый федеральный телеканал что-нибудь да приготовил. Почти каждый постарался приготовить что-нибудь особенное, исключительное. А Первый так вообще весь эфир субботнего дня с пяти утра и до полуночи отдал Высоцкому.

В таких масштабных торжествах, в том числе и неформальных, всегда есть риск пересластить, пересолить, переперчить. Словом - переюбилеить.

Есть другой путь. Можно попробовать привлечь покойного артиста в ряды какой-либо политической партии и тем самым утилизировать его авторитет, его прижизненную славу и посмертное величие. Можно легко и твердо прочертить прямую его настроений от 91-го до наших дней. В августе он стоял бы на танке плечом к плечу с Ельциным, или сидел бы в Белом доме с гитарой и калашниковым плечом к плечу с Ростроповичем, потом избрался бы в парламент, потом встал бы грудью на защиту Белого дома от ельцинских танков. И сейчас он был бы с Каспаровым и Лимоновым.

Что-то мне это сослагательное наклонение напоминает... Ну, как же, допущение, вдалбливавшееся в советской школе: если бы в декабре 1825-го года Пушкин оказался в Санкт-Петербурге, то он непременно вышел бы на Сенатскую площадь.

Уже в 1937-м, в год всенародного празднования столетия со дня гибели поэта, ни один советский человек не сомневался, что доживи Пушкин до Великого Октября, он стоял бы плечом к плечу с Лениным на броневике, потом со Сталиным - на Мавзолее, одобрил бы коллективизацию, индустриализацию, прославил бы зеков, строивших Беломоро-Балтийский канал и потребовал бы расстрелять Бухарина, Радека, Зиновьева и прочих как бешенных собак.

Как избежать в этот день с одной стороны политической спекуляции, с другой - спекуляции патетической?

Высоцкому удалось то, что немногим удалось при советской власти - стать мифологическим героем без санкции на то советской власти.

Смерть и похороны Высоцкого более четверти века назад в разгар Московской Олимпиады стали траурной дырой в пышном и пафосном празднестве на улице Советской режима, которую власти стремились, как могли, залатать и просто не заметить.

Если до этого у кого-то были сомнения, что ободранный в кровь голос Высоцкого, его неподцензурные и неподконтрольные песни, его бешенная и беспощадная жизнь есть вызов строю, режиму, собственно советскому государству, то сама смерть поэта и актера их рассеяла. Устремившиеся массы людей к Таганке, где происходила панихида, а затем и к Ваганькову, где его хоронили, воспринимались как знак противостояния народной стихии и рационального государства.

Дело не только в том, что Государство и Высоцкий не могли счесться славой. Они не могли счесться мифологическими статусами.

...На кухнях и у студенческих костров интеллиггенция запела голосом Окуджавы. А улица, а народные массы оставались безъязыкими. Пока не явился Высоцкий. Это его голосом, его словами, его образами заговорила толпа.

...Его нет с нами уже более четверти века; память о нем давно одета в гранит мифа, но, по прежнему, кровоточит.

Бывает, что знаменитые художники надолго переживают свой успех. Они регулярно и торжественно справляют юбилеи, но перечисление их заслуг, удач, триумфов напоминает перелистывание гербария, или блуждание по залам музея его имени.

Высоцкого тоже упорно музефицируют. Да, вот проблема: он не засушивается и не мумифицируется. Уж больно судьба его была трагична.

Про него уж точно можно сказать: смерть поэта не окончательно вырвала его из жизни. И это не высокопарная фраза.

Странное дело: оживить память о нем перепеванием его песен практически так ни разу и не удалось. Хотя попыток было довольно. Очень известные и даже очень неплохие актеры искренне стараются вжиться в его песни, аккуратно примерить их на себя, похоже изобразить его темперамент. Кому-то это удается в большей степени, кому-то - в меньшей. Но никому до конца, до дна. И не было случая, чтобы кто-то в своем исполнении поднялся над ним.

Тут возможно одно объяснение: Высоцкий неотделим от своих баллад, которые он сам называл «куплетами»; а они не отслаиваются от него.

Роли в кино, в театре - другое дело. Их можно играть и лучше, и даже совсем иначе, нежели это делал артист Владимир Семенович Высоцкий. Можно «косить» под него и попытаться сыграть его роль в жизни. Но сыграть, прожить его «куплеты»...

Дело-то в том, что его стихи, его поэзия - это его кожа. На бумаге они не живут. И песни не в его претворении - словно не живые, искусственные цветы.

Как ни странно, чем удается оживить его уже гранитный памятник, так это извлечением на свет божий из его биографии малоизвестных широкой публике трагических обстоятельств.

Редкая круглая дата Высоцкого обходится без какого-нибудь скандального сюжета. К двадцатилетней годовщине его смерти был снят документальный фильм Петра Солдатенкова «Владимир Высоцкий. История любви, история болезни», где повествовалось о его романтических отношениях с Мариной Влади на фоне специфически русской болезни - запойного алкоголизма.

В фильме, сделанном к 25-летию кончины поэта Виталием Манским «Владимир Высоцкий. Смерть поэта» речь зашла о другой любви и другой болезни.

В этом фильме рассказывается о болезненном пристрастии героя уже не специфически русского свойства - к водке, а к наркоте - заразе общечеловеческого масштаба.

Как и следовало ожидать, родные были против фильма. Мотивы их возражений понятны: зачем вытаскивать на свет божий то, что не красит кумира?

Это вечный вопрос, когда дело касается великих людей, к тому же освященных народной любовью.

Ответ на него не такой однозначный, как кажется, с первого взгляда.

Бросила ли тень "история болезни" Высоцкого на романтичную "историю любви" его к Марине Влади?

Запойный алкоголизм Володи то же, что и чахотка Виолетты в вердиевской "Травиате". В обоих случаях, что одна болезнь, что другая, -- орудие и знак враждебного Рока.

Влади была права. Она как способный мифописец поняла, что в прежнем мифе о Высоцком иные Враждебные Силы не так значимы и грозны. Советская власть в этом качестве не слишком убедительна. Она преходяща, как выяснилось.

Другое дело -- водка. Это настоящая Бездна, как кажется Марине Влади и Петру Солдатенкову. О ее непобедимости пишет и думает вдова поэта, его врач, его друзья...

У Манского в картине нет спекуляции на его наркозависимости, а есть высокая трагедия.

Рассказы друзей и близких приятелей о последних днях и часах Высоцкого сложились в хронику объявленной смерти. Чуть внимательнее в нее вглядываешься, и тебе открывается картина поединка, в котором бунтарь из плоти и крови бросил вызов Небытию.

За свою гражданскую и духовную независимость, он заплатил мукой зависимости и несвободы другого свойства.

Той же монетой заплатил за власть над чувствами миллионов.

-- В нем не было Веры, -- настаивает церковь.

Пусть так. Но ведь он сам стал для миллионов людей чем-то вроде вероисповедания. Он сотворил из себя миф, понятный миллионам и понятый миллионами. Миф о бунтаре-одиночке, являющегося нам в образе то обреченного подводника, то затравленного волка, то загнанного коня и т.д.

Миф на все времена -- и на тоталитарные, и, как выясняется, на рыночные...

Но сам он при этом неосторожно заступил границу художественного сознания. А, заступив, провалился в мифомир, откуда возврата нет.

При жизни Высоцкий более всего жаждал признания как автор, а толпы поклонников и фанатов боготворили его как героя.

Это как ели бы Зевс, или другой олимпиец, захотел бы стать всего лишь Гомером.

Высоцкий, будучи Громовержцем, захотел быть еще немножечко и Вознесенским.

Но оказалось, что нет такой цены, за которую можно было бы себя выкупить у бездны, именуемой мифом. Алкоголь и морфий только усугубляют ситуацию.

...Сегодня те, кто пытаются проникнуть в глубь трагической судьбы Высоцкого, все больше «танцуют» от сыгранного им Гамлета. На мой-то вкус, есть более основополагающая для этого случая роль артиста - образ Дон Гуана, самонадеянно попытавшегося подменить собой для человечества Веру.

Это при жизни Высоцкого. Сейчас, после смерти, у него другая роль. Он - Командор.

Два раза в году - в день рождения и в день смерти - мы слышим его шаги.

При жизни он считал годы, как версты. У него были роковые отметины в возрасте. Вот он проскочил 26, 33, 37. Смерть его поджидала на отметке 42.

Он проиграл неравное сражение с Роком, но выиграл войну.

***

Интересным и нужным оказался видеомост между Баку, Тбилиси и Москвой, посвященный памяти Высоцкого и организованный РИА Новости с участием художника Михаила Шемякина, актера с Таганки Феликса Антипова, барда Дмитрия Межевича, публициста Юрия Роста, золотопромышленника и предпринимателя Вадима Туманова, грузинских артистов Кахи Кавсадзе, Гоги Кавтарадзе, Дмитрия Схиртладзе, искусствоведа Веры Церетели и других.

В фигуральном смысле видеомостом между нашими странами и всеми остальными бывшими республиками Советского Союза стал без сомнения сам Высоцкий, его песни, его жизнь и его жизнь после жизни.

Вот ведь в чем вся штука: сколько бы политики по разные стороны границ не старались нас, бывших граждан бывшей страны, убедить, что мы уже друг дружке чужие, но живую память не обманешь. Когда являются к нам по тому или другому поводу тени Абдулова, Окуджава, Высоцкого, мы чувствуем, желая того, или не желая, что все мы еще люди одной крови, одной культуры. Что разбежаться, расплеваться, разучиться тому языку, который нас объединял, забыть друг друга, как страшный сон, во имя геополитических амбиций отдельных госмужей, это значит не более и не менее, как предать то лучшее, что было в нашем прошлом.

Высоцкий бы нам этого не простил.

написано 04-07-2008 21:10            

Вот знаменитые дыры. Вот парк скульптур Мура. Они стали основой его стиля и индивидуальности. Поздние осы вьются сквозь них. Люди смотрят мир сквозь них. Здесь каждый может подобрать себе по размеру печаль и судьбу. Надо знать только свою душевную диоптрию. Пространства и события не только вокруг, но и внутри нас. В нас видны, плывут, просвечивают пейзажи горя, лиц, разлук и пространства иных измерений. Мы стоим по колено в траве и вечности.

Глухое волнение исходит от следующей скульптуры. Перехватило горло. Я прошу остановиться. Выходим.

На боку лежит двуовальный силуэт из темного мрамора с дырой посередине — как положенная на ребро, окаменевшая в монумент гитара Высоцкого.

Опустив голову... Но нет, сначала о Таганке. Год, когда я первый раз посетил Мура, был годом открытия Театра на Таганке. Эго было веселое, рисковое, творящее время.

Молодые талантливые глотки орали под гитару: Антимиры—мура!

Самым небрежно-беспечным и завороженным от гибели казался коренастый паренек в вечной подростковой куртке с поднятым воротником. Он сутулился, как бегун перед длинной дистанцией.

Почти вплотную придвинувшись, почти касаясь невзрослыми ресницами, ставшее за столько лет близким, его молодое, изнуренное мыслью лицо в упор глядит на меня сквозь эту страницу. Его лоб убегает под рассыпчатую скошенную челку, в светлых глазах под усмешкой таится недосказанный вопрос, над губой прорастает русая щетинка — видно, запускал усы перед очередным фильмом,— подбородок обволакивает мягкая припухлость, на напряженной шее вздулась синяя вена— отчего всегда было так боязно за него!

Попытавшийся нарисовать его с удивлением вдруг обнаруживал в его лице античные черты — эту скошенную по-бельведерски лобную кость, прямой крепкий нос, округлый подбородок,— но все это было скрыто, окутывалось живым обаянием, приблатненной усмешечкой и тем неприкаянным, непереводимым, трудным светом русской звезды, который отличается от легкого света поп-звезд Запада. Это была уличная античность, ставшая говорком нашей повседневности,— он был классиком московских дворов.

Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее...

Облазивший городские крыши, уж не угнал ли он на спор чугунную четверку с классического фронтона?

Я никогда не видел на нем пиджаков. Галстуки теснили ему горло, он носил свитера и расстегнутые рубахи. В повседневной жизни он не лез на рожон, чаще отшучивался, как бы тая силы и голос для главного. Нас сблизили «Антимиры».

Он до стона заводил публику в монологе Ворона. Потом для него ввели кусок, в котором он проявил себя актером трагической силы. Когда обрушивался шквал оваций, он останавливал его рукой. «Провала прошу»,— хрипло произносил он. Гас свет. Он вызывал на себя прожектор, вжимал его в себя, как бревно, в живот, в кишки и на срыве голоса заканчивал другими стихами: «Пошли мне. Господь, второго». За ним зияла бездна. На стихи эти он написал музыку. Это стало потом его песней, которую он исполнял в своих концертах. Для сельского сердца Есенина загадочной тягой были цилиндр и шик автомашины, для Высоцкого, сорванца города, такой же необходимостью на грани чуда стали кони и цветы с нейтральной полосы.

«Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее», но кони несли, как несли его кони!

В нем нашла себя нота городских окраин, дворов, поспешно заасфальтированной России — та же российская есенинская нота, но не крестьянского уклада, а уже нового, городского. Поэтому так близок он и шоферу, и генералу, и актрисе — детям перестроенной страны. Пел он, что думала улица,— о тягостях житухи, о бардаке производства, о проворовав-шемся вельможе, называя все своими именами. Время показало, как он был прав.

Часто он писал свои стихи при включенном телевизоре — это даже помогало ему.

Кто сказал, что самородки рождаются лишь у ручьев, в заповедных рощах, в муромских лесах? Что только пастушки и подпаски — народные избранники? В городах тоже народ живет. Высоцкий — самородок. Он стал сегодняшней живой легендой, сюжетом людской молвы, сказкой проходных дворов. Он умыкнул французскую русую русалку, посадив ее на желтое двойное седло своей гитары.

Что сгубило его? Думаю, что, имей он возможность певать, скажем, в Лужниках, под стать размаху дарования, не будь этого душевного разлада, беда не сладила бы с ним. Умер он ночью во сне, связанный веревками. Друзья связали его, чтобы не буйствовал и отдохнул перед спектаклем. Эти тугие вервия медью отпечатались в бронзовом памятнике. Если встать лицом к памятнику его на Ваганькове, то бронзовая гитара как нимб блеснет за его головой.

Смерть его вызвала море стихов — все, даже те, кто травил его или помыкал им, кинулись воспевать его. Где они были, когда поэт хрипел, когда ему так нужно было доброе слово?

Бесчисленны народные стихи и плачи о нем. В них главное — искренность. Мне показывали несколько моих, которые я видел впервые. Увы, должен сказать, что мне принадлежат лишь три посмертных стихотворения его памяти. Еще одно, «Реквием», тогда называвшийся «Оптимистический», я написал при его жизни, в семидесятом году, после того, как его реанимировал Л. О. Бадалян:

Шел популярней, чем Пеле,
с беспечной челкой на челе,
носил гитару на плече,
как пару нимбов...
О златоустом блатаре
рыдай, Россия!
Какое время на дворе —
таков мессия.

Страшно, как по-другому читается это сейчас. Ему эти стихи нравились. Он показывал их отцу. Когда русалка прилетала, он просил меня читать ей их.

Стихи эти долго не печатали. После того как «Высоцкий» было заменено на «Владимир Семенов», они вышли в «Дружбе народов». Как Володя радовался публикации! Та же «Дружба» первой рискнула дать его посмертную подборку стихов с моим предисловием.

Трудно писать еще о нем, такая мука слушать его пленки— так жив он во всех нас.

На десятилетии Таганки, «червонце», он спел мне в ответ со сцены:

От наших лиц остался профиль детский,
Но первенец был сбит, как птица, влет.
Привет тебе, Андрей, Андрей, Андрей Андреич Вознесенский.
И пусть второго бог тебе пошлет...

Страшно сейчас услышать его живой голос с пленки из бездны времен и судеб. Он никогда не жаловался, как ни доставалось ему. В поэзии он имел сильных учителей.

Он был тих в жизни, добр к друзьям, деликатен, подчеркнуто незаметен в толпе. Для театра он был вроде меньшого любимого брата. Он по-детски собирал зажигалки. В его коллекции лежит «Ронсон», который я ему привез из Лондона. Его все любили, что редко в актерской среде, но гибельность аккомпанировала ему — не в переносном смысле, а в буквальном.

Однажды на репетиции «Гамлета» в секунду его назначенного выхода на место, где он должен был стоять, упала многотонная конструкция. Она прихлопнула гамлетовский гроб, который везли на канате. Высоцкий, к счастью, заговорился за сценой. Он часто бывал и певал у нас в доме, особенно когда мы жили рядом с Таганкой, пока аллергия не выгнала меня из города. Там, на Котельнической, мы встречали новый 1965 год под его гитару.

Заходите, читатель, ищите стул, а то располагайтесь на полу. Хватайте объятые паром картофелины и ускользающие жирные ломти селедки. Наливайте что бог послал!

Пахнет хвоей, разомлевшей от свечек. Эту елку неожиданно пару дней назад завез Владимир с какими-то из своих полууголовных персонажей. Гости, сметя все со стола — никто не был богат тогда,— жаждут пищи духовной.

Ностальгический Булат, основоположник струнной стихии в стихе, с будничной властностью настраивает незнакомую гитару и, глянув на Олю, поет своего «Франсуа Вийона». Разве он думал тогда, что ему придется написать «Черного московского аиста»?

Будущий Воланд, а пока Веня Смехов, каламбурит в тосте. Когда сквозь года я вглядываюсь в эти силуэты, на них набегают гости других ночей той квартиры, и уже не разобрать, кто в какой раз забредал.

Вот Олег Табаков с ядовитой усмешкой на капризном личике купидона еще только прищуривается к своим великим ролям «Обыкновенной истории» и «Обломова». Он — Моцарт плеяды, рожденной «Современником».

Тяжелая Дума, как недуг, тяготит голову Юрия Трифонова с опущенными ноздрями и губами, как у ассирийского буйвола. Увы, он уже не забредет к нам больше, летописец тягот, темных времен и быта, быта асфальтовой Москвы. Читает Белла. Читая, она так высоко закидывает свой хрустальный подбородок, что не видно ни губ, ни лица, все лицо оказывается в тени, видна только беззащитно открытая шея с пульсирующим неземным знобящим звуком судорожного дыхания.

Бывал Шагал. Белый, прозрачный, как сказочный морозный узор на стекле с закатным румянцем. В той же манере он сделал иллюстрации к моим стихам. Вот он, потупясь, из-под деликатных кисточек бровей косится на барственную осанку Константина Симонова и вздыхает Зое: «О! давненько я такого борща не кушал. Еще полтарелочки, а?»

Да нет же, я ошибся, это, конечно, в другой раз было, дурная черная дыра, ты подводишь меня, это было уже в Переделкине, а сейчас безбородый Боря Хмельницкий, Бемби, как его звали тогда, что-то травит безусому еще Валерию Золотухину. Тот похохатывает, как откашливается, будто в горле першит, будто горло прочищает перед своей бескрайней песней «Ой, мороз, мороз...».

Майя Плисецкая в золотом обтягивающем платье откидывается, как на черную спинку стула, на широкую волевую грудь Щедрина. Они будто репетируют перед нами «Кармен-сюиту».

И каждый выпукло светится, оттененный бездной судьбы за спиной.

Смуглый Таривердиев, не стряхнув коротко стриженный снег с головы, нервно сбрасывает нерповую куртку на груду пальто и шуб в спальне и, морщась, как от зубной боли, углубляется в ненастроенное пианино.

В открытый проем балконной двери залетают снежинки и тают, касаясь голых разогретых плеч его головокружительно красивой спутницы.

В проем двери, затягивая, глядела великая тьма колодца двора.

Двор пел голосом Высоцкого.

Когда он рванул струну, дрожь пробежала. Он пел «Эх, раз, еще раз...», потом «Коней». Он пел хрипло и эпохально:

Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее...

Это великая песня.

Когда он запел, страшно стало за него. Он бледнел исступ-ленной бледностью, лоб покрывался испариной, вены взду-вались на лбу, горло напрягалось, жилы выступали на нем. Казалось, горло вот-вот перервется, он рвался изо всех сил, изо всех сухожилий...

Пастернак говорил про Есенина: "Он в жизни был улыбчивый, королевич-кудрявич, но когда начинал читать, становилось по-нятно - этот зарезать может". Когда пел Высоцкий, было ясно, что он может не зарезать, а зарезаться.

Что ты видел, глядя в непроглядную лунку гитары?

В сорок два года ты издашь свою первую книгу, в сорок два года у тебя выйдет вторая книга, и другие тоже в сорок два, в сорок два придут проститься с тобой, в сорок два тебе поставят памятник - все в твои теперь уже вечные сорок два.

Постой, Володя, не уходи, спой еще, не уходи, пусть подождут там, спой еще…

Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее...

Опустив голову, осторожно в день его рождения, 25 января, мы с Юрием Петровичем Любимовым несем венок на могилу. Уже вторая годовщина его смерти идет.

Венок выше нас.

Когда заносили, разворачивали венок, я оказался на мгновение за венком, лицом к процессии. И вдруг на миг в овальной хвойной раме венка поплыли лица тех, кто шел за венком, тех, кто начинал с ним театр, родные любимые лица — Боря, Тая, Валера, Зина, Коля, Алла, Таня, Веня,— в эту минуту не знаменитые артисты, нет, а его семья, его театр, пришедший к усопшему брату своему, безутешные годы театра плачут по нему, плачут, плачут, плачут...

написано 08-07-2008 22:53            

...Шестьдесят шестой год запомнился и еще одним событием, которое если и
не определило мою судьбу, то уж точно дало толчок к тому, что пряталось
где-то глубоко во мне...
Каждый год в МГУ проводились смотры факультетской художественной
самодеятельности и ответственное жюри выбирало лучшие коллективы, которые и
выходили в финал. Чаще всего в финал попадали физический и экономический
факультеты. Помните извечную борьбу между "физиками и лириками"? В годы моей
учебы она достигла апогея. И мне посчастливилось быть в самой гуще этой
борьбы, которая, на мой взгляд, просто выдумана. Как можно сейчас всерьез
воспринимать вопрос, занимавший тогда умы самых достойных людей? Кто важнее:
физики или лирики? Для меня этот вопрос не существует!
Уверен, что не профессия определяет суть человека, а его отношение к
жизни. Даже крупный ученый-физик может по складу характера вполне оказаться
лириком, и в мировой практике есть тому многочисленные примеры. Не надо
далеко ходить - в моей студенческой юности был весьма впечатляющий пример -
Сергей Никитин.
В те годы мы с ним были в разных "командах": он в команде физического
факультета, я - экономического. То мы становились лауреатами
университетского смотра, то они. Всерьез занявшись художественной
самодеятельностью, я постепенно возглавил ее и организовал агитбригаду
экономического факультета. Имя уже опыт работы с бит-группой "Грифы", я
создал вполне приличный и весьма мобильный джаз-оркестр, с которым мы много
поколесили по Подмосковью.
В это время я познакомился с Владимиром Высоцким, популярным пока еще
только у знатоков. Готовился ежегодный вечер студентов экономического
факультета. Составить программу концерта было поручено мне. Наша агитбригада
собралась в помещении профкома, чтобы обсудить и утвердить не только номера,
приготовленные силами собственной художественной самодеятельностью, но и
решить, кого пригласить на второе отделение концерта. После долгих дискуссий
кто-то подкинул идею пригласить Высоцкого.
- Ага, сейчас: так он и побежал к нам! - подлил масла в огонь вечно
сомневающийся наш факультетский профорг. - Да и денег осталось кот
наплакал...
- Я его сам приглашу! - неожиданно вырвалось у меня.
Я был влюблен в песни Высоцкого, особенно в его песни о спорте. Услышав
предложение пригласить его к нам на концерт, я настолько загорелся этой
идеей, что никто меня бы не остановил.
Совсем недавно я смотрел художественный фильм, посвященный Высоцкому,
кажется, он называется "Страсти по Владимиру". В нем рассказывается о
переживаниях номенклатурного работника, в учреждение которого пригласили
Высоцкого. Позднее, наверное, были такие инциденты, и даже много, но когда
мы задумали пригласить его, никакого запрета со стороны властей и партийных
органов, по крайней мере в университете, не ощущалось. Единственное, чего мы
опасались, так это ажиотажа вокруг его имени, а потому и держали все в
тайне, чтобы вечер нашего факультета не превратился в вечер всего
университета.
Не помню всех деталей добывания заветного телефона, но вскоре я
созвонился с Высоцким и договорился о встрече. Я обладал полезной
информацией: Высоцкий еще ни разу не выступал в МГУ. Правда, потом
выяснилось, что моя информация была неточной и он уже выступал на одном из
факультетов. Моими самыми весомыми доводами были: "Во-первых, Высоцкий
никогда не выступал на экономическом факультете МГУ, а во-вторых, я очень
хочу, чтобы он выступил..."
Высоцкий сказал, что в тот вечер уже выступает и не может людей
подвести, - я отвечал, что прекрасно его понимаю: тоже как бы артист, а
потому знаю, что можно спокойно совместить оба выступления. Он: трудно петь
без перерыва. Я: будет перерыв - там он занят в первом отделении, у нас - во
втором. Он: не успею - ехать далеко. Я: пришлем за вами "Волгу".
Короче говоря, после долгой дискуссии я его уболтал, и мы сошлись на
том, что у нас он будет петь во втором отделении, но не более чем полчаса,
за ним приедет "Волга". Услышав, какую сумму выделил нам профком, от
гонорара отказался, но сказал то ли в шутку, то ли всерьез, что без бутылки
водки он петь не будет...
Когда я принес эту весть на факультет, меня хотели качать, словно я
стал олимпийским чемпионом. На водку у нас хватало с лихвой, с назначенным
им временем тоже все получалось - в нашей власти было чуть сдвинуть начало
вечера, но где взять "Волгу"? Идею такси отмели сразу.
И меня осенило: Наташа! Она уговорит своего отца, который ее обожает,
предоставить для Высоцкого "Чайку". Наташа взяла с меня слово провести,
кроме нее, еще трех ее подруг и пообещала "уломать" отца. Я гордо объявил
нашему профоргу, что добыл для Высоцкого "Чайку", которая не только привезет его, но по окончании его выступления доставит туда, куда тот захочет.
Не знаю как, но слух о том, что на вечере будет Высоцкий, просочился
едва ли не накануне праздничного вечера. Загудел, словно потревоженный улей,
не только наш факультет, но как будто и весь университет. Какие, к черту,
занятия: все рыскали в поисках лишнего билетика, а ко мне приставили троих
крепких ребят, пресекавших все попытки контакта со мной жаждущих
незнакомцев. В те дни у меня столько появилось "самых близких людей", что
мне спокойно можно было выдвигать свою кандидатуру если не на пост первого
секретаря райкома партии, то уж на место секретаря парткома факультета.
Сколько же на меня тогда обиделось народу!..
Несмотря на то что в первом отделении были неплохие номера,
принимавшиеся всегда на "ура", в этот раз они получали "дежурные"
аплодисменты: все ожидали второе отделение, и когда я объявил антракт, зал
взорвался такими овациями, словно на сцене появился, скажем, Аркадий Райкин.
Высоцкий был аристократически точен. Увидев меня, он развел руками:
- Ну, старик, удивил! Я и про "Волгу"-то не очень верил, но чтобы
"Чайка"...
- Володя, а вы бы не смогли попеть чуть побольше... - Я решил
воспользоваться его благодушным настроением, но Высоцкий нахмурился, и я тут
же добавил: - "Чайка" вас будет ждать до конца и отвезет, куда скажете!
- Да Бог с ней, с "Чайкой", Виктор! - махнул он рукой.
Я подумал, что он не соглашается, и пришла пора напомнить о том, что
его просьба выполнена:
- Между прочим, мы и водки прикупили...
- И много? - с серьезной миной спросил он.
- Два литра...
- Два литра? - Он усмехнулся. - Да это ж только на полчаса хватит!
- А мы "гонца" пошлем! - серьезно вставил я.
- Господи! - воскликнул Высоцкий. - Да шучу я! Вот стакан, возможно, я
выпью, для бодрости!
- Сейчас?
- Ну!
Я налил стакан водки, пододвинул к нему бутерброды. Он сделал несколько
глотков, нюхнул бутерброд, потом довольно крякнул и взмахнул рукой:
- Я готов петь! Объявляй!
Вместо тридцати минут он пел более двух часов. Такого трудягу на сцене
я никогда не видел ни до, ни после. Зал был забит битком: сидели не только
на дополнительно поставленных стульях, но и на полу в проходах. Каждая песня
сопровождалась такими овациями, что казалось, стены сейчас рухнут. А
Высоцкий, словно улавливал дыхание и эмоции зала, и со стороны казалось, что
выступает он играючи. Но мы за кулисами видели, как пот в буквальном смысле
ручьями лил по его лицу, на глаза легла усталость, но стоило ему выйти на
сцену, как они вновь освещались каким-то блеском, и никто из зрителей не
замечал этой усталости. Бурная реакция зала его вдохновляла...
Казалось бы, наше общение было кратким и деловым: один разговор до
концерта, второй - перед самым концертом, но в моей душе эти минуты оставили
особый след. Более наши судьбы не пересекались никогда, но еще одна встреча
была.
Произошла она за несколько дней до его смерти. В то время я работал на
картине "Экипаж", снимавшейся под названием "Запас прочности" режиссером
Александром Миттой. Мы ехали куда-то с директором картины Борисом Криштулом.
Борис Криштул был легендарной личностью. На картине популярна была такая
присказка: "Криштул оплачет!"
Зайдет речь о деньгах, которые требуются для каких-то закупок по смете
картины, а в ответ несется эта фраза, родившаяся из комичной оговорки
Александра Митты, сказавшего однажды вместо "оплатит", "оплачет". Надо
заметить, что Криштулу действительно довольно часто приходилось оплакивать
затраты по картине...
Так вот, едем мы по Садовому кольцу и останавливаемся у светофора на
площади Восстания, у высотного дома. Я сидел с водителем и глядел по
сторонам. С моей стороны рядом с нами остановился "Мерседес" бежевого цвета.
По тем временам таких машин ходило по Москве не очень много - не то что
сейчас. Мне нравился "Мерседес", и, скользнув глазами по машине, я вдруг
увидел за рулем Высоцкого.
- Володя, здравствуй! - радостно закричал я и, растерявшись от
необычной встречи со своим кумиром, не заметил, что обратился к нему на
"ты".
- Привет!.. - отозвался он, не очень уверенно глядя на меня и пытаясь
вспомнить, откуда ему знакомо мое лицо.
- Я Доценко Виктор, помните свое выступление в МГУ, с "Чайкой"? -
нисколько не обидевшись, напомнил я.
- Два литра водки? - Он улыбнулся. - Помню. Как дела? - Голос был
каким-то тусклым, усталым.
- Нормально. А я слышал, что вы с Мариной во Франции...
- Не пускают: души рвут и мотают, гады! - со злостью, но очень уставшим
голосом ответил он.
- Ничего, все образуется... - мне так хотелось поддержать его.
- Надеюсь...
- Вы могли бы дать мне автограф?
- Конечно! - он вытащил свою фотографию, но в этот момент светофор дал
зеленый свет, он протянул мне фото. - Потом подпишу... как-нибудь!
Я взял фото и крикнул вдогонку:
- Спасибо! Удачи вам, Володя!..
Кто мог предположить, что вскоре Владимира Высоцкого не станет?
Почему-то я считаю себя виноватым перед этой сильной и очень одаренной
личностью. Почему я, который очень часто предчувствует в жизни серьезные
вещи, в тот миг ничего не почувствовал? Мне кажется, почувствуй я тогда
грядущую трагедию, нашел бы какие-то другие, более важные слова, которые
помогли бы ему совладать с его проблемами, вдохнули бы новые силы в его
огромную душу и измученное сердце...
Кабы знать...
И, конечно же, жалею, что так и не получил его автограф: интересно, что
бы он мне написал? А этот уникальный снимок: крупный план, улыбающееся лицо
Владимира Высоцкого, он одет в белую рубашку без воротничка, а за его спиной
два жилых здания: над правым плечом - пятиэтажное, над левым - трехэтажное -
я сохраню на всю жизнь и передам своим детям...