написано 14-04-2008 23:44            

Хочу рассказать о Резо.
Резо Тамукашвили был председателем кинематографистов Грузии. Он - писатель, талантливый и умный парень. Однажды у себя на даче в Мцхети, на берегу Куры, он принимал целиком весь Театр на Таганке, когда тот был на гастролях в Грузии. Там у Резо камин и вся стенка были расписаны актерами. Все расписались: и Юрий Любимов, и Володя, и Марина Влади (она тогда была с Володей), и Смехов, и Золотухин... Я был на даче у Резо и видел все это. Я ему притащил туда "пушку" для стрельбы по медведям, мы ее пробовали...
Однажды мне нужно было попасть на Таганку и я решил попросить об этом Володю, которого к тому времени видел всего один раз - мы к нему приходили с Вадимом Тумановым, В это время в Москве был и Резо. Я его взял с собой, как бы для сближения с Володей, ибо Резо хорошо был с ним знаком. Пришли мы с Резо к служебному входу театра. Резо с бантом на шее, весь такой напомаженный, красавец, только из-за границы вернулся... Ждем Володю. Он подъезжает на своем серебристом "Мерседесе", вылетает из машины: "О, привет!" Резо ему руку протягивает, Володя руки не подает, идет мимо. "Юра! - меня обнимает. Пойдем, я тебе обещал театр". А Резо остался стоять... Позже Володя мне объяснил, что Резо пытался использовать его имя, чтобы проворачивать какие-то свои дела... А Володе это не нравилось...
Прошло какое-то время, я снова оказался в Москве у Володи.
- Помнишь Резо? - спросил я Высоцкого.
- Мы с ним дружим. Когда-то я бывал у него в Тбилиси и он приезжал ко мне на Олу со своим кинооператором на охоту. Приезжал поохотиться на вертолетах, я ему эту охоту организовывал. Особенной была охота на сохатых, на этих гигантских реликтовых животных. Я, вообще, не охотник и никогда на крупной охоте не был, хотя там все фанатики, все охотятся, а я попал туда ради интереса. Нет, я не охотник, я ненавижу это дело и сам никогда не стрелял. А Резо - охотник, это его хобби номер один после работы и творчества- Я был с ним на охоте...
И подробно рассказал обо всем Володе. Рассказал о том, как эти загнанные звери мечутся, как их добивают, как вертолет зависает в воздухе, он давит зверье к земле, к земле... В вертолете снимаются полностью двери, можно стрелять в обе стороны.
Я с возмущением рассказывал Володе об этой охоте, потому что я насмотрелся на все эти дела: жуть! Там азарт, может быть, и не осознаешь, что творишь... Этот страшный шум, крик, этот вертолет, эта погоня за зверьем... Ну, а потом, когда осознаешь, то понимаешь, что это крайняя степень издевательства над живым, жуткое и жестокое убийство с помощью таких мощных средств. Я видел зверей, когда они бегут и с перепугу у них заворачиваются зрачки и одни белки со страхом и ужасом смотрят на это чудовище в небе, которое зависает над ними, и они, не поднимая головы, ползут, ползут, прижимаясь к земле... А в это время их расстреливают из "пушек"... Жуткое зрелище!
Володя внимательно все выслушал, а потом так здорово все обыграл в своей песне "Охота с вертолетов". Да, эту песню Володя написал буквально за ночь и в высшей степени корявым почерком. Я ему держал лист и он впервые при мне записывал эту песню на аппаратуру, которую ему привезла Марина, такую мощнейшую, четырехдорожечную, специально студийную. Так родилась вторая серия "Охоты на волков"
А потом было завершение этой трилогии - "Конец охоты на волков". Это завершение с переходом на социальные проблемы впрямую, так сказать, где уже сами люди говорят, что какие к черту волки, это все о нас... И она очень биографична, эта трилогия. Володя гордился первой песней, потому что это о нем... Это время, когда он уже вышел за все пределы, когда ему Марина помогла, когда не стало флажков...
Володя мне в последние годы просто говорил: "Юра, я в "Волках" сказал о своей судьбе, уже я пересек это рубеж и сейчас я просто давлю всех, больше у меня нет вариантов..."
Марина много значила в его жизни. Знаете, существует множество легенд вокруг этих двух имен. И ,в общем-то, это закономерно. Я сам никогда не спрашивал их об этом, но слышал одну интересную версию их знакомства. Познакомились они в гостинице "Метрополь". Володя с Севой вдруг вспомнили, что там идет "Вертикаль" и пошли к кассам. А Марина спустилась из своего номера (она была в Москве на кинофестивале), чтобы тоже посмотреть этот фильм. Володя тут же представился: "Так кино ж про меня!" Марина глянула на афишу, на Володю - и точно. Пошли? Пошли! Ну, они молодые, веселые посмотрели фильм и прямо к Севе домой...
Марина часто приезжала в Москву. Она и в компартию специально вступила, чтобы иметь свободную визу. Марину я видел много раз. Какая она, Марина? Очень эффектная, шармовая, как говорят французы, женщина, актриса, очень светится всем этим, от нее исходят такие приятные лучи, умеет себя преподать, умеет вести себя...
Права Алла Демидова, которая писала, что когда у Володи начиналась депрессия или он уходил в "пике"... и никто и ничто не могло помочь ему, приходилось вызывать Марину. Только она выводила его из этих состояний. Боялся ли он ее? Знаете, он и любил ее и, действительно, потом уже под конец и страх появился. Потому что для Володи Марина была как символ связи со всем миром, контактов и возможностей всяких, а ему без этого просто жить невозможно было...
И Марина становилась все взрослее и мудрее, а Володя становился все более инфантильнее и ребячливее. Он не видел, кто рядом с ним, он себе сам создавал кумиров, сам в них влюблялся... И об этом мне постоянно говорила Нина Максимовна.
С Ниной Максимовной мы часто встречались, разговаривали. Она мне открывалась о Володиных друзьях, о его жизни в последнее время. Я там, на Малой Грузинской, уже давно не был... Сам я - увлекающийся человек, увлекся наукой, пишу книгу. Ушел и не появлялся там много лет. Хочу встретиться с Ниной Максимовной, когда у меня будет положительный результат, чтобы я смог объяснить свое многолетнее отсутствие...
С Окуджавой я встречался на 15-летии Театра на Таганке в 1979 году. Володя меня с ним персонально познакомил, мы сидели вместе, он меня посадил между собой и Булатом. И еще рядом сидела жена Булата - литовка с такими большими монистами, я хорошо запомнил... Это была очень интересная штука: весь этот вечер. Там такой бомонд был: вся заграница, вся Москва, все, буквально, все были. И Женя Евтушенко, и Вознесенский, и Булат, все попали...
Спрашиваете, как Володя относился к великим и мастистым Евтушенко и Вознесенскому? А никак. Он к ним никак не относился. Вот Белла Ахмадулина, да! Белла - любимая поэтесса. Володя ее любил. У них были глубоко сердечные отношения... Белла была на похоронах. С Беллой я лично распил литровую бутылку водки на кухне у Володи. Мы сидели вдвоем. Это потрясающая женщина! Она была в длинных лаковых сапогах. Она вечно экстравагантно одевается, безумно совершенно...
Помню, у меня в Магадане началась полоса неудач, случились большие неприятности ,об этом даже Володин автограф на фото: "...желаю конца всего плохого и начала хорошего". Я Володе позвонил и говорю: "Я должен отсюда уезжать, я покидаю Магадан, покидаю свою Олу (речку). Володя мне орет через весь эфир. А нас предупредили: секретность не гарантирована, разговор через спутник - слышимость потрясающая, как в космосе. И через полпланеты идет бас Володи: "Юра, если там таких людей не ценят, приезжай в Москву: здесь жираф большой, ему видней. Кидай все, приезжай!"
Я приехал и в тот же день к Володе. И Вадим там. Володя говорит: "Я с Вадимом уже обо всем договорился, давай к нему". Так, с подачи Володи, я работал у Вадима Туманова, сидел в Москве, чем-то немножко ему помогал...
За неделю до смерти у Володи было какое-то истеричное настроение, он как-то странно капризничал... Мы были у него дома, была с нами и Нина Максимовна. И он так надрывно говорил: "Эх, мамочка, помру я, помру вот-вот, я чувствую..." "Да брось ты, Володя!" -испугались мы. "Помру, ребята, я знаю..."Это было буквально за неделю до смерти...
В тот день я был у него до часу ночи... А в четыре часа с минутами Володя умер.
Был там Толя Федотов, Валерка Янклович, был Сева, Вадим был, но он ушел вместе со мной.
Ну, какие слухи! Я вам говорю о том, чему был свидетель, какие слухи?!
Во-первых, мы приехали все поддатые, веселые... Володя спел пару песен. Знаете, мы его никогда не просили петь, он не любил, чтобы его просили. Он вдруг сам, ни с того, ни с сего, брал гитару и пел. Это возникало спонтанно... Он сам высовывался со своими предложениями по этому поводу и не принимал чужих рекомендаций и просьб. А вот когда подходило у него, приперало, он говорил: "Так, спою чего-то новое сейчас или прокатаю новую песню..." А мы уже знали все эти механизмы у него и сами не просили петь.
Так вот, он спел пару песен, сейчас уже не помню, какие. Еще Вадим говорил: "Володя, ну что ты орешь, как сумасшедший, как резанный, мы же здесь рядом все?!"
- А я иначе не могу! - и пошел... Орет, а мы рядом кружком сидим возле дивана, у нас перепонки лопаются... Спел он пару песен и еще в кайф вошел, он до этого укололся, видимо... Потом после песен он стал требовать выпить. Схитрил. Он, действительно, был парень с хитрецой. Сходил на кухню, потом скользнул мимо нас сразу в дверь и наверх. А там, по-моему, художник Налбандян жил или кто-то другой, где он всегда водку добывал, но уже и там не оказалось. Он говорит:
- Ну, могут друзья мои съездить, достать мне водки, мне хочется выпить"
Никто не смог достать... Володя вроде бы затих. Затих, смирившись с обстановкой, что нигде ничего не достанешь, ну куда же - час ночи... Я поднялся, мне было неудобно, пора уже было уходить. Вадим - со мной, мы взяли машину и уехали...
Состояние Володи осталось какое-то непонятное, вроде бы он смирился. Но это было какое-то, как бы временное затишье перед невозможностью выполнить то, что хочешь... Он затих и, как был в костюме, так и прилег на тахту...
А потом уже - рассказ Толи Федотова:
- Я подошел к Володе, что-то ему дурно было, взял пульс - бешеный. Я сел на пол рядом с ним и, держа его руку в своей, так вот и уснул...
А я приехал домой и Анна мне сказала , что звонил Валентин Пуденцов. Валька - страшный поклонник Володи Высоцкого, он только что вернулся после пятилетней командировки из Франции и привез оттуда великолепные записи Володиных песен, да такие, что я раньше и не слышал. Я и закатился к Валентину на всю ночь. А около шести утра мне звонит Анна: 'Тебя искал Вадим Туманов - умер Володя". Я говорю: "Как? Я же у него был этой ночью, вы что там с ума сошли?!!" Я кричал, орал, а потом поехал туда...
... Толя Федотов пил беспробудно и на похоронах, и на девять дней, и на сорок. Он считал себя виновным в смерти Володи: вроде как он заснул... Ведь Володя настолько верил в него, настолько демонстрировал это и говорил всем, что это его личный врач... Толя Федотов кидался с балкона и его задержал кто-то. Вроде Валерка Янклович мне говорил, что Федотов был уже на той стороне и что он его за штанину или за пиджак задержал и перетянул...
Никто из ребят не считал его виновным, нет, Боже упаси, никто и никогда, что вы! Никто этого не показывал, наоборот, его подбадривали, поддерживали, как могли. А он растаял, расплылся полностью... совершенно... все время пытался оправдываться, вешался на всех, плакал беспрерывно. Как только кто чего спросит, так и ... Все сорок дней так...
... Я хочу выразить свою любимую мысль в связи с таким огромным явлением, как Володя Высоцкий и его творчеством. Хочу выразить надежду, что в целом его творчество не осталось для России гласом вопиющего в пустыне. Он потрясал наши души! И за это - великое спасибо ему...

1989 год

написано 16-04-2008 22:06            

Обозреватель Евгений Черных встретился с полковником Анатолием Утыльевым. Испытатель, готовивший в полёт первых советских космонавтов, впервые открывает неизвестную страницу из бурной жизни Владимира Высоцкого

Взломали секретные пломбы
- Знаменитый Театр на Таганке начался, как известно, со спектакля "Добрый человек из Сезуана". Его поставили студенты Юрия Любимова, среди которых был Толя Васильев. Будущий актер служил со мной простым солдатом на полигоне. Толя и познакомил меня с "Таганкой". Первые полеты в космос, первые спектакли "Таганки" - эти события происходили на одной волне. Актеры и космонавты стали дружить "домами": мы приглашали их к себе на все праздники, вечера. Космонавты ходили на спектакли... Позже сообща отпраздновали пятилетие театра.
В начале 60-х еще не существовало Центра подготовки космонавтов как такового, действовал лишь Институт авиационной и космической медицины. Находился он недалеко от метро "Динамо".
Но у всех на слуху была засекреченная центрифуга, где тренировали космонавтов, приучали к условиям невесомости. Высоцкий давно просил показать ее, хотел пощупать ее своими руками.
Кажется, в 65-м или 66-м году накануне 7 Ноября мы устроили в институте вечер. Тут-то Володя меня окончательно "достал": покажи да покажи. Пришлось согласиться. Но вечер, поздно, строго засекреченный объект уже опечатан, опломбирован, часовые на посту. Что делать?
Решили с Олегом Газенко взять грех на душу, провести Володю Высоцкого, Толю Васильева и Бориса Хмельницкого в святая святых института. (О.Газенко, будущий академик, директор института, генерал-лейтенант, ходил тогда в научных сотрудниках)
Не хочу вспоминать, как срывали пломбы на сверхсекретном объекте. Как "сняли" часовых. Клянусь, это единственный случай в истории советской космонавтики. Если б все раскрылось, мы с Олегом Георгиевичем точно полетели бы с работы. Тем более что мы посмели провести на секретный объект Высоцкого, который тогда был не в чести у официальных лиц.

Хмельницкий слетел со стенда
- Признаюсь, перед визитом по рюмочке пропустили. Сами понимаете... праздничный вечер, космонавты - народ хлебосольный.
С собой прихватили механика Витю Коротченко. Под центрифугой расположен громадный зал со всевозможными двигателями, системами запуска - без механика никак не обойтись. Свой парень оказался, нас не заложил.
Вначале показали гостям трехплоскостной стенд. Очень серьезная штуковина для тренировки вестибулярного аппарата. Боря Хмельницкий пожелал прокатиться с ветерком. Посадили его, а сами наблюдаем через толстенное пуленепробиваемое стекло. От греха подальше. И оказалось, не напрасно.
Боре предложили пристегнуться. Тот отказался решительно: "Что я, не удержусь?" Он же супермен. Раскрутили - раскачали потихоньку. Нормально. Хмельницкий просит прибавить скоростенку. Но не рассчитал свои силы: красавца мужчину тут же выбросило из кресла. Он скользил по кафельному полу и дико орал благим матом.
Слава Богу, обошлось без травм и переломов. Когда Боря пришел в себя, первым делом попросил: "Выключайте этот... стенд. Больше не буду".
Высоцкий, вместе с нами наблюдавший из укрытия полет друга, повторить его печальный опыт напрочь отказался.

Гагарин боялся центрифуги
- Перешли на центрифугу. Махина поразила Володю, он не скрывал восторга. Она действительно была самой мощной в мире на тот момент. Показали ему историческую кабину, в которой тренировался еще Гагарин, а позже остальные космонавты. Это самая настоящая капсула. Внутри находится кресло, меняющее угол в зависимости от характера перегрузки. Человек практически лежит. В руки ему дается так называемая тангента - ручка с кнопкой. Если испытуемый теряет сознание, то выпускает кнопку. Звучит сирена, центрифуга тут же останавливается: надо вытаскивать "подопытного кролика".
Время от времени перед креслом зажигается табло. Если человек никак не реагирует - значит, плохо переносит испытание. В этом случае могут вообще снять с летной подготовки. И тогда - прощай, отряд космонавтов. Вот почему у нас все так боялись тренировок на центрифуге. Даже Юрий Алексеевич.
Все это мы показали, рассказали Володе. Открыли кабину. Володя полежал в кресле, кнопки понажимал. Вышел. Раскручиваем центрифугу на всю катушку. Зрелище, скажу вам, не для слабонервных: мелькает махина с дикой скоростью, не успеваешь глазами следить.
Остановили: "Ну что, Володя, залезай! Прокатим с ветерком!" Высоцкий замотал головой: "Нет".
- Да не бойся, - говорю. -
Еле-еле покрутим, как на карусели.
- Нет, ребята, боюсь, - честно признался он. И как я ни убеждал певца, он стоял насмерть.
Вернулись за праздничный стол. Никто нашей отлучки не заметил.

Куда исчез космический сценарий
- История с центрифугой имела свое продолжение. Высоцкий попросил познакомить его с рядовыми испытателями. Много порассказали певцу ребята, преодолевавшие невероятные сверхнагрузки. Он подробно расспрашивал, встречался в институте с нашими врачами. И однажды на какой-то вечеринке достает вдруг пухлую пачку печатных листов - сценарий кинофильма об испытателях космических аппаратов. Сценарий мне показался удивительным. Конечно, интрига, мелодрама: во время аварии механизма испытатель чудом спасся, но остался калекой... Суть нашей работы была передана очень тонко. Да что там - гениально!
Олег Газенко, взявший сценарий на рецензию, тоже был восхищен. Я вернул рукопись Высоцкому. Однако дальнейшая судьба сценария мне не известна. Вроде бы он пропал. Мы пытались разыскать его, но безуспешно. Может, кто-то из читателей знает о судьбе сценария? Сообщите. Не хочется верить, что эта рукопись пропала навсегда.
ОТ РЕДАКЦИИ. Высоцкий мечтал о космосе. Буквально бредил им. Написал несколько песен о космонавтах, инопланетянах, летающих блюдцах. Это подтверждает и его первая жена Людмила Абрамова в недавнем интервью Инны Руденко для "Комсомольской прайды". "Мы тогда увлекались фантастикой. Верили в тарелки. Володя тогда пришельцев ждал..." Вот почему он хотел увидеть центрифугу. А от испытаний отказался, чтобы не расстраиваться. Ведь дорога в космос (как и многое другое) опальному певцу была закрыта.

написано 17-04-2008 12:03            

25 января в честь великого поэта и актера россияне готовятся открыть памятник в Самаре, а в Волгограде устроить марафон.

Константин СЕРГЕЕВ
В честь 70-летия Владимира Высоцкого в Волгограде состоится эстафетный марафон: моржи со всей России будут плавать в 25-метровой проруби непрерывно, и днем, и ночью в течение 40 часов, передавая эстафету друг другу. В общей сложности участники преодолеют расстояние в 70 км.

написано 17-04-2008 23:09            

СТИЛИЗАЦИЯ НА УГОЛОВНУЮ ТЕМУ
Осип Мандельштам как-то сказал: "Есть многогранная жизнь вне закона". Естественно, каждый творческий человек, даже если и не сидел сам, задумывается о жизни в неволе. Не у всех эти мысли находят отражение в творчестве. Но Владимир Высоцкий именно со стихотворений на эту тематику начал свой творческий путь. Благо, время было благоприятное: "оттепель", амнистии, много народа, "подкованного" в лагерных вопросах, оказалось на воле. Высоцкий и говорит, что воровского жаргона он нахватался в детстве у себя во дворе. Москва тогда славилась своей блатотой - одна Марьина Роща чего стоила!

Впрочем, суть блатных песен - народный, тюремный, каторжанский фольклор, а у Высоцкого они вроде бы по форме и блатные, а по содержанию - авторские. Блатные песни Высоцкого, по сути, - талантливая стилизация, пародия на настоящую "камерную музыку". Сначала кажется, что все совпадает: есть, как и положено, герой-уголовник, и душещипательная история (как без них в блатных песнях?), и характерная для таких песен мелодия "на три аккорда", однако это так, да не так. В подобных песнях у Высоцкого всегда присутствует изрядная доля иронии по отношению к герою. В этом есть что-то от "хулиганства" Есенина или "цыганщины" Блока. Но только за один юмор народ блатные песни барда не полюбил бы.

"Я ОТ БЕЛОГО СВЕТА ОТВЫК!"
"Я не считаю, что мои первые песни были блатными, хотя я там много писал о тюрьмах и заключенных, - говорил сам Владимир Семенович. - Мы, дети военных лет, выросли во дворах. И, конечно, эта тема мимо пройти не могла: просто для меня в тот период это был, вероятно, наиболее понятный вид страдания - человек, лишенный свободы, своих близких, друзей...". Поэтому такими проникновенными получались песни у поэта. Скажем, "Затопи ты мне баньку по-белому": эмоции человека, отсидевшего "червонец" в ГУЛАГе, - с неповторимой хрипотой он буквально кричит: "Я от белого света отвык!". Писал Высоцкий и о штрафных батальонах, чьи подвиги вспомнили только сейчас:

У штрафников один закон, один конец:
Коли, руби фашистского бродягу!
И если не поймаешь в грудь свинец -
Медаль на грудь поймаешь за отвагу.
Но это песни не совсем блатные, есть тут политическая окраска. А ведь немало у поэта было "бытовых" блатных произведений. Например, про "стукача", которого лирический герой песни привел в "малину", а тот всех сдал. И, стиснув зубы, находясь за решеткой, герой обещает себе и корешам:

Я сохраню хотя б остаток сил,
Он думает - отсюда нет возврата,
Он слишком рано нас похоронил,
Ошибся он - поверьте мне, ребята!
Очень лирична, а потому любима зеками всех поколений песня "Уголовный кодекс", где герой видит за сухими строчками уголовных статей искалеченные судьбы людей:

И сердце бьется раненою птицей,
Когда начну свою статью читать,
И кровь в висках так ломится-стучится -
Как мусора, когда приходят брать.
Главная особенность его песен - не "феня" и не восхваление преступного мира. Самое важное в них - лиричность, проникновенность, душевность. Песня должна выжать из сурового, много повидавшего человека слезу. Высоцкий следовал канонам жанра. К примеру, отрывок из песни "За меня невеста отрыдает честно":

Мне нельзя на волю: не имею права,
Можно лишь - от двери до стены,
Мне нельзя налево, мне нельзя направо,
Можно только неба кусок, можно только сны.
Сны про то, как выйду, как замок мой снимут,
Как мою гитару отдадут,
Кто меня там встретит, как меня обнимут
И какие песни мне споют.
Эти выворачивающие душу песни Высоцкого поют на российских зонах и сейчас...

ЗЕКИ ЛЮБИЛИ СЕМЕНЫЧА
Некоторые историки лагерного фольклора считают, что Высоцкий первым из известных авторов "поднял" блатных в своих песнях. Тот же Иосиф Бродский, встретившись с Высоцким в Нью-Йорке, заявил ему, что, несмотря на юмор, его песни именно блатные. То же самое Владимиру говорил и его друг, шахматист Михаил Таль, правда, замечая, что у Высоцкого "такие блатные песни, которые может петь интеллигенция".

А вот другое мнение: Высоцкий дероман-тизировал блатную музыку, посмеялся над ней! Впрочем, сам Владимир Семенович, как говорили люди, знавшие его, после 1964 года почти не писал блатных песен и, более того, редко исполнял уже написанные. Что ж, в принципе, это для поэта совершенно нормальное явление - эволюция творчества. Высоцкий овладел всеми песенными жанрами, и конечно, в рамках одной блатной музыки ему было тесно.

Однако если Высоцкий и правда разочаровался в данной тематике, народ этого не заметил. Блатные песни барда скоро приобрели огромную популярность. И хотя на официальном уровне они не приветствовались, это только добавляло им в глазах слушателей шарма и обаяния запретного плода. Хотя в "городском романсе" Высоцкого было очень мало жаргонных, блатных выражений, признали его творчество и зеки. О чем свидетельствует огромное количество писем, приходивших певцу из мест заключения. Многие осужденные, в том числе и "авторитетные", были убеждены, что Высоцкий из своих, из судимых! Среди зеков даже ходили легенды, что такой-то вместе с "Семенычем" валил лес в республике Коми. Это заблуждение, впрочем, приятное для настоящего таланта, все время преследовало Высоцкого -для зеков он был зеком, для спортсменов - спортсменом, для старателей - старателем...

Это и не удивительно: певец скрупулезно собирал материал, в том числе и "зековский". Например, он много общался на Севере с золотоискателями, среди которых было немало бывших арестантов. Но не только уркаганов описывал в песнях Высоцкий. За решеткой может оказаться любой, а потому писал он и о такой "масти", как "мужики":

Сгорели мы по недоразумению -
Он за растрату сел, а я - за Ксению.
У нас любовь была, но мы рассталися:
Она кричала и сопротивлялася.
На нас двоих нагрянула ЧК,
И вот теперь мы оба с ним зека -
Зэка Васильев и Петров зека.
А в лагерях - не жизнь, а темень- тьмущая:
Кругом майданщики, кругом домушники,
Кругом ужасное к нам отношение
И очень странные поползновения.
И вот решили мы - бежать нам хочется,
Не то все это очень плохо кончится:
Нас каждый день мордуют уголовники,
И главный врач зовет к себе в любовники.
("Зека Васильев и Петров зека")
В советское время популярность певца Высоцкого базировалась все же не на блатной тематике. А вот сейчас, как говорит сын поэта Никита Высоцкий, в народе возник новый виток интереса именно к ранним песням Владимира Семеновича. Говорят, что среди нынешних зеков в фаворе старая лирическая песня - письмо арестанта на волю:

Свой первый срок я выдержать не смог.
Мне год добавят, может быть, четыре.
Ребята, напишите мне письмо,
Как там дела в свободном вашем мире.
Что вы там пьете? Мы почти не пьем.
Здесь только снег при солнечной погоде.
Ребята, напишите обо всем,
А то здесь ничего не происходит.
Мне очень-очень не хватает вас,
Хочу увидеть милые мне рожи.
Как там Надюха? С кем она сейчас?
Одна? - тогда пускай напишет тоже.
Страшней быть может только Страшный суд.
Письмо мне будет уцелевшей нитью.
Его, быть может, мне не отдадут,
Но все равно, ребята, напишите.
("Свой первый срок я выдержать не смог")

Евгений ЗИМОРОДОК

написано 18-04-2008 12:04            

То ли мед, то ли горькая чаша,
То ли адский огонь, то ли храм...
Все, что было его - нынче ваше.
Все для вас. Посвящается вам.
Б. Окуджава

После некоторых людей остается только черточка между двумя датами. После него остались песни, спектакли, стихи, его жизнь, память...

Он не вышел ни званьем, ни ростом.
Не за славу, не за плату -
На свой, необычный манер
Он по жизни шагал над помостом
По канату, по канату,
Натянутому, как нерв.

Теперь ему было бы 70. Как бы он жил, как бы он творил в современном мире? Трудно было бы ему, намного труднее, чем в "застойные годы". Поэт - это очень чувствительный человек, все, что происходит вокруг, сильно влияет на его душевное состояние. Если Высоцкий не мог терпеть авторитарный режим в нашей стране, крича об этом в своих песнях, срывая голос, разбивая в кровь пальцы о струны, не соглашаясь с устоявшимися принципами, то в наше время... Возможно, именно поэтому в России сейчас так мало творческих личностей. Творческие люди-то есть, а вот личностей...

Он не только не соответствовал государственной системе (лучше бы сказать - система не соответствовала размаху его личности), Высоцкий еще и не был признан как поэт. Самими поэтами. И дело не в том, что его не приняли в союз писателей - не хватало необходимого минимума напечатанных строчек, и это при том, что воскресными вечерами из каждого окна звучал его хрипловатый голос - дело в том, что сами слушатели не считали его поэтом. Бардом - да, но не служителем муз, не поэтом в общепринятом понимании. Один только, зато, наверное, самый великий из его современников-поэтов Иосиф Бродский увидел в нем равного себе.

Популярность Высоцкого в 70-е стала почти легендарной. Приведу лишь один пример. На "Мелодии" записывали новый альбом. Тиражный выпуск его не удался - сверху поступило соответствующее указание. Однако уже через неделю именно эти, последние записи Высоцкого звучали в Магадане, в Риге и на всем пространстве между ними - на склеенных обрывках магнитной ленты.

Я скольжу по коричневой пленке...
Или это - красивые сны?
Простыня на постели в сторонке
Смята комом, огни зажжены.

Или просто погашены свечи?
Я проснусь - липкий пот и знобит.
Лишь во сне долгожданные речи,
Лишь во сне яркий факел горит.

Здесь смысл, здесь девиз и способ - способ донесения своей поэзии до слушателя. И только в последние годы выходят его книги и пластинки, только сейчас, в связи с юбилеем, издано полное собрание сочинений Высоцкого. Бродский, да что Бродский - Ахматова, Мандельштам и Набоков еще ждут своей очереди. Они еще не классики, ведь академические собрания как бы автоматически переводят автора в разряд классиков. Кто из больших художников удостоился этого при жизни? Современник Высоцкого, актер Андрей Миронов, после одного из скандалов в театре, произнес: "Чтобы жить в России вечно, нужно умереть". Однако перед тем необходимо здесь родиться и прожить свой век так, чтобы в день твоего семидесятилетия в каждом доме звучал твой голос, читались книги с твоими стихами, чтобы всюду жила, нет, не память - живая душа.

Во всем мире вряд ли найдется такая страна и такой человек, которого бы его родина любила так, как Россия любит Высоцкого. Даже если бы он обладал только одним из своих талантов, он мог бы стать известнейшим человеком. Но разносторонность - это сущность его. Иначе Высоцкий не был бы тем Высоцким, которого мы знаем.

Работая в театре на Таганке под руководством Юрия Любимова, он хоть и ссорился с режиссером, но постоянно получал главные роли. Их отношения походили на отношения отца и блудного, непослушного сына. Сколько раз Любимову приходилось отменять спектакли только из-за того, что отказывался играть или просто-напросто исчезал Высоцкий! Через некоторое время следовало объяснение, режиссер грозился уволить актера или передать его роли другим.

Но вечером Высоцкий выходил на сцену и... ни о каком увольнении речи уже не было: отработав спектакль, он заставлял публику, приходившую, кстати, часто только "на него", аплодировать стоя. На сцене Высоцкий выкладывался полностью: в таких больших спектаклях, как, например, "Жизнь Галилея" он терял два-три килограмма веса за вечер. Однако психика страдала сильнее: главные роли, требовавшие высочайшего актерского профессионализма, постоянное новаторство (достаточно вспомнить только Гамлета с гитарой), особый дар взаимодействия с залом, когда каждый зритель ощущает всю гамму чувств, сострадает актера-персонажу, - все это изнашивает сильнее любых физических перегрузок.

<<<...>>>

Постоянно гастролируя по стране с театром, Высоцкий параллельно выступал сам, один. Точнее, вдвоем - с гитарой. Он пел свои песни везде, где было можно и нельзя. А нельзя было почти везде. Марина Влади в своей известной книге "Владимир, или Прерванный полет" вспоминает: "Темы баллад разнообразны. Война, спорт, сказки... Здесь есть и песни протеста, но сам автор говорит, что он старается писать об общечеловеческих проблемах. В своих стихах он размышляет о жизни, смерти, о судьбе, о ненависти, о любви, о несправедливости, о героизме, о страдании, о свободе, о дружбе.

Высоцкий не является официальным поэтом, то есть его тексты не печатаются. Но стихи и баллады используются в кино. Он поет перед студентами, рабочими, на заводах, в университетах, в различных организациях. Он поет на сцене и на экране. "Я не пишу для определенной категории зрителей, - говорит он, - я стараюсь затронуть душу людей вне зависимости от их возраста, профессии, национальности. Я не люблю легких песен. Я не люблю, чтобы на моих концертах люди отдыхали. Я хочу, чтобы моя публика работала вместе со мной, чтобы она творила. Наверное, так установилась моя манера. Моя песня - это почти крик".

Баллады Высоцкого - это монологи разных людей. Но он всегда поет от первого лица и становится, таким образом, участником того, о чем поет. Он старается влезть в шкуру своих героев, жить и умирать вместе с ними".

Прямая речь Владимира Высоцкого в книге Марины Влади принадлежит самому Высоцкому. Кто еще мог бы так точно и коротко объяснить суть его личности и работы? Он написал это о себе для конферансье, выступая с концертом в Мексике, где Высоцкого до того никто не знал. После концерта и телетрансляции телефон в студии разрывался от многочисленных звонков благодарных и потрясенных слушателей.

Высоколобые критики сочли, что такой успех рассчитан только на массы, оттого, мол, Высоцкого и не принимают профессионалы. Стоит ли теперь доказывать ошибочность или просто лживость этого мнения? Только пример - решайте сами. Во время гастролей по Америке, в Лос-Анджелесе Высоцкому довелось встретиться с голливудскими актерами. Они, сами понимаете, люди сложные, избалованные славой, много повидавшие на своем веку. Но послушав Высоцкого всего полтора часа, они плакали, хотя ни слова не поняли. А это ведь не кто-нибудь - такие мастера, как Лайза Минелли и Роберт де Ниро!

В отличие от американских "звезд" или современных воротил отечественной эстрады, Высоцкий не был недоступным кумиром - он везде и всегда, в любом зале и в каждой компании был "своим". Его просили петь - он пел, поговорить - запросто... Да и сам он никогда не считал себя лучшим: актером, певцом, поэтом. Всегда ставил себе цель - достичь уровня некоего лучшего деятеля в данной области. Если говорить о планке в литературе - для Высоцкого это был Пушкин. Господь с вами, не о величии и известности речь, - о мастерстве и самоотдаче. Есть некоторое сходство между 60 - 70-ми годами века нынешнего и 20 - 30-ми века минувшего: тогда у читателей был Пушкин, теперь - Высоцкий.

Оба творили время, благодаря тому и другому менялась жизнь, оба влияли на историю, оба не боялись правды сами и не боялись говорить ее другим, в том числе и власть предержащим, каждый из них был своеобразным мерилом, индикатором своего времени, времени, в котором они жили и которое их погубило: Пушкина - "отсутствием воздуха" по Блоку, Высоцкого - убийственной изнанкой маски "светлого будущего".

Интересная у нас история: каждый раз в самую трудную для России минуту, во время самого тяжелого кризиса, находится человек, который взваливает себе на плечи нацию и тащит ее, как крест, к уже, казалось бы, навсегда утраченному уровню. Нет, это вовсе не политики, не реформаторы, не "вожди" - это поэты, писатели, музыканты, философы, словом, люди культуры и искусства, возрождающие самосознание народа.

Говорят, что Высоцкий родился не вовремя: родись он позже, может быть, прожил бы больше сорока двух. Но ведь жизнь поэта - это жизнь его стихов. Чем дольше мы будем изучать его творчество, слушать песни, смотреть фильмы, записи спектаклей, тем дольше будет жить он сам. А когда человек родился - имеет ли это такое уж важное значение для него? Впрочем, с великим человеком иначе: не будь во второй половине ХХ века в СССР Высоцкого, неизвестно, что было бы сейчас. А сейчас многое уже в наших силах, в том числе - продлить его жизнь: не забыть. Не смогли сохранить его при жизни - умерло тело; не сохраним его теперь мы - умрет и душа...

Неужели через десять-двадцать лет от Высоцкого останется только несколько песен и фраз, ставших афоризмами? А все остальное, то, что криком своим он пытался донести до нас, канет в небытие?

Мы должны передать нашим потомкам не одного только "легкого" Высоцкого. Судьбы всех крупных русских художников, созидателей - трагичны. Высоцкий - не исключение. Поэтому забыть его нельзя, но не забыть - мало: надо не отдать пошлякам, не исковеркать, а это значит - понять и сберечь во всей хрупкости живого, чтобы те, кто будут после нас, таким и узнали его, живым и настоящим, не исправленным, не отредактированным, не глянцевым.

А потом, по прошествии года,
Как венец моего исправленья,
Крепко сбитый, литой монумент
При огромном скопленье народа
Открывали под бодрое пенье,
Под мое - с намагниченных лент.

Тишина надо мной раскололась -
Из динамиков хлынули звуки,
С крыш ударил направленный свет, -
Мой отчаяньем сорванный голос
Современные средства науки
Превратили в приятный фальцет.

<...>

Саван сдернули - как я обужен! -
Нате, смерьте!
Неужели такой я вам нужен
После смерти?!

Михаил Болгов

написано 18-04-2008 22:32            

Одно из последних выступлений Владимира Высоцкого

Добрый вечер! На братских могилах не ставят крестов…Я начал сразу с песни, чтобы у вас исчезли последние сомнения в том, что перед вами тот, кого вы ждали. А то обьявят - и не приедет. Теперь несколько слов о том, как мы сегодня построим нашу встречу, потому что я свои выступления не называю концертами. Как вы понимаете, это совсем не похоже на эстрадный концерт. И хорошо было бы зажечь свет в зрительном зале, чтобы я видел глаза. Можно попросить свет зажечь? Почему я всегда прошу зажечь свет? Потому, что я занимаюсь авторской песней, а не эстрадной. Эстрадная песня - это когда большой оркестр, когда меняются певцы, когда меняются номера, свет мигает, выступают акробаты…И вообще не поймешь: что это, вечер песни или просто эстрадный концерт? Авторская песня - тут уж без обмана. Тут будет стоять перед вами человек весь вечер, один, с гитарой, и рассказывать вам. В общем, ведь это не песни - это стихи, которые положены на ритмическую основу, исполняются под гитару или другой какой-нибудь бесхитростный инструмент. И расчет в авторской песне только на одно - на то, что вас беспокоит так же, как и меня, какие-то проблемы, судьбы человеческие, что нас с вами беспокоит одни и те же мысли и точно так же вам рвут душу или скребут по нервам какие-то несправедливости, горе людское. И так же, вероятно, вам будет интересно посмеяться, как и мне, над теми историями смешными, которые я вам сегодня покажу. Короче говоря, все рассчитано на доверие. Потому что когда я начинал писать свои песни - это было уже давно, - я никогда не рассчитывал на то, что у меня будет такая колоссальная аудитория в будущем, что будут залы, дворцы, даже стадионы, и не только здесь, но и в других странах. Я рассчитывал только на очень маленькую группу, маленькую компанию своих близких друзей. Вы многих из них знаете…Ну, некоторых. Мы жили полтора или два года у нашего друга на Большом Каретном, была там такая компания, из которой уже некоторые не живут, - вот Вася Шукшин рано очень ушел, был такой Лева Кочарян, человек, который снял всего один фильм. Он поднялся от ассистента по реквизиту до режиссера без всякой учебы во ВГИКе и т.д. А из ныне живущих - это Тарковский Андрей, писатель Артур Макаров…Вот в этой компании мы прожили вместе нашу всю молодость, и, в общем, я писал для них. Я приезжал откуда-то из другого города - и была уже традиция, что я обязательно им привезу новую песню. Они так и ждали. Ну вот, мы собирались вместе, я пел, и я был абсолютно уверен, что их интересует то, что я делаю, что они это слушают, ну если не с удовольствием, то с интересом. У меня было ощущение раскованности, и вообще была атмосфера дружественности, атмосфера доверия, свободы и непринужденности. Ну другое дело, что мы сидели за столом. К сожалению, здесь не поставишь большой стол, но я бы очень хотел, чтобы все-таки эта атмосфера встречи - как будто вы пришли в гости ко мне за песнями, а я к вам приехал в гости их спеть - у нас установилась. Вот что нужно для авторской песни: ваши глаза, уши и мое желание вам что-то рассказать, а ваше желание - услышать. Тогда все будет нормально. Теперь. Меня часто спрашивают, почему я так много пишу военных песен и пою их. Это конечно, не по той причине, что я прошел войну…Хотя меня часто спрашивают, не воевал ли я, не плавал ли, не сидел ли, не летал ли, не шоферил ли и т.д. Нет, не поэтому. Я просто пишу от первого лица, часто говорю я, и, вероятно, это вводит в заблуждение людей, они считают, что если я пою я от имени шофера, то я был шофером, если какая-нибудь песня про тюрьму, то, я обязательно там был. Все это не совсем так. Во всех этих вещах есть большая доля авторского домысла, фантазии - а иначе не было бы никакой ценности; видел своими глазами, взял да зарифмовал. Конечно, я очень многое из того, о чем вам пою, придумал. Хотя вот некоторые говорят, что они это знают, эти ситуации знают, бывали в них и даже людей, про которых я пою, они очень хорошо знают. Ну что же, это приятно. А пишу я о войне, так много не потому, что это - песни-ретроспекции. Вы знаете, ведь нечего вспоминать, потому что я этого не прошел. Мы все воспитаны на военном материале, у меня военная семья, есть погибшие в семье - как, впрочем, каждого человека у нас война коснулась. Это была великая беда, которая покрыла страну на четыре года, и это будет помниться всегда. И пока еще есть люди, которые занимаются писанием и могут сочинять, конечно, они будут писать о войне. Но я пишу о войне не ретроспекции, а ассоциации. Если вы в них вслушаетесь, то увидите, что их можно сегодня петь, что люди - из тех времен, ситуации из тех времен, а в общем, идея, проблема - наша, нынешняя. А я обращаюсь в те времена просто потому, что интересно брать людей, которые находятся в самой крайней ситуации, в момент риска, которые в следующую секунду могут заглянуть в лицо смерти, людей, у которых что-то сломалось, надорвалось, короче говоря, людей на самом краю пропасти, на краю обрыва. Шаг влево…Или шаг вправо…Как по какому-то узкому канату. У меня даже последняя пластинка, которая вышла, называется Натянутый канат. И я таких людей в таких ситуациях нахожу чаще в тех временах. Вот поэтому я много пишу о войне. Пусть это вас не обманывает. Я считаю, что это нужно петь теперь, сегодня, да и продолжать в будущем. Еще одна песня, называется Тот, который не стрелял. - Я вам мозги не пудрю, уже не тот завод…Спасибо. Ну еще одна песня. Действие происходит теперь, а разговор идет о тех временах. Я сегодня буду вам показывать и прежние вещи, так что даже для любителей они будут казаться новыми, потому что я их давно не пел. Когда я их написал, тогда еще не было такого обилия магнитофонов, такой современной аппаратуры, и поэтому они забыты. Я буду их вытаскивать с нижних полок, отряхивать с них пыль, заменять какие-то слова, петь на другую мелодию - и даже для любителей они будут казаться новыми. И так мне тоже будет интересно, я их буду вспоминать. И конечно, я вам буду показывать новые вещи, которые вы еще не знаете. Следующая песня, прежняя песня моя, называется Случай в ресторане. - В ресторане по стенам висят тут и там…Спасибо. Ну вот, сейчас пришла пора нам с вами улыбнуться. Я не буду вас сегодня потчевать только серьезными вещами. Песня называется Песенка о переселении душ. Такая маленькая преамбула: дело в том, что все религии дают нам надежду на какое-то будущее, на хорошее или плохое, в аду или в раю, а вот индуизм - это более изощренная философия. Они считают, что душа наша переселяется после смерти в животных, предметы, растения, насекомых, камни…В общем, кто куда сможет, тот туда и переселяется - это зависит от того, как ты себя вел в этой жизни…Кто верит в Магомета, кто - в Аллаха, кто - в Исуса…Спасибо. Вы знаете, вот иногда напишешь песню и вдруг видишь: ну что же, я песню написал, а сам веду себя несоответственно. Вот я, например, после того, как написал эту песню, стал приглядываться совсем по-другому к собакам, к псам, думаю: А вдруг это какой-то бродячий музыкант раньше был? Или там кошек каких-нибудь увидишь, думаешь: Это какие-то дамы определенные были раньше…Ну вот тоже, значит, с ними ведешь себя по-другому. Короче говоря, все эти песни воспитывают любовь к животным, я так надеюсь. Я возьму сегодня географический уклон, и мы сейчас с вами поедем южнее в Африку. Песня называется Песенка ни про что, или Что случилось в Африке?. Это - детская народная песня, под нее хорошо маршировать в детских садах и санаториях. Она в маршевом ритме написана. Это если я пою ее для детей, а если для взрослых, то она называется О смешанных браках. - В желтой, жаркой Африке, в центральной ее части…Спасибо. Я этому попугаю потом написал биографию. И вот у меня в детской пластинке Алиса в стране чудес, где написано двадцать шесть или двадцать семь музыкальных номеров и песен, есть история попугая, который рассказывает, как он дошел до такой жизни, как он плавал, пиратом был и т.д. и т.д. Вот если вас заинтересует, найдите эту пластиночку и послушайте. Там я за попугая пою сам. И это в принципе снимает вопрос, был ли я тем, от имени которого пою. Попугаем я не был. Ни в прямом, ни в переносном смысле. Если говорить серьезно, я на самом деле никогда никому не подражал и, в общем, считаю это занятие праздным. Просто, когда я услышал песни Булата Окуджавы, я увидел, что можно свои стихи усилить еще музыкой, мелодией, ритмом. Вот и я стал тоже сочинять музыку к своим стихам. Теперь столько есть подделок, что я сам с трудом отличаю только по каким-то маленьким нюансам. Удивительно! Есть, например, такой человек, который называется Жорж Окуджава. Он взял фамилию Булата, а поет моим голосом. Считается, что это очень не сложно. Надо, дескать, выпить лишку, подышать в холодную форточку - и будет уже под Высоцкого. Это не совсем так. Я вам должен сказать, что они срывают нарочно голоса, делают их больными, а у меня голос не больной, он всегда был таким. Даже когда я был вот таким малолеткой и читал стихи взрослым людям, они всегда говорили: Надо же! Такой маленький, а как пьет! - У меня всегда был такой глухой голос, это уже от папы с мамой, никуда от этого не деться. Я его, конечно, подорвал немножечко, но все-таки он такой был. Есть искусство пародии - это ладно, но вообще я считаю, что, когда человек подражает, он просто сам не может ничего и поэтому пытается под кого-то делать. Лучше под себя, как говорил Маяковский. Это будет правильнее. И вообще, я призываю всех людей, которые владеют этим бесхитростным инструментом и тоже пробуют свои силы в сочинительстве: пытайтесь лучше - сами, как сами можете, как сами видите, как сами понимаете. Вот тогда будет замечательно. Вообще, интересно в жизни иметь дело с человеком, который - личность, который имеет свое мнение и суждение о тех вещах, о которых он говорит. Я уже не говорю о том, что когда человек пишет, то это же ответственность…Конечно, интересно людям услышать что-то, что им никто другой не расскажет со сцены. Ну представляете, в наш век, когда тебе выплескивают в уши и в глаза потоки информации - телевидение, с экрана кино, телефон, сплетни…Столько информации, что хочется прийти в зрительный зал, чтобы тебе о чем-нибудь новом и интересном рассказали со сцены. А если тебе начинают показывать каких-нибудь других людей - ну в пародии, ладно. Некоторые делают это смешно, другие - менее смешно, но, в общем-то, это такое вторичное искусство, верно? Ну хорошо. Теперь поехали еще южнее. Мы поедем на острова Новой Гвинеи, и песня называться так будет: Одна научная загадка, или Почему аборигены сьели Кука. Кук - мореплаватель известный, он открыл Новую Зеландию, массу островов…И, по свидетельству современников, очевидцев и историков, к нему аборигены-дикари относились прилично. Вообще, любили его, даже, говорят, они плакали, когда узнали, что он погиб. Но все-таки сьели. Вот - любили и сьели. Это бывает, что любят, а сьедят, поэтому ничего нового я вам не расскажу. Хотя, если вас интересует…Я спрашивал у смотрителя полинезийского музея, почему у них так долго в силе были законы каннибализма. У них антиканнибальские законы вышли только шестнадцать лет назад. Он говорил: Ну, в общем, это был вопрос питания, как нету мяса - так настреляем, сколько надо…Что же - на одной рыбе…А вообще, - говорит, - это поверья, традиции, которыми аборигены пользовались тысячелетиями. О том, что, например, если тебе враг храбро сопротивлялся и ты его убил, нужно немедленно сьесть его печень - тогда к тебе перейдет его храбрость. Есть и другое, более сложное - тут уже для раздумий: если ты хочешь быть таким же хорошим и приличным человеком, как твой друг, надо сьесть его сердце. И вот тут - как же? Как оставаться приличным, убив своего друга? Или дожидаться, когда кто-нибудь другой его убьет, да? Подкарауливать и не мешать это сделать? Ну, короче говоря, считается у них: чтобы самому стать лучше, надо сьесть пару хороших людей. Что, в общем, мы часто делаем. Есть еще, конечно, спортивные нюансы. Например, что нужно обглодать коленную чашечку у хорошо при жизни бегавшего человека. Или так: высосать глаз - будешь лучше стрелять и т.д. Я рекомендовал даже некоторым тренерам. Они говорят: Да, это мы делаем часто - товарища по команде сьедим…Но ничего не помогает, результаты не растут от этого. Итак, Почему аборигены сьели Кука…Не хватайтесь за чужие талии…Теперь - немножко севернее, поедем в Париж. Песня называется Письмо к другу, или Зарисовка о Париже. Почему зарисовка? Потому, что на песню она не тянет, в ней нет второго дна, в ней нет подтекста никакого. Это то, на что упал взгляд в тот момент, когда я там был. Вот такое письмо, послание другу: Ах, милый Ваня! Я гуляю по Парижу…Вы знаете, в отличие от других песен, в которых, я повторяю, большая доля вымысла, здесь - чистая правда. Я сам видел эти надписи, читал. Я сначала думал, что это французы, что это какая-то преемственность культуры, а потом понял, что это просто те, которые по культурному обмену ехали, там оставили память о себе. И внизу написали: Здесь был Миша. Теперь я хочу вам спеть песню, которая , может быть, с географическим уклоном…Сначала опять предисловие небольшое. Последнее время очень много разговоров о различных чудесах, которые существуют вокруг нас. Это, конечно, летающие тарелки, которые многие видели, а некоторые в них даже летали. Один господин сказал, что он там пару дней провел и был на Венере - господин Адомский…Это, конечно, чудовище лох-несское. И вы знаете, что у нас ведь тоже в одном из озер где-то в Якутии было такое чудовище, и человек девять защитили кандидатские, человек шесть - докторские, - как это в пресной воде могла оказаться касатка, да еще живет там. Выяснилось, что это один человек, которому не дали защитится, поселился там, и, как только приезжала экспедиция, он выезжал на резиновой лодке, вот так ставил весло…Это чистую правду я вам рассказываю, он морочил головы всем желающим защититься в течение нескольких лет. И правда, были диссертации по этому поводу с очень важными догадками, даже - где располагалось море, куда оно отступило. Считали, что там море было. Потому, что как иначе туда касатка попала - что, ее принес кто-нибудь, что ли? Ну вот, оказалось, что это не касатка - это была резиновая лодка надувная, с веслом. Этот человек жив до сих пор, здравствует. Он прислал письмо в академию, по поводу того, что он мистифицировал. Ну, в общем, диссертации в силе. И конечно из чудес - Бермудский треугольник, в котором вот уже не один десяток лет исчезают самолеты и корабли и никто не знает - как? Потому что если находят там очевидцев, то они уже все сдвинуты и - кандидаты в желтый дом, как, впрочем, и мы с вами тоже, если будем так сильно увлекаться этими самыми необьяснимыми загадками. Вот Письмо в редакцию телевизионной передачи Очевидное - невероятное из сумашедшего дома (с Канатчиковой дачи)...Дорогая передача! Во субботу, чуть не плача…- Я задумал написать большую такую песенную поэму, а может быть…Я даже не знаю, как это будет называться по жанру. Во всяком случае, там будет очень много песен, которые поют лошади. Лошади великих людей, лошади различных профессий - и водовозы, и лошади, которых впрягают в катафалки, и лошади, повторяю, знаменитых людей. Потому что мы знаменитых-то людей помним, а на ком они ездили - в прямом, конечно, смысле - не помним. В переносном смысле, они ездили на народе, это мы знаем, а вот в прямом смысле - на каких лошадях? Я пока собираю материал, потому что я даже не знаю, как этих лошадей зовут. Есть вступление в этой поэме, оно выглядит так: Мы верные, испытанные кони…- Такое будет вступление. Ну у меня несколько песен есть уже, которые исполняет лошадь. Вот одну из них я вам спою, называется она - Бег иноходца...Я скачу, но скачу иначе…Песенка о фатальных датах и цифрах…Ребята! Зачем вы стоите и беседуете? Обидел вас кто-нибудь? Ну выведите из зала или оставьте, пускай люди слушают. Если уж так случилось, прорвались! Мы тоже прорывались, когда были студентами. Я на французский театр через крышу лазал, так де прорывались. А потом я уже видел, как прорываются студенты к нам в театр. Когда у меня была премьера Гамлета, я не мог начать минут пятьдесят. Сижу у стены - хол-лодная стена! - у нас еще отопления не было. А я перед началом минуь пять сижу у стены. И вот - не могли начать, потому что пришли студенты, нормальные, прекрасные ребята, прорвались и не хотели уходить. Я бы на их месте сделал тоже самое. Итак, О фатальных датах и цифрах. Песня посвящена друзьям моим - поэтам...Кто кончил жизнь трагически, тот - истинный поэт…

написано 18-04-2008 23:40            

Почему «Поминки»?

Что это — поминки?

В православии, когда умирает человек, после похорон — тризна. А девятый и сороковой день — это поминки. Таков старинный русский обычай.

Я участвовал в поминках по Владимиру Высоцкому.

Девятый день отмечал в Париже вместе с сестрами Полякофф: Мариной Влади, Ольгой и Еленой. После обедни в церкви мы пришли в удивительную квартиру удивительного художника, эмигранта брежневской эпохи Миши Шемякина, друга Володи. Старый, огромный парижский дом напротив Лувра. Насыщенный атмосферой и запахом старой России, это, наверное, объединяет их с квартирами моих друзей в Москве, Ленинграде. Впрочем, этот климат, этот свет сопровождает русских эмигрантов из богемы, даже самых недавних, буквально повсюду. Будто с русских картин XIX века. К тому же, запах. Может, от мебели и икон, которые то ли с Родины с собой привезли, то ли тут же, по приезде, отыскали в парижских, римских или израильских антикварных магазинах. У Шемякиных такое настроение усиливали картины Миши — следы его творческой горячки — на стенах, на мольбертах и, может быть, еще более удивительное творчество Мишиной молоденькой дочери.

Ах, меланхолия русских парижских жилищ! Я хорошо ее понимаю, потому что родился в нынешнем приграничье Польской Республики. Как и Володе, известна мне эта взрывчатая смесь — кто знает, чего? — ностальгии, горечи, поиска себе подобного, необъяснимого чувства вины.

Когда это меня настигало, я шатался по польским пивным. Когда это находило на Володю, пропадал вместе с Мишей Шемякиным. Если бы только дня на три! А потом слезы Марины, неделя мук похмельных. И богатеют от этого только цыгане в «Распутине» — есть такая забегаловка а Париже: к ним уходило то, что Володя месяцами копил на вожделенный автомобиль.

Миша тоже хорошо попивал. В то время он прощался перед выездом на постоянное жительство в Нью-Йорк. Я возвращался в Польшу, где набирала мощь волна забастовок. Надвигалась августовская революция (в Польше, 1980. — прим. переводчика). Первые поминки были последней моей встречей до сего дня — с Шемякиным.

Согласно обычаю, стол был уставлен любимыми кушаньями усопшего. Лосось, селедка, икра, свежие огурцы — все из лучших армянских магазинов Парижа. На горячее отличный украинский борщ, вкус которого помню и сейчас, ну и бефстроганов с гречневой кашей. Наконец, водочка. Московская, столичная — бутылки обросли толстым льдом.

На столе хаос. Шемякины вообще баламуты. Кроме них, Марины и ее сестер, гитарист Высоцкого Костя Казанский и я с Зузанной. Посередине стола хозяева поставили пустой прибор, при столе — пустой стул. На стене гитара и фотография усопшего. Стараясь, чтобы не оставались пустыми рюмки, вспоминали лишь наши с Володей забавные происшествия, потому что печали за столом он, храни Бог, не переносил. Мы не плакали, потому что раньше плакали в церкви, где одетый в черное, опохмелившийся — тут я его понимаю — Шемякин рыдал в голос, чем не нарушил церемонию, так как еще громче звучали прекрасные григорианские хоры. Впрочем, каждый из нас время от времени всхлипывал потихоньку.

«Поминки...» — почему все же? Эти заметки тоже своего рода поминки по умершему другу. По человеку, которого знал на протяжении многих лет, часто встречался, слушал, любил. Я благодарен судьбе, что позволила мне стать артистом, достичь каких-то успехов, увидеть свет и узнать необыкновенных людей. Среди них, возможно, самой яркой личностью был Владимир Высоцкий.

Вторые поминки на сороковой день со смерти Володи должны были отмечаться в Москве. Обещал Марине обязательно приехать, где бы к тому дню ни был. Второго сентября находился в Варшаве. В моей стране после подписания Гданьских соглашений царила горячечная атмосфера радости и тревоги: выйдет, не выйдет?

А я стремился на одну ночь в Москву...

написано 19-04-2008 10:56            

Есть женщины, которые оберегают, питают волшебными флюидами, даже готовы, если нужно, разостлаться страховочной сеткой. Но это утомительно, нечеловечески трудно и на длинной дистанции не имеет смысла. В конце концов упругие тела канатоходцев валятся-таки вниз, а женщины, чтобы не сгинуть, вынуждены отпрянуть от вертикали падения, их «птицам подобные» избранники, легко воспаряющие, все же не могут противостоять земному притяжению...

Сейчас, по прочтении Марининой книги, знаю, что то первое рукопожатие, которым обменялись с Высоцким в отеле «Россия», имело место быть накануне происшествия, впервые поставившего его лицом к лицу со смертью. Володя спешил к ожидающему перед гостиницей автобусу, который должен был отвезти звезд Московского фестиваля на какой-то официальный прием. Марина Влади была уже в нем. Володя вошел в автобус, не учтя того обстоятельства, что живая легенда страны для провинциального водителя — лишь обычный русский, а автобус был «для иностранцев».

На глазах Марины и других гостей он был грубо изгнан из автобуса, через окно Марина видела, как он с яростью пнул какой-то ящик, и униженный, скрылся за углом.

После приема, читаю дальше у Марины, гости направились в квартиру одного из актеров, приятеля Володи. Он сам объявился там после полуночи, совершенно пьяный. Соответственно своему состоянию ввязался в спор. Разыгралась драма. У Высоцкого пошла горлом кровь. Вызвали «скорую». Врач определил, что он умирает, и во избежание хлопот со статистикой отказался забрать его в больницу.

Все именно так: в тот раз Марина Влади спасла ему жизнь впервые. С неистовством женщины бьющейся за любимого, она заставила санитаров взять Володю. В больнице выходили его. Реанимация, операция (лопнул кровеносный сосуд в гортани) и длительное выздоровление. После многих, многих дней он начал понемногу приходить в себя и даже что-то напевал больным и персоналу.

Виктор Ворошильский использовал однажды определение «люди натянутой струны». В сущности своей Володя вполне бы подошел под такое определение.

Как и многие великие художники, он страдал неким инстинктом самоуничтожения. Долгое время я не догадывался о пороке Высоцкого. Никогда — и Марина знает, что это правда — не видел его пьяным. В начале нашего знакомства уверился, что он окончательно бросил пить. Оба держали меня в приятном заблуждении, что «ни капли алкоголя, может, когда, Маринка, достигнем сорока, будем старые, то выпьем по капельке красного на Черном море». Только из книги Марины узнал об этой большой драме...

Наверное, в 1974 году коллега сообщил мне, что видел в Вильнюсе смертельно пьяного Высоцкого. Звоню к Володе в Москву и повторяю, что услышал. Спокойно спрашивает:

— Кто тебе это сказал?

— Мой приятель, — говорю.

—Значит, он не приятель.

Кажется мне, что ни тот, ни другой не кривили душой. Сейчас только узнал о том, что Володя именно там запил. Но не хотел в этом признаваться, был несколько сконфужен. Выкрутился, объяснив мне, что сплетник не может быть настоящим другом. Тогда и понял я, что был, пожалуй, единственным человеком, который свято верил в абсолютную трезвость Высоцкого. И Володя не хотел этого человека лишать веры. Утешаюсь тем, что ему помогала моя вера в прочность его натуры.

написано 19-04-2008 22:08            

Борис Хмельницкий всегда был приветлив, становился душой любой компании.
В субботу, 16 февраля, в возрасте 67 лет ушел из жизни актер Борис Хмельницкий, знаменитый своей ролью доблестного и отважного Робин Гуда. В последние минуты возле умирающего актера были его любимые женщины - сестра Луиза и бывшая супруга актриса Марианна Вертинская.

Хмельницкий никогда не жаловался на здоровье, всегда держался бодро. Как только появлялся на любой вечеринке, зал наполнялся его громким голосом, шутками. Он излучал оптимизм и жизнелюбие, поэтому всем казалось, что он будет жить лет сто, не меньше! И вдруг... словно «сгорел». Последний месяц он уже не выходил из дома - у него была онкология. Болезнь переносил мужественно, не хотел расстраивать родных...

А ведь еще, кажется, совсем недавно мы общались с Хмельницким за жизнь в Союзе кинематографистов. А ранее - с его бывшей женой актрисой Марианной Вертинской, интервью с которой не было опубликовано. Фрагменты интервью бывших супругов печатаем сегодня как дань памяти этому прекрасному артисту.

Борис Хмельницкий: «Я все еще люблю Марианну!»

- У вас есть любимая?

- Сейчас я один. На всю жизнь для меня лучшая из женщин - моя бывшая супруга Марианна Вертинская. Я до сих пор ее люблю. И очень жалею, что мы расстались. Хотя после развода мы продолжаем видеться. Она необыкновенная, чудесная женщина. С этой женщиной связаны мои лучшие воспоминания, моя юность. Мы были студентами театрального училища. Веселое было время!

- Говорят, еще до того как встретить Марианну, вы чудесным образом познакомились с ее отцом?

- Да, в середине 1950-х годов мой отец был начальником окружного Дома офицеров во Львове и привел нас с сестрой Луизой на концерт Вертинского. Потом мы пошли за кулисы. Когда отец представил нас Александру Николаевичу, я сказал, что хорошо знаю его песни - я слышал их с детства с трофейных пластинок, которые достались отцу в Китае. Я перечислил: «Молись, кунак», «Дорогой длинною», «Желтый ангел». Вертинского поразило, что советский школьник любит эти его песни. А много позже, в 1978 году, я женился на его дочери Марианне!

Вообще-то была полумистическая история. Мой друг по Театру на Таганке Володя Высоцкий еще в 1975 году написал мне стихотворение - это было за три года до моего брака с Марианной, когда я еще за ней даже не ухаживал. Мы просто вместе учились в Щукинском училище. Лишь спустя годы я перечитал то Володино стихотворение и понял, что оно было пророческое. Володя предугадал и мой брак с Марианной, и то, что у нее будут дочери, «внученьки» Вертинского!

...С исторической эпопеей про Робин Гуда связано много воспоминаний. Например, высшая инстанция запретила все баллады Владимира Высоцкого, написанные им для этой картины. Мы, актеры, вступившись за Володю, демонстративно покинули студию. Поэтому Робин Гуд говорит не моим голосом.

- Слышали, вы заядлый охотник?

- Да. Случалось, подстреливал кабана. Но после одного случая стреляю только уток: когда отца перевели служить на Украину, мы, взяв ружья, пошли поохотиться на пограничную полосу. Неожиданно на нас выскочила косуля. Я вскинул ружье и выстрелил. Она падает на вспаханную полосу, я подхожу (оказалось, что я ее только ранил), и тут она на меня так посмотрела, а из глаза потекла слеза... Я это навсегда запомнил...

В. Высоцкий Б. Хмельницкому

Сколько вырвано жал,
Сколько порвано жил!
Свет московский язвил,
но терпел.
Год по году бежал,
Жаль, что тесть не дожил -
Он бы спел:
«Внученьки, внученьки,
Машенькина масть!
Во хороши рученьки
Дай вам Бог попасть!»

1975, осень.

Марианна Вертинская.

Марианна Вертинская: «Мама назвала меня в честь возлюбленной Робин Гуда»

- Для меня идеал супружеских отношений - те, какие были у моих мамы и папы, - рассказала «КП» Марианна Вертинская. - Папа относился к маме нежно, писал ей каждый день письма. И какие-то черты отца я всегда находила в мужчинах, в которых влюблялась: доброту, интеллигентность, порядочность...

Кстати, мама назвала меня Марианной по имени пылкой возлюбленной благородного разбойника Робин Гуда. Тогда в Шанхае, где была мама, шел про Робин Гуда голливудский фильм, на который мама часто ходила - ей понравилась актриса. В жизни я тоже стала женой Робин Гуда... Что-то в этом есть мистическое... И после развода с Борей мы с ним встречаемся, общаемся. Всей семьей ходили смотреть студенческие спектакли нашей дочки Даши... Мы всегда встречаемся на Пасху. Я приезжаю к Боре, он гостит у меня.

- А почему вы расстались с ним?

- Я очень влюбчивый человек. Заводила романы, влюблялась в кого-то другого. Но расставались мы всегда хорошо.

- Марианна Александровна, а сейчас у вас есть любимый мужчин?

- Близкого мужчины у меня на данный момент нет. Может быть, это и хорошо...

написано 19-04-2008 22:11            

Происшествие, о котором сейчас расскажу, не могло не ослабить этой веры.

Было это в Париже. Прихожу, Марина подает мне знаки, чтобы я как можно тише прошел в спальню Володи. Вхожу и вижу друга, зачарованно смотрящего фильм. Это Феллини — «Три шага в безумие». Фабулу фильма рассказывать не имеет смысла, потому что ее, как всегда у этого режиссера, не существует. Герой приезжает на киносъемки в Рим. Молодой. Интересный. Богатый. И где-то проскальзывает, что он и наркоман, и алкоголик. Вместо того, чтобы выйти на съемочную площадку, он садится в спортивный автомобиль и гонит, куда глаза глядят. На него обрушивается калейдоскоп видений.

Я никогда не употреблял наркотиков, поэтому мне неведомы вызванные ими галлюцинации. Говорят, они сказочно живописны и красочны. Экран в ходе бешеной гонки то и дело менял цвета и освещенность. Наконец, герой влетел в какой-то нескончаемый тоннель. Признаюсь, что меня все это не очень интересовало. Впрочем, не видел картины с самого начала. С какого-то момента начал разглядывать Высоцкого. А он смотрел на экран, как кролик, загипнотизированный удавом. Как будто приглядывался к чему-то страшному и притягательному одновременно. Отворились двери, и Марина сказала: «Чай готов». Высоцкий тяжело поднялся и, глядя мне прямо в глаза, произнес: «Браток, это наша судьба». Чай мы пили с чудесным вареньем.

Для меня это был первый сигнал, которому тогда я не придал значения. Потом были и другие, пока не наступил момент, когда невозможно стало притворяться.

Париж. Конец семидесятых. Володе предстоит дать три сольных концерта на Монмартре. Утром, в день первого концерта, зашел к ним. Открыла Марина. Бледная, заплаканная. Почувствовал характерный запах лекарств. Из спальни донесся голос, напомнивший мне голоса алкоголиков из Володиных песен. Из спальни вышел человек, как я понял, доктор. Говорит что-то Марине об эсперали. Знакомые слова, но смысл не доходит. Постепенно начинаю понимать. Все, как всегда. Был многодневный запой. Марине уже ничего не удается сделать. Входим к Володе. Лежит бледно-зеленый, обливаясь потом. Таким я видел его после Гамлета в Варшаве. Старается что-то сказать, но не в состоянии выговорить слов. Мышцы губ, голосовые связки и гортань, его легендарный голос — эти «птица-тройка», ковер-самолет, ракета «земля-воздух» — не подчиняются ему. А вечером концерт. Все билеты проданы!

Позволил себе... Один только раз. Но за какую цену...

Был. Видел. Марина в глубине сцены, за ансамблем, знакомит публику с содержанием очередной песни, которую Володя должен спеть. Я и её сын Петька знаем, что сейчас Марина больше расстроена, чем взволнована. Мы тоже не в себе.

Потом ужин у ее сестры Одиль на рю Университэт. Маленький дворец в самом центре города. Одиль — это Таня, одна из трех сестер в известной парижской инсценировке пьесы Чехова. Одиль, прекрасная, чудесная. Одиль умрет от рака на месяц раньше Володи.

Скромный ужин в скромном дворце. Володя не пьет, ест мало. Он очень устал. Осмеливаюсь нарушить тягостное молчание. Говорю, как мне кажется, нечто важное: «Слушай, так дело не пойдет, этого нельзя позволить. Ты принадлежишь не только себе, ты — достояние не только одной России, ты — гордость всех славян. Я, поляк, не хочу и не позволю, чтобы ты себя уничтожил». Говорю, а сам чувствую себя уже несколько пьяным. Володя сидит трезвый и сочувственно смотрит на меня. А я что-то бормочу сквозь слезы. Может, благородно, но глупо. Вижу, что не очень меня слушает. Подхожу с другой стороны: «Слушай, плохо ты это задумал. Твой любимый Пушкин, Лермонтов... с пистолетом в руке... это в порядке! Есенин, Маяковский... самоубийство. Очень молодые, и все же романтическая легенда, а ты для этого уже старый, тебе пристало мудро и достойно состариться, как Толстому, а не придуриваться и пить насмерть». Володя легко усмехнулся и посмотрел на меня нездешним взглядом.

Прошли годы. Я уже все знаю. Не имел он склонности к самоубийству. Смысл натянутой струны заключается не в том, чтобы красиво отзвенеть, а в том, чтобы в созидательные и переломные моменты жизни давать забыть о существовании смерти. Если меньше думать о смерти, то получаешь возможность принимать прямо с неба хорошую дозу отваги и жизненной энергии.

Окуджаве было достаточно нескольких слов, чтобы отразить безумный бег Высоцкого по жизни при его здоровье, щенячьей доверчивости. Недавно обратился к Булату:

— Пишу воспоминания. Расскажи мне, пожалуйста, что-нибудь о Володе.

Мне известно, что он не любит, когда его выспрашивают о Высоцком, но мне не отказал. Он хорошо знает, так же, как и я, что в нашем мире живые всегда более правы, чем мертвые, но в поэзии, в искусстве — наоборот. Посмотрел на меня, как только ему присуще:

— Мы же его совсем мало знали. Он любил компании, любил выпить. Я пью мало, люблю одиночество... Последний раз видел Володю в середине июля 1980-го. Еду потихоньку по улице Горького. Кто-то на скорости нагоняет меня. Гляжу, а это Высоцкий на своем «мерседесе», улыбается довольно. Помахал мне, промчался вперед и пропал. Вот... Через некоторое время, — продолжал Булат, — мы с Олей были в круизной прогулке по Черному морю. Жили в той же самой каюте, которую чуть раньше занимали Володя с Мариной. И там, как раз в этой каюте, по радио узнали, что Володя умер. Вот...

написано 20-04-2008 21:23            

Немало мне поведал поэт о поэте. Я был доволен. Ничего в этом рассказе не хочу приукрашивать. Булат знает, что говорит, и отвечает за свои слова. Чтобы было понятно до конца, котел бы добавить, что великий Булат, художник совершенно иного темперамента, чем Высоцкий, очень ценил своего младшего друга и при жизни сделал для него немало хорошего. А ведь в то время, чтобы даже просто хорошо отозваться о Высоцком, нужен был не только вкус, но и смелость.

Володя довольно поздно начал путешествовать и давать концерты за границей. Именно эти выезды позволяли ему отдышаться, позволяли ему соскучиться даже и по тому, что ненавидел в своей стране. Думаю, что можно вдали от Родины затосковать о том, что в себе и в своем краю не любишь. Некоторые художники без такого заряда гибнут. Может быть, эта битва с постоянно воскресающими драконами, а может, с ветряными мельницами, но она должна продолжаться.

Заграничные путешествия Высоцкого стали возможны только после визита президента Франции Помпиду в СССР. Марина упросила кого нужно — все это драматично описала она в своей книге, — чтобы ее мужу было позволено выезжать за границу. С тех пор Володя часто ездил в Париж, к Марине...

Как и я, он не любил летать самолетом. Ему очень нравилось водить автомобиль. Как известно, дорога из Москвы до Парижа проходит через Польшу. Володя очень любил нашу страну. Больше, чем любил. Его любовь к Польше несла в себе печать трепетного очарования, восхищения. Знаю наверняка, что это была не просто вежливость. Поклонникам Высоцкого известна анкета, которую он заполнял совсем молодым человеком. На вопрос, какую страну он больше всего любит — ясное дело, после России, возлюбленной Родины, — без сомнения отвечал: Польшу. Из композиторов самым близким ему был Шопен.

Знаешь, Марина, внимательный слушатель обнаружит в его песнях много намеренных полонизмов и сведений о поляках. Ты мне рассказывала, как это было, когда Володя впервые приехал в Варшаву...

Намеревались день-два погостить у меня, потом ехать дальше. Немного задержались, потому что заблудились, случайно оказались у Шленско-Домбровского моста. Хотели пересечь Вислу в месте, где открывается прекраснейшим вид на Старе Място. Володя остановился, вышел из автомобиля, спустился вниз, на пляж. Долго смотрел на Старувку...

Много знал о Варшавском восстании, о его трагической судьбе. Слышал о том, что по приказу Сталина наступление советских войск было остановлено с тем, чтобы восстание было потоплено в крови, чтобы полегли те, кто намеревался объявить миру: «Сами освободили свою столицу, поэтому имеем право решать судьбы собственной страны». Как-то Володя сказал мне наивно, как ребенок: «Знаю все, даже о пакте Риббентроп-Молотов...».

Долго смотрел он на Старе Място и на клочке бумаги тут же, на пляже, стал что-то записывать. Когда добрались до меня — жил я тогда на улице Брагонув, здесь же, на Лазенках, сразу с порога оповестил: «Начал новую песню».

Сто тысяч дорог позади,

Далеко, далеко, далеко,

А что там еще впереди?

Дорога, дорога, дорога.

Ты сердце свое успокой,

Напрасны, напрасны тревоги

У нас просто адрес такой —

Дорога, дорога, дорога.

Я выйду живым из огня,

А если погибну до срока,

Останется после меня

Дорога, дорога, дорога.

Нет, вы не опоздали, Маринка.

А потом была прогулка по Лазенкам, Старому Мясту — и урна с пожертвованиями на восстановление Королевского замка. С великой простотой и скромностью он, русский поэт, опустил в урну пачку банкнот, ты, французская звезда, — фамильный перстень. Да, я все помню...

написано 21-04-2008 21:15            

Володя не расставался со своей гитарой. Но однажды, к нашему недоумению, приехал в Польшу без нее. Оказалось, что на границе советский таможенник объявил ему: «Высоцкий, ваша гитара нам слишком ценная...». И он вынужден был оставить ее на депозите. Чиновник счел, что не может допустить того, чтобы Высоцкий где-то там, неизвестно для кого концертировал. Сообразил про себя, что если до его начальников дойдут сведения о каком бы то ни было нелегальном концерте в дружественной Польше, то он, таможенник, имел бы такую заслугу — пытался это предотвратить, — ведь именно он не выпустил за границу легендарную семиструнную гитару Высоцкого. Впрочем, один Бог ведает, о чем этот человек думал. Может, так любил эту гитару, и так много она для него значила, что не хотел, чтобы Володя ее где-то по дороге испортил или потерял.

Быстро нашлась для Высоцкого другая гитара. Правда, шестиструнная, но это ничего. Володю не нужно было долго уговаривать. Тот импровизированный концерт состоялся в отеле «Мазовецком» в Лодзи.

Лодзь не лежит на трассе Варшава-Швеция. В Варшаве Володя и Марина узнали, что там снимается фильм. Поначалу они не намеревались заезжать ко мне. Торопились очень. Уже стемнело, когда за Ловичем заметили дорожный знак с надписью «Лодзь 50 км». Решили встретиться со мной. Администратору отеля «Мазовецкий» сообщили, что их паспорта остались в «Европейском» в Варшаве. Привезла им их назавтра Малгожата Браунек, ехавшая на синхронную запись «Потопа» в Лодзь. Вечером собрались узким кругом киношники, среди них Казимеж Куц, Ежи Гоффман, Януш Маевский, Малгося Потоцка. Высоцкого, как уже говорилось, не требовалось упрашивать. Достаточно было сказать: «Спой, Володя». Настраивал гитару, откашливался, гасил сигарету. Курил много — крепкие американские. И начинал.

Нечасто удавалось мне видеть слезы в глазах мужчин. На концертах Высоцкого —всегда. У всех у нас пробегали мурашки по спине. Это было нечто непривычное.

Слышал его, главным образом, поющим для поляков. Он знал, что мы не понимаем всех слов, и перед каждой песней рассказывал, о чем будет петь. Так было, например, когда я привел к нему целый Театр Народовы во время наших выступлений в Москве.

Мы пришли на Малую Грузинскую, где Володя жил. Он для нас приготовил пышный прием. Обильно заставленный стол: лосось, икра, грибы, водочка... В тот раз не было Марины с провиантом от парижских армян. Москва — не Париж, даже Высоцкому, перед которым распахивались двери магазинов и ресторанов (он не мог себе даже вообразить, что для него не найдется осетра или свободного столика), потребовался целый день на подготовку к приему.

Был гостеприимен, каким может быть только русский. Любил гостей, нравилось, когда люди встречались у него, ели, веселились, чувствовали себя, как дома. Володя был в своей стихии. И именно тогда особенно охотно пел. Кроме коллектива Театра Народовы была поехавшая со мной в турне Марыля Родович, которую Высоцкий очень ценил.

Видишь, Маринка, Володе довелось на протяжении нескольких лет узнать и принять аж трех спутниц моей жизни. Я был эгоистичен в счастье. По третьему разу, впрочем, ты была свидетелем на моем венчании в Париже в 1978 году. Володя был тогда в Москве. Мне хотелось вам обоим продемонстрировать, что никаких новых браков уже не будет. Но тогда на Малой Грузинской, двумя годами раньше, сидела со мной рядом Марыля в уверенности, что новых супружеств ни у нее, ни у меня больше не будет.

Среди гостей в тот вечер был еще Никита Михалков, режиссер, сосед Володи. Весь тот дом на Малой Грузинской населял творческий истеблишмент Москвы: актеры, художники, писатели.

Квартира Володи состояла из небольшой, современно обставленной гостиной, уютной спальни с просторным ложем и крошечного кабинета с антикварной мебелью. Маленькая кухня, похожая на кухни в нынешних польских домах. Всюду чувствовалась рука Марины. Несмотря на то, что ее не было, всюду царил образцовый порядок. Допускаю, что это заслуга Володиной матери. Я, без титанических усилий убирающей у меня женщины, запустил бы любую квартиру до невозможности.

Как актер Театра на Таганке Высоцкий зарабатывал совсем немного. Вместе с тем какие-то средства на жизнь, может, даже и значительные по советским стандартам, имел. Когда одна за другой появились в Советском Союзе его пластинки с песнями, разрешенными властями, их тут же начали исполнять ансамбли всех ресторанов от Владивостока до Риги. Кроме того, передавали их по радио, и Высоцкий мог иметь с этого какие-то дозволенные тантьемы. А еще ведь он давал несчитанное количество концертов, потому что приглашали его многие, в том числе КГБ. В конвертах, вручаемых ему после концерта, находил он суммы, значительно превышающие его театральную ставку. Однако это все, даже в российских условиях, не сделало его миллионером. Обе его московские квартиры, которые довелось видеть, как водится у выдающихся советских художников, были скромные и небольшие, но обустроены со вкусом.

Концерт на Малой Грузинской проходил, конечно, в гостиной. И сразу многие слушатели включили магнитофоны. Высоцкому это не мешало, как раз наоборот, он сознавал, что благодаря этому появятся записи, которые потом распространятся по всей стране.

написано 22-04-2008 22:07            

Не нами выдумано понятие «магнитофонная жизнь песни». Эта российская «вторая жизнь», особенно если речь идет о песнях Высоцкого, была очень специфична, ибо записи доходили до чекистов и воров, партийных чиновнике и диссидентов, студентов, крестьян, профессоров, солдат. Каждый в стране слушал Высоцкого. Чекистам записи понравились до такой степени, что в очередную, кажется, 55-ю годовщину создания ЧК-НКВД-КГБ они обратились к тогдашним своим руководителям, чтобы на торжества пригласили Высоцкого. Замечу, предложен ему был значительный гонорар. Высоцкий, понятное дело, приглашение принял. Как Адам Михник считал, что любого можно обратить в свою веру.

Я тоже хотел бы в это верить.

На магнитофонной записи того концерта были слышны овации.

Песни Высоцкого достигали всех закоулке огромной страны именно благодаря этим некачественным записям на частных встречах, концертах, которых он давал много в самых удивительных местах: в самолетах, в тайге, в лагере геологов. К сожалению, крайне редко, а скорее несоизмеримо редко, Володя записывался официально в форме, какую его искусство заслуживает.

А как он пел! Когда Володя брал гитару в руки, то внезапно этот невысокий мужчина, в жизни в общем-то тихий и мягкий, превращался во взрывной смерч. Натянутая струна, тетива лук» беспамятство аж до границы безумия, смерти. И этот голос... Казалось, через минуту лопнут его голосовые связки, а у нас — барабанные перепонки, гитара запылает в его руках... Когда доходил до фортиссимо, никто не мог уже сопротивляться магической силе его творчества. Никто, даже те, кто понимал только по-китайски.

Никогда больше не встречал исполнителя, который умел бы так владеть своей публикой.

При жизни Володи по-разному оценивали его поэзию в интеллектуальных кругах Москвы и Ленинграда. Со временем ценность ее увеличивалась. Ныне стихи Высоцкого уже читают, а когда-то их только слушали, и они казались неотделимыми от голоса поэта. Сейчас все понимают, почему эта поэзия стала голосом поколения, даже нескольких поколений. Для ветеранов Отечественной войны Высоцкий был одним из них. Пилот воспринимал его как коллегу, Он поднимался в горы вместе с альпинистами. Подводники, своей службой обручившиеся с опасностью, заслушивались его песнями.

Существует в Советском Союзе титул народного артиста. На афишах рядом с фамилией артиста титул этот всегда печатается с большой буквы. Со званием связывают прежде всего выдающееся профессиональное мастерство, любовь зрителей (русская публика любит своих артистов, как нигде больше в мире) и известные материальные привилегии: квартиры, дачи, ставки, выезды и т.д. Высоцкий не удостаивался титула народного артиста. Это ясно и понятно. Но сам он и народ, частицей которого был, знали, кого можно назвать настоящим художником. Официально это было подтверждено только после его смерти, прошу прощения, после смерти Брежнева.

Таких же хороших и знаменитых актеров, как Высоцкий, тоже немало. В общем, он не так уж много ролей и исполнил. Особенно в кино, где ему никогда не предлагали играть положительного героя. Доверяли Володе роли чекистов и милиционеров. Наверное, для того, чтобы принизить смысл его бунтарских песен, высмеять их. В противоположность мне, ему не посчастливилось сыграть в экранизациях самых значительных произведений родной литературы.

написано 24-04-2008 12:14            

Помнишь, Маринка, как мы мечтали, чтобы сыграть вместе, втроем, в каком-нибудь хорошем фильме. Такая радость выпала лишь нам с тобой. Но Володя незримо присутствовал на съемочной площадке.

Это был фильм западногерманского телевидения, поставленный в 1983 году на основе пьесы Эрдмана «Самоубийца». Режиссером тоже был один из наших, чех Войтек Ясны. Политический эмигрант после нашей гнусной интервенции в 1968-м, наставник Милоша Формана. Он приехал ко мне в Париж, где я в то время жил, и сказал: «Прочти лучшую комедию о том, что мы пережили». Я прочитал, а потом вспомнил, что эта трагикомедия уже репетировалась в Варшавском театра Атениум. Репетиции продолжались вплоть до 13 декабря 1981 года.

Хотя бы для того, чтобы пьеса имела свою первую в мире премьеру, я подписал контракт. Ясны и его продюсер попросили меня уговорить какую-нибудь французскую звезду сыграть в фильме.

По многим причинам не мог тогда не вспомнить о тебе.

Только на съемочной площадке узнал, что пьесу эту читал тебе в оригинале, по-русски, Володя. Они дружили с Эрдманом, и Володя мечтал в ней сыграть.

Во время работы над фильмом преследовали меня несколько комплексов. Во-первых, чувствовал, что при всей симпатии ко мне и к моему творчеству присматриваешься к моей работе со стороны и думаешь, как бы это мог сыграть Володя. Во-вторых, на русском комедия прозвучала бы намного смешнее и мудрее. И, в-третьих, фильмы на основе театральных пьес, как правило, редко удаются. Так случилось и на этот раз.

Высоцкий пользовался крайне скупыми выразительными средствами, которые, несмотря на это, а, может, благодаря этому производили на зрителей колоссальное впечатление. Чувствовалось, что это небывалая личность, в которой поэтический гений загадочным образом дополнял интерпретационное искусство. Творчество Высоцкого — всегда нервы, всегда двужильность, он пел всем своим существом, всем телом. Каждый концерт был для него огромным физическим испытанием. Его пение не поддается имитации, как водяные знаки на ценных бумагах невозможно подделать, оно уникально в своем роде. Я не поддаюсь, когда меня уговаривают спеть его вещи. Находился слишком близко от Володи, слишком близко от его песен, видел, как они создавались. Не осмелился бы петь их иначе, чем он, и не хочу его бездарно имитировать.

Временами мы пели с Володей вместе, так, для удовольствия, часто дурачась при этом. Я пел немножко «под него». Хорошо, что не сохранилось ни одной магнитофонной записи такого пения — это не «на продажу». Публично я не осмелился бы петь, подражая Высоцкому.

Туго натянутая струна вибрировала так только в его исполнении. Туго натянутая струна — особенность самых выдающихся художников: их судьба, счастье и, наверное, проклятие. Проклятием расплачиваются они за великую любовь.

Когда Володя пел песни-драмы, полностью сосредоточивался на гитаре. Склоненная голова, взгляд вбит в инструмент. Только времена бросал короткие взгляды перед собой и немного выше, избегая смотреть на слушателей. Чаще всего, во время многочасовых концертов, Володя был сконцентрирован на сохранении феноменальной гармонии между руками, гортанью артиста, струнами гитары и ухом людей, сидящих в зале. Тогда гитара в его руках становилась необыкновенным орудием творчества — рычащим, стонущим и... поющим.

написано 24-04-2008 21:11            

Словно бритва рассвет полоснул по глазам,

Отворились курки, как волшебный Сезам,

Появились стрелки, на помине легки,

И потеха пошла в две руки, в две руки...

Когда фортиссимо в последнем куплете дошло до апогея, начали ломиться соседи, требовали выключить проигрыватель, убрать пластинку. Ты пробовала объяснить им, что это не проигрыватель, что это муж, который только что приехал. Если бы это были русские, попросили бы спеть на «бис». А французы, эх, что тут скажешь... Не стоит удивляться, что Володя чувствовал: там не его место. А где его? Когда возвращался «сюда», в свою Отчизну, начинало бесить все, что видел вокруг. Но это была животворная ярость. Припадал к своей прекрасной и страшной земле, как Илья Муромец, и набирался сил — создавал самые лучшие свои песни.

После того, как нас отчитали соседи, мы отправились на улицы Парижа. Это и вправду свободный город свободных людей. Мы уселись под каким-то забором и начали петь. Тут Зузанна, хохоча, показала на надпись на заборе: «Строительство запрещено. Петь запрещено». Володя уже понимал немного по-французски и прервал пение. Как всякий русский — запрещено так запрещено. Наверное, целую минуту он верил, что у того забора французам запрещено петь.

Во Франции писали о Высоцком преимущественно как о муже Марины Влади и как о русском Брассенсе. Не слышал, чтобы Володя это как-то комментировал. Но интересно то, что, оценивая этого поэта и певца, он все же выше ставил искусстве Шарля Азнавура. В Гданьске, где снимался «Жестяной бубенчик», я узнал, что Марина и Володя приехали в Варшаву. В нашей маленькой квартире на Инфлянской их приняла Зузя. Я в Гданьске как раз снимал сцену с участием Азнавура. Очень хотелось представить друга французскому коллеге, поделиться Высоцким. Со многими таким образом делился, наверное, слишком эмоционально, даже навязчиво. Чаще всего при этом использовал магнитофонные записи Володи. Старался по ходу переводить и — что за кретинизм — подпевал Володе. И всегда, будь то поляки, французы или американцы, слушатели давали мне понять, чтобы прекратил подпевать. Потому что и так все ясно — кто есть кто. И с Азнавуром было так же. Поставил ему «Две гитары» (Шарль позднее, во Франции, представил этот цыганский шлягер).

Здесь должен похвалиться, что и я принял участие в окончательном варианте этой песни... Володя пел ее на каком-то приеме, когда я, уже довольно веселый, вслед за очередным плеснул залпом целый стакан водки: «Да что ты!», — откликнулся Володя в ритме песни, но нормальным голосом. Оказалось, что свой отклик он включил в песню и пел ее так потом постоянно, утверждая, что звучит это «очень по-цыгански».

Внимательно я следил за Азнавуром, слушающим «Две гитары"... Этот невысокий, весьма разговорчивый мужчина, который обычно говорил не переставая, молчал целых пять минут! — ровно столько звучала вещь Высоцкого. Потом встал, попросил ключик от мини-бара (в то время уже завелись такие в гданьских отелях), налил себе стопку водки. Выпил, помолчал и пошел. Я проводил его до самого номера. Когда прощались, он сказал, привычно выпятив нижнюю губу: «Он не поет, он извергает. Лучше, чем это делаю я».

Долго в ту ночь ждал я у телефона связи с Варшавой. В два часа трубку взяла Зузя. Володя уже спал. Я попросил Зузанну, чтобы передала ему рецензию Азнавура на его пение. До сегодняшнего дня не знаю, сделала ли она это.

«Человека из железа» первый раз я посмотрел в Канне. Это было почти год спустя после выступления «Солидарности». Анджей (Вайда — прим. переводчика) сделал этот фильм, как известно, очень быстро. Марина сидела рядом со мной. Когда в последних эпизодах фильма Кристина Янда запела с такой же экспрессией, как Володя, Марина зарыдала. Минутой позже произнесла: «Боже, почему Володя этого не дождался, не видит, как все переменилось в Польше».

Но в каком-то смысле он все время был с нами, участвовал в наших событиях в годы перелома. В 1981 году я приехал на фестиваль запрещенной песни. Может, даже и потому, что
помнил слова, которые прошептала мне Марина в темном кинозале.

написано 24-04-2008 23:36            

Фестиваль в огромном зале «Оливии» организовала гданьская «Солидарность». Сюда съехались барды со всей Польши. Среди них Яцек Качмарский, Анджей Гарчарек, Мачей Зембаты и многие другие. Мне было доверено ведение концерта. Я также должен был провозгласить результаты конкурса. Лучшей из всех мне показалась песня Яцека Качмарского. Но первой стала другая — не самого высокого уровня, обращающаяся к наипримитивнейшим политическим инстинктам: «...пнуть тот красный зад, что обращен к Польше». Неудачное решение жюри было многими понято и принято — был период усиления антисоветских настроений. Я обратился к залу:

— Уважаемые господа! Так как в этом зале властвует полная демократия, я, ваш конферансье, не обязательно должен равняться на «глас народа». Мне как раз больше всего нравилась другая песня, не открою какая, — тут часть зрителей разразилась аплодисментами, давая понять, что меня поддерживают. — Вердикт уже вынесен, — продолжал я, — но не могу под занавес фестиваля не поделиться с вами моими соображениями. Несомненно, что великолепные — некоторые! — поэты, барды, поющие с гитарой свои стихи, весьма оригинальные. Но их литературная и эмоциональная родословная восходит к известным русским певцам и поэтам. Прежде всего к Булату Окуджаве и — в последние годы еще более известному в Польше —Владимиру Высоцкому. К сожалению, он уже год, как не живет. Считаю, если бы он жил и если бы получил визу в Польшу, что вовсе не очевидно, то его выступление было бы главным на этом фестивале. Он умер, так что проблемы визы больше не существует. Так пусть получит от нас визу духовную! Хотел бы закончить эту нашу встречу песней в его исполнении...

По моей просьбе погасили сеет. Лишь узкий луч рефлектора выхватил из темноты одинокий микрофон. Зазвучала известная «Охота на волков». Но прежде я коротко рассказал, о чем эта песня — облава, поля, охваченные флажками: известно — под красный лоскут волк не пойдет. Началась облава, стая рассыпалась. Охота продолжается, волки падают один за другим. Только одному из них удается уйти живым. Он наверняка вернется, потому что там, в снегу, остались его братья...

У меня не было никакой уверенности в реакции зала. Пять тысяч человек — это толпа, и ею трудно овладеть. Даже самый любимый конферансье может иметь в таких случаях проблемы. В самом деле, это искусство — овладеть возбужденной публикой, а тем более предложить ей что-то. Но в зале царила тишина. Володя пел, а я смотрел, как слушатели — один за другим — безотчетно встают со своих мест. Вот так Владимир Высоцкий принял участие в нашем празднике.

написано 25-04-2008 21:56            

Пару лет назад, когда перестройка еще никому и не снилась, а те, кому снилась, сидели в тюрьмах, итальянский режиссер Мауро Болоннини предложил мне роль в фильме об Иде Нудель, русской диссидентке еврейского происхождения. Играла ее Лив Ульман. Я же был ее киномужем, поэтом. В одном из интервью того периода рассказывал: «Делаем этот фильм как заместители, ибо лучше всего его сделали бы сами русские. Они имеют право на эту тему, а сейчас — даже обязанность. К сожалению, в нынешней ситуации это наше заместительство неизбежно. Искусство не может молчать об этой теме. Пока русские не могут говорить о себе собственным голосом, но когда-нибудь обязательно все изменится и у них». Словом, я как бы предрек то, что позже произошло.

Не представлял себе, чтобы в фильме, призванном передать интеллектуальную и эмоциональную атмосферу диссидентских кругов России, могло не быть духовной основы этих кругов. Абсолютно необходимым казалось мне включение в сценарий песни Высоцкого. Я внушил это режиссеру, а он предложил сцену, в которой я прошу Лив, мою «жену», послушать, что о людях в нашем положении поет Высоцкий. Впрочем, его имя в той сцене не упоминалось.

Началась репетиция, я включил магнитофон. Должен признаться, что Лив Ульман тогда разочаровала меня как профессионал. Сыграла в той сцене «волнение вообще», что в целом ничего никак не обозначило. На сцене нет такой игры — «вообще». Есть реакция на конкретную эмоцию, слово, действие. По замыслу сценариста песня Высоцкого должна была вызвать именно такую реакцию, создать определенное напряжение. Но Лив никак не реагировала на песню, в каком-то смысле затушевала тему. Она вообще не заинтересовалась ею. В противоположность всей съемочной группе, которая, заинтригованная голосом, экспрессией, тесно сгрудилась у магнитофона. В перерыве долго объяснял, о чем поет Высоцкий — это было «Эхо» — и кто он вообще, Смотрите, как он это делает. И еще раз — натянутая струна. Международная киношная братия по-русски «ни в зуб ногой», однако что-то этих людей поразило, приковало к магнитофону. Именно что-то. Что-то, чего ни они, ни даже я сам до конца не уразумели.

Лив отнеслась ко всему этому весьма поверхностно. В. перерыве между съемками внимательно что-то слушала из плейера. Спросил, заинтригованный:

— Что это ты слушаешь?

Сняла.наушники и взволнованно ответила:

— Рахманинова...

Определенно она хотела «накачаться» русской культурой, чтобы с таким, XIX века, пафосом войти в роль, вжиться в образ. Но она спутала курки: припала к роднику Анны Карениной, а играть ей надо было в фильме об Иде Нудель. И, к сожалению, сыграла эту русскую диссидентку несколько неадекватными выразительными средствами. Сделала это превосходно, потому что она великая актриса, но здесь выбрала не ту основу, Играла прекрасно, но это было не то, полное недоразумение. Я знаю, что говорю, немного знаком с русскими диссидентами, в том числе и еврейского происхождения с их неповторимым чувством юмора

Лив в своем гардеробе слушала Рахманинова, попивая соки, а я со съемочной группой, попивая граппу, слушал Высоцкого. Лучше всего его слушать, потихоньку отхлебывая чего-нибудь. Включал им последующие записи, переводил тексты, были очень благодарны. Лив себя попросту обделила.

Был на нее очень зол. Через пару дней вижу: Лив читает какое-то интервью в израильской газете. Как раз с Идой Нудель! Взбудораженная, повернулась ко мне:

— Даниэль, ты знаешь такого поэта... Владимир Висотскы.

— Да, — говорю. — А что такое?

— А то, что моя героиня утверждает, что это ее любимый поэт, что благодаря его песням перенесла те годы жизни в неволе. Я его должна узнать.

— Ливуню, — сказал я, — три дня назад именно его голос ты слышала с магнитной ленты. И даже не спросила меня, кто же это и о чем поет.

— А «Охоту на волков» знаешь?

— Знаю. Когда ты внимала своему Рахманинову, мы как раз слушали эту песню

Сказал все, это настолько холодно и злорадно, что Лив восприняла это как колкость. Она очень интеллигента и чувствительна, но Высоцкого прозевала. Ведь работа актера основана не на формировании фикций, а на отображении правды. Лив допустила профессиональную ошибку. Влияние песен Высоцкого на жизнь настоящей Иды Нудель было так велико, что, не зная его, нельзя было постичь правды этой женщины.

Пусть Лив простит мне эту отповедь. Она не может принизить ее таланта. Это лишь шутливая критика ее претензий быть специалистом по России. Но спутала она Россию с гостиницей «Россия».

написано 26-04-2008 12:02            

ВЛАДИМИР ВЫСОЦКИЙ: ОТРЫВКИ ИЗ РОМАНА "ОПРОКИНУТЫЙ ОЛИМП"

То, что сделал Владимир Высоцкий, положивший жизнь свою на струны, не сделал ни один современный поэт России, ни самые именитые и они же вкупе взятые, никто другой. Сказанное совсем не намерено умалить таких гигантов, как Иосиф Бродский, Юнна Мориц, Булат Окуджава, Белла Ахмадулина, самых чистых душой и Словом, без которых нельзя представить жизни. Но субъективность данного сочинения, как и любого сочинения, дает мне возможность утверждать свое.

* * *

Тельняшечка, мечта каждого романтика нашего поколения, треугольно голубела и подчеркивала его сильную, бычью почти, шею - воротник не сходился, да и форс был тогда такой. Я только что отчитал стихи и еще не вышел повторно на сцену, чтобы ответить на записки да и понаслаждаться по-юношески аплодисментами, как уперся в коренастого парня с гитарой наперевес.

- Это тебе, что ли, так хлопают? - в вопросе его явно не было подначки, а так - юморок, зашифрованное одобрение. - Останься, послушай меня, если не спешишь. Я - Высоцкий, Володя.

Я, конечно, остался, и Андрей Геворгян, который рвал струны рояля души в зале, импровизируя на мои стихи, тоже остался. И мы слушали из-за сцены сначала, а потом и на сцену почти выползли, потому что после первой же песни зал устроил такие овации, что наши с Геворгяном бурные аплодисменты моментально полиняли.

Что он пел - я, конечно, теперь не помню.

Все это было в НИИ Угля, напротив ГУМа, в каком-то старом здании, но с большим, человек на пятьсот, залом. Была весна 62-го года, как раз незадолго до печально-знаменитой встречи Хрущева с художниками. В те годы научно-исследовательские институты позволяли себе кое-что и устраивали вечера, на которые приглашали кого сами хотели. Да еще платили за выступление. Это сделало свое дело, свой климат - и в Москве, и в стране. Ученые тогда как-то выбились из-под жесткого идеологического контроля, были страстными сторонниками и меценатами всего в искусстве нового. Каждое новое имя подхватывалось ими и передавалось из одного НИИ в другой.

Мы получили по 100 рублей в конверте и дружно решили, что это дело надо обмыть - и выступление, и знакомство. "Елисеевский" работал еще до одиннадцати, и водку еще до одиннадцати, а не с одиннадцати, продавали. Я жил тогда рядом, на улице Горького, и, естественно, мы закатились ко мне.

- У тебя пожрать чего есть? Я с утра ничего не жрал! - справился он, запихивая бутылки в сумку.

Пожрать, я знал, чего-нибудь всегда найдется, жена моя, да и вся семья, были люди гостеприимные, а кроме того, я уже приучил их, приводя совершенно неожиданно Бог знает кого. Вспомнить бы - кто еще был тогда!

Увидев Марину, мою первую жену, Володя прилюдно начал рычать на меня, что это, мол, нехорошо - таких взаперти держать, да и песен моих она не слышала. Теща оторвалась от телевизора, что само по себе было подвигом, и как-то в секунду все закрутилось, как бывает в московских домах, когда добрый гость на пороге, и стол вдруг накрылся, и рюмки зазвенели, и, не давая мне долго рассказывать о его песнях, Володя взял на руки гитару и, махнув еще рюмочку, чтобы легче пелось, расколол тишину прилегающих квартир на мелкие осколочки. Пел он много и с какой-то ухарской щедростью, и соседи пришли послушать "если можна", и теща до трех ночи не спала, как всегда, молодея в наших компаниях...

Господи, мы ли это были?

Мы.

"В тот вечер я не пил, не пел, я на нее вовсю глядел, как смотрят дети..."

Может быть, это, а может, нет - какая сегодня разница? Нам было хорошо, мы были сами собой, Марина была счастлива, Володя был великолепен...

Потом он пропал, или я пропал - не знаю, но встретились мы через 2 года.

* * *

Москва с трудом оправлялась от правительственного погрома левых художников и поэтов, но раз уже вдохнув воздух свободы и правды, было невозможно дышать ничем иным. Уже многие вернулись из лагерей, уже речь интеллигенции пополнилась барачными словами, начинал шелестеть страницами Самиздат, и в магазинах вдруг стали случаться перебои с магнитофонными пленками. Картонные коробки с бобинами коричневой пленки замелькали в руках прохожих - в стране начиналась магнитофонная эпоха. Иногда в метро или на улице можно было прочитать на коробке с пленкой - Окуджава или Галич. Вскоре к этим именам прибавилось имя Высоцкого.

"Клены выкрасили город колдовским каким-то цветом, это скоро, это скоро бабье лето, бабье лето..."

Это была не Володина песня, но по духу она очень совпадала с ним, и он пел ее лучше и с большим успехом, чем написавший ее наш общий друг Гарик Кохановский.

Вероятно, это была единственная чужая песня, которую пел в жизни Высоцкий. Песня летала над Москвой из окна в окно, Гарик, как и подобает настоящему другу, не ревновал, а радовался. Я встретил его ночью возде Пушкинской площади, точнее - возле старого сытинского дома, где размещалась редакция газеты "Труд". Цвели липы, гремели июльские грозы, у памятника Маяковскому по вечерам еще читали стихи, молодые джазисты устраивали джемсейшен в легендарных кафе "Синяя птица" и "Аэлита"... Все были одинаково бедны и одинаково знамениты. Каждый новый талант возникал и принимался как-то сразу, из-под земли будто, а серость, хоть и была она обласкана и узаконена правительством, не высовывала носу из своих блиндажей, лелея очередные планы погрома "леваков".

Это позже - одни сопьются, другие за речку отвалят, третьих упрячут в психушки, а кого-то завалит тяжелыми глыбами успеха, из-под которых никогда им не удалось выбраться. А пока, как сказала Юнна Мориц, мы были молодые и чушь прекрасную несли.

Я возвращался из "Синей птицы", где только что вернувшийся из Лондона Василий Аксенов обмывал шампанским свою новую восхитительную повесть, которую уже рвала из рук Москва.

- Слушай, старик! - сказал я Гарику, как и подобало тогда говорить. - Айда в воскресенье в Дубну, зовут нас и художников. Они картины свои покажут, а мы почитаем. Если хочешь, возьми гитарку, споешь.

Молодые ученые Дубны, с которыми мы тогда часто встречались, захотели потешить свою душу и выказать непокорность властям. Они решили устроить грандиозную выставку картин и чтение стихов на их фоне. Организацией всего этого дела занимались мы с Володей Шашковым, журналистом из "Недели". Я уже подружился тогда и с Бобом Жутовским, и с Эрнстом Неизвестным, а через них - и с другими "модернистами". С художниками мы быстро договорились, и проблема было только с самым неустойчивым народом - с поэтами.

Гарик радостно заржал в знак согласия и почему-то спросил:

- А Понтекорво будет?

- И Понтекорво, и все остальные засекреченные! Все льют кипятком от желания увидеть и услышать нас. Дают два автобуса, гостиницу и жратву - на два дня. Поехали, старик!

- Но тогда надо взять Володьку! Я без него не поеду.

* * *

...И вот мы грузимся в два автобуса, гужуемся на Пушкинской площади, раздражая ментов и привлекая внимание прохожих. Сколько нас - тридцать, пятьдесят? Если бы по дороге оба автобуса попали в аварию, то сегодня от нас не осталось бы и тех остатков, которые все-таки и всему вопреки остались.

Рефрижератор, в который погрузили картины - почти всю коллекцию, эдакую Третьяковку абстракционистов, принадлежащую знатоку и фанату живописи Жене Нутовичу, еще вчера уехал вместе с Женей, который никому не доверял не только развешивать, но и грузить картины.

Кого только не было! Кроме Володи и Гарика, поехали еще два поэта с гитарами - Юлий Ким и Юрий Визбор. Из поэтов почти все, кроме Юнны Мориц, - она тогда болела.

Два автобуса созвездий!

Художники - Жутовский, Володя Янкилевский, Юра Соболев, Эрнст Неизвестный, Юло Соостер, которого уже нет в живых, - никто еще не знает, что рефрижератор вместе с картинами и Женей Нутовичем уже едет обратно в Москву. Чего угодно ждал дубненский партком, но не такого! Картины провисели всего один час.

* * *

...Мы валяемся на берегу неширокой здесь Волги, до выступления еще далеко, мы загораем и обсуждаем с Шацковым, как нам силами поэзии дать бой за изгнание художников из синхрофазотронного рая.

А Высоцкий и Гарик с диким ором и плеском топят в волжской воде своих привозных подружек. Девки визжат, но им это жутко нравится.

- Ты будешь выступать первым! - кричу я Володе. - Чтобы сходу зал заделать, тон задать!..

- Только первым! Всегда и везде первым! - отвечает Володя и, всей своей широкой грудью набрав воздуха, подныривает под девицу.

Та визжит, как и положено в такой игре, но визжит недолго, потому что никто её не хватает под водой, никто не топит. А Володя выныривает через несколько секунд посредине Волги...

* * *

Он выступил первым и сделал что надо. Зал был наш, вернее - его, он завёл его, покорил, настроил на нужную волну. Все остальные тоже были хороши, и всё шло как по маслу, нас не отпускали три часа подряд, и можно было считать, что мы взяли реванш.

Зал просил ещё Высоцкого, но он держал мазу - и свою, и нашу общую.

Потом он пел ещё - уже заполночь, в чьём-то коттедже, где мы бузотёрили до утра. Читали и пели все, кто не уехал вечерним поездом в Москву. Но больше всех запомнился Володя и Андрей Битов, который читал куски из будущего знаменитого романа. На нём висла смазливая графоманка с трауром под ногтями...

* * *

В Польше Высоцкий стал, как и Окуджава, народным героем. Слава его подкреплялась еще и его фильмами, а кино - мы знаем - в Польше на большой высоте и в большом почёте.

Лилиана Короткова, моя польская подруга и переводчица, позвонила мне прямо из Шереметьева, едва получив багаж:

- Умоляю тебя, мне надо любой ценой встретиться с Высоцким, сделать с ним интервью.

Я несколько месяцев не видел Володю, не знал - в Москве ли он вообще, но позвонил утром, чтобы застать наверняка, до репетиции.

- Полька? Давай, приходите к служебному входу, я встречу перед началом. У меня будут большие интервалы между сценами, там и поговорим. Магнитифон у твоей польки есть? Новую песню спою - только что закончил...

Он встретил нас, посадил в зале, показал куда пройти, когда он закончит свою сцену, предупредил кого надо, чтобы пропустили в его артистическую.

Лилиана сияла от восторга. Давали "Десять дней, которые потрясли мир". Я видел этот спектакль уже четыре раза, но каждый раз смотрел с первой радостью.

После того как Володя отыграл большой кусок, мы с Лилианой нырнули в боковую дверь, контролерша, которой Володя нас заранее показал, с понимающей улыбкой откинула бархатную портьеру, и через секунду мы буквально уперлись в Высоцкого - он стоял с той стороны двери и ждал нас

- Пошли. Без меня вы заблудились бы здесь, чего доброго на сцену попали бы. У меня минут двадцать до следующего выхода...

Он закурил, откровенно разглядывая Лилиану и то ли полотенцем, то ли салфеткой вытирал потное лицо.

Я подписал ему свою новую книжку, Володя сразу положил ее в карман пиджака:

- Чтобы здесь не забыть в суматохе. Когда-нибудь тоже тебе подарю свою... Вот же везунок - и книги у него выходят, и красавицы вон какие с ним...

- Ну, ладно, - он повернулся к Лилиане, - про Высоцкого ты наверняка все знаешь, может, даже больше, чем я... Давай, включай свой кассетник, я спою новую песню - только сегодня закончил, Петька позвонил как раз, когда я отложил гитару. Между прочим, вы одни из первых слушателей.

Он взял несколько аккордов и запел:

Я вам мозги не пудрю - уже не тот завод
В меня стрелял поутру из ружей целый взвод.
За что мне эта злая, нелепая стезя -
Не то, чтобы не знаю, - рассказывать нельзя...

Он пел с явным удовольствием, и нам доставляя радость, и сам ее получая. Лилиана склоняла золотые локоны на свой магнитофончик и смотрела на Володю с откровением Магдалины. Закончив петь, Володя даже не спросил - понравилась ли новая песня: это само собой - как же может не понравиться, если и сам сияет, и полька забыла все вопросы, которые она заранее приготовила. В этот миг по внутреннему селектору помреж попросил Высоцкого приготовиться к выходу на сцену.

- Ребята, вы идите в зал, сейчас у меня хороший кусок будет. Потом антракт, вы сразу возвращайтесь сюда...

В антракте пришли Валера Золотухин, который уже слышал песню, и Веня Смехов, который только слышал о песне. Володя спел ещё раз, и опять с явным удовольствием.

- Ну вот, опять повезло присутствовать при рождении нового шедевра! - Золотухин обнял Володю за плечи.

Потом повернулся ко мне:

- А помнишь, как в общаге на Трифоновке чинарики друг у друга стреляли, а? Кто бы мог подумать, господа...

После спектакля были ещё какие-то Володины гости, и мы все вместе поехали в ВТО - святая театральная традиция... Кончилось всё, естественно, далеко заполночь, и мы с Лилианой до самого рассвета крутили плёнку, вновь и вновь впитывая радость и горечь этой песни:

Ходил в меня влюблённый
весь слабый женский пол:
Эй, ты, недострелённый,
давай-ка на укол!

написано 26-04-2008 12:04            

Однажды вечером в театре на Таганке...

Бывают события, отнюдь не исторические, но отбрасывающие резкий свет на умонастроение общества, на зреющие в нем перемены. Об одном из таких событий мне бы и хотелось рассказать.

Москва, осень 1981 гoga. Год назад ушел из жизни Владимир Высоцкий, потрясение, вызванное его смертью, еще не улеглось, еще побуждало к живому отклику, и этим побуждением, как можно судить, руководствовался театр на Таганке, подготовивший своего рода мемориальный спектакль.

Ничего официально запрещенного композиция не содержала. Тем не менее выпуск спектакля задерживался: на него наложило вето министерство культуры. Встреча Юрия Любимова с узколобым министром результатов не дала, а помощи от высших начальников ждать не приходилось. Для властей предержащих поэт-бард был и оставался "нежелательным элементом", нервируя их своим яростным неприятием фальши, лицемерия, тугоумия; на них раздражающе действовала исповедь человека, вопреки всему, неукротимо рвущегося "из сил, из всех сухожилий" к свободе, к свету.

Устав от бесплодной борьбы с чиновниками, режиссер предпринимает достаточно дерзкий по тем временам, шаг: он назначает генеральную репетицию при открытых дверях - при свободном доступе в зрительный зал, иначе говоря, "прогон" спектакля совмещается с общественным просмотром.

Разумеется, билетов не продавали, но о "прогоне" узнала вся Москва, и в назначенный день к театру устремились десятки, если не сотни, людей, оставшихся за пределами пригласительных списков. Площадь оказалась почти целиком запруженной людьми. Прорывались к дверям обладатели каких-то влиятельных удостоверений, просто записочек, которых пропускали как бы в виде исключения. Время шло, толпа редела, и я уже собрался уходить, когда чья-то рука легла на мое плечо. Оглянулся, незнакомый мужчина; быстрый взгляд, короткий вопрос:

- Хотите пройти?

- Хочу.

- Тогда замыкайте наш ряд. У меня один не пришел.

И вот я уже в ряду, мелкой побежкой приближаюсь к входу. Там нашу группу пересчитали, меня назвали "двадцатый", и едва мы вошли в коридор, как нас сразу же направили наверх (внизу - битком). Протиснулись на балкон, а он тоже полон, ногу поставить негде. Гаснет свет, стихает говор, режиссер (сидящий посреди зала под лампой) дает знак и откуда-то сверху в наступившую тишину врывается голос Высоцкого. Десятки раз слышанный и все равно заставляющий содрогнуться, внутренне встревожиться. Представление длилось около трех часов без перерыва, артисты играли вдохновенно, не снижая темпа и накала, и зрители, своим единодушием, поддерживали сцену.

После окончания спектакля было назначено его обсуждение, которое проходило в просторной комнате, там стояли, видимо, недавно принесенные стулья. На просцениуме, за небольшим столиком устроился Любимов, недалеко от него, у стены, установили кинокамеру.

Первым взял слово академик Зельдович, как выяснилось, убежденный поклонник Таганки; знаменитый ученый, не вдаваясь в разбор постановки, заострил внимание на ее судьбе, на министерском запрете - и тем задал курс последующим выступлениям. Все говорившие, так или иначе, выражали свое неприятие запрета - возмущались, негодуя, бранясь. Атмосфера накалялась, напряжение росло, собрание грозило превратиться в митинг. Кто-то назвал чиновников "кучкой болванов", а Белла Ахмадулина, выйдя из боковой двери на середину комнаты, почти что выкрикнула: "Им, видите, плевать на меня и на мое мнение, а мне, пусть запомнят, трижды наплевать на них всех, и на министра ихнего. На-пле-вать!" Ждали, что скажет Любимов. И он выступил - ближе к финалу. Встал из-за стола, выпрямился, немного откинул голову. Заговорил - негромко, но твердо. Кратко изложив перипетии своей борьбы с министерством, сделал заявление: "Если запрещение не отменят, я уйду из театра. Хватит с меня оскорблений и унижений. Всему есть предел. Думаю, наши актеры не останутся в стороне". Не остались: Филатов и, кажется, Золотухин сразу же поддержали режиссера: "Уйдет Юрий Петрович - и мы уйдем". Шум, гомон, возгласы одобрения. Предлагается: "Завтра же о нашем решении известить министра". Следует подсказка: "Письменно, ультимативно". Акция противодействия приняла крутой оборот.

Открыто-протестующую ультимативную позицию режиссер и актеры заняли тогда впервые. И в этом поступке, как мне представлялось, отразилось общественное недовольство, достигшее к началу 80-х годов критической точки.

Эпилог к "прологу" имел свои последствия. Запрет на спектакль не отменили, и Любимов покинул театр, уехал за границу. Труппа тоже поредела: часть артистов перешла в другие театры, обосновалась в кинематографе. Что обещали сделать, то и сделали.

Акция Таганки на какой-то шаг приблизила грядущие преобразования.

написано 26-04-2008 12:50            

У Высоцкого был недюжинный талант комика. Вызывало недоумение, когда юмор противопоставлялся его самым главным трагическим песням, которые стали наиболее известными. Комические песни Володя пел совершенно иначе, полностью преобразившись: задирал голову поднимал брови, округлял глаза. Используя минимум выразительных средств, в мгновение ока становился необыкновенно забавным. Чаще всего пел от имени своих земляков — наивных. немножко смешных, немножко печальных людей. Там все или смешны и вместе с тем трагичны, или печальны и достойны, горды без спеси или вдруг спесивы без меры. Володя был тому свидетелем, отсюда в его юмористических песнях не только ирония, но и снисходительность.

(У вина достоинство, говорят, целебное.

Я решил попробовать. Бутылку взял, открыл.

Вдруг оттуда вылезло что-то непотребное:

Может быть, зеленый змий, а может, крокодил).

Смешные песни нередко приходилось слышать. Часто это были ленты, записанные во время его домашних концертов. На многих из них залпы веселого смеха заглушают исполнителя. Текста не слышно, потому что так хохочут, что, наверное, валятся от смеха. Таких лент кружит по Польше много, я знаю это точно, потому что несколько из них принадлежали когда-то мне.

В памяти моей остались подробности, когда Володя пел у меня дома эти личные песни. Очень любил моего сына Рафала, который, впрочем, старался его пародировать. Ему было пять лет, и он пел, подражая жестам и мимике Высоцкого, на каком-то удивительном, изобретенном им языке. Тронутый этим Высоцкий написал, как утверждал — для Рафала, песню о мальчике, который играет с солдатиками, — «Пятилетний Наполеон». Получилась длинная баллада — необязательно о Рафале, отсюда изменение названия, — полная метафор, которые так до конца и не удалось расшифровать, потому что очень быстро те кассеты кто-то утащил.

Володя никогда не принимал близко к сердцу того, что люди занимаются нелегальным во всем мире промыслом — воспроизведением и распространением предметов творчества без согласия авторов. Не реагировал также, когда в азиатских республиках, где на опутанном мафией черном рынке, являющемся главным экономическим фактором, начали по-пиратски выпускать его пластинки! Он знал, что по-настоящему существует именно благодаря таким действиям.

Далеко простирается Россия, широки ее просторы — наверное, кроме москвичей, мало кто знал, как выглядит Высоцкий и сколько ему лет. А сегодня его снимки продаются на Ваганьковском кладбище. Может быть, я и не должен жаловаться, что принадлежащие мне ленты ушли к людям. Хоть и трудно примириться, но Бог с ними — кому-то они приносят радость, кто-то их слушает.

написано 26-04-2008 15:31            

И все же одной кассеты, которая пропала, как многие другие, мне жалко. Была на ней песня, которую я после никогда не слышал. Это, кажется, было ее единственное исполнение, Володя назвал ее «Песня для нашего будущего фильма «Были летчики». В фильме, сценарий которого Высоцкий написал в соавторстве со своим другом, мы должны были сыграть вместе, мечтали о том. Третья роль предназначалась для друга Марины — а потом и нашего общего друга — известного французского актера, ныне суперзвезды Жерара Депардье. Должно было быть так, как в известных анекдотах: русский, француз, поляк...

История конспективно выглядела так: в немецком офлагере, среди массы других военнопленных, были три летчика — русский Володя, поляк Даниэль и француз Жерар. Подружились. Приближался час освобождения, победа союзников и Сталина. Французу совершенно безразлично, кто освободит их лагерь — хочет только спокойно дождаться этой минуты. Но поляк и тем более русский, освобожденные Красной Армией, не будут особенно уверены в своей судьбе. Решают уйти из лагеря до освобождения. И бегут. Француз также вместе с ними. Далее идут эпизоды их жутких приключений в освобожденной Европе. Было смешно, были патетика и трагедия. К сожалению, славянская ностальгия дала о себе знать: русский решил обязательно вернуться в лоно «матушки России». Поляка тоже пожирала тоска.

Как же вернуться? Самой короткой дорогой — самолетом! Известно, летчики. Где взять самолет? Самое простое — позаимствовать на ближайшей американской военной базе.

Француз не соблазнился полетом на Восток. Тем не менее обещал помочь — отвлечь внимание аэродромной охраны и захватить башню контроля полетов, как в фильмах о Джеймсе Бонде. Все это он сделал и, ясное дело, погиб. А эти двое взлетели. Кончилось топливо. Приземлились на картофельном поле вблизи Лодзи. Этим самым оказали неоценимую услугу советской разведке: в ее руки попала новейшая модель американского реактивного самолета. Судьба русского пилота была предрешена, как и судьбы большинства советских военнопленных, которым удалось возвратиться из неволи. Польский пилот в дни, когда Высоцкий рассказывал мне эту историю, кажется, еще был жив. История эта была подлинная.

Фильм не получился. Жаль, ничего не вышло из наших планов. При жизни Брежнева снять такой фильм было маловероятно, после смерти Володи стало невозможно. Осталась песня «Баллада о погибшем летчике»:

Всю войну под завязку я все к дому тянулся,

И хотя горячился, воевал делово.

<<<...>>>

Связывала нас еще страсть к лошадям и автомобилям. Свою первую машину (подержанный «мерседес») Володя приобрел поздно, а еще позже научился ездить. И когда научился, гонял быстро и уверенно. Даже ребенок не так радуется новой «железной дороге», как Володя радовался автомобилю. Неудивительно, что этой своей страсти он посвящал песни. Как всегда, баллады эти были чем-то более значительным, чем просто стихи о шоферах и их автомобилях.

Одну из первых он написал, пожалуй, после того, как я прокатил его по заснеженной Москве. Я развлекал его всякими штучками: бросал машину в контролируемый юз, показывал обереки и т.д. Автомобиль был хороший, а учил меня искусству вождения Собеслав Засада, поэтому наше озорство закончилось благополучно. Когда остановились, Володя выбрался из машины, поцеловал землю и сказал: «А сейчас я тебе спою насчет этого».

Наматываю мили на кардан

И еду параллельно проводам.

Завинчивают гайки. Побыстрее,

<<<...>>>

Володя любил эту песню и часто ее напевал. Он еще не имел водительских прав, когда написал ее.

Верхом мы никогда вместе не ездили — не представлялось возможности, а скорее, времени. Но он видел мои кавалерийские пируэты на экране, а я его любовь к лошадям почувствовал в его песнях. И этого было достаточно. Мы понимали друг друга.

Вдоль обрыва, по-над пропастью.

По самому по краю
<<<...>>>

Я очень любил эту песню, и Володя знал об этом. Часто ее для меня пел.

написано 27-04-2008 13:18            

Я отлично помню тот день, когда я впервые услышал Высоцкого. Именно так. Высоцкого. Не могу, не могу даже в силу возраста называть его Володей… Неправда это будет.

Это было еще в Горьком, мне было 8 лет, я стоял на балконе, а кассетную магнитолу National (это загадочное не наше слово) мы поставили на бетонную перекладину, отделяющую нас от соседнего балкона. Из магнитофона неслось "Я самый непьющий из всех мужиков! Во мне есть моральная сила! И наша семья, большинством голосов, снабдив меня списком на 8 листов... в столицу меня снарядила…"

Мне казалось, что я все понимал, поскольку отец, принимая оборудование для ПРЗ, бывал в Москве, привозя оттуда всяких ворох интересных вещей. Все, кроме слова доха.

"Чтобы я привез снохе с ейным мужем по дохе"

Впрочем, это меня не сильно волновало. Я видел, какие блаженные улыбки были на лицах у отца и дяди Толи, когда они вслушивались. И еще мне казалось, что этот голос принадлежит то ли хулигану, то ли эмигранту. Наши так петь не могли, ну никак не могли. У нас тогда была пара кассет с эмигрантскими песнями. Так и остался в памяти сплав: лето, Националь, Высоцкий.

Когда в начале сентябре 74-го семья переехала в Челны, только и разговоров было, что о летнем концерте Высоцкого. Наверное, не было и не будет больше в России города, который так искренне обожал его, как это было у нас тогда на молодежной стройке.

Я помню Смехова, который рассказывал, как недовольно бормотала толпа, вынужденная выслушивать выступления актеров, до того, как выйдет на сцену их певец. Пока не вышел Высоцкий и не призвал всех к порядку. Как Любимов рассказывал о знаменитом проходе по городу ("Он шел как Спартак!") под песни, ревущие из выставленных в окнах колонок.

Так или иначе, к 7 классу я знал уже весь репертуар. Помню на перемене ко мне подошли две одноклассницы, которые жили в соседних подъездах и попросили послушать записи. Магнитофон, а тогда у меня уже был Sony (один из первых, со встроенным динамиком и выносными колонками) был такой ценностью, что о том, чтобы вынести его из дому не было и речи. Они пришли и просидели часа три с серьезными лицами, а я чувствовал себя неуютно, бросаясь крутить ручку громкости на фразах вроде "Гидрит и ангидрит" (которая мне казалась ужасно неприличной - эту тему мы еще не проходили по химии) или "…она спала со всей Ордынкою…", или "возле города Пекина, ходят-бродят хунвейбины".

"Товарищи ученые, кончайте поножовщину,
Бросайте ваши опыты, гидрид и ангидрид:
Садитеся в полуторки, валяйте к нам в Тамбовщину, -
А гамма-излучение денек повременит…"

Ну что я мог тогда понимать! Мне казалось, что автор справедливо шпыняет засидевшихся товарищей и призывает их подышать свежим воздухом. Что я тогда мог понимать в советской реальности? Прошел почти десяток лет, когда я вспомнил эти самые строчки, поехав на эти самые поля убирать картошку с доцентами и кандидатами. Или когда мы таскали мраморную крошку на третий этаж нового корпуса КАМПИ, ругая тогдашнего проректора, который сэкономил на элементарном подъемнике?

А вот это… "Уважаемый редактор! Может лучше про реактор, про любимый лунный трактор… Ну нельзя же, год подряд - то тарелками пугают, дескать подлые летают, то у вас собаки лают, то руины говорят!" Мальчишками мы просто обожали "Очевидное-невероятное", бредили Бермудским треугольником, но почему-то недолюбливали его ведущего. Наверное, за то, что он постоянно перебивал собеседников. И эти строчки про реактор моментально стали классикой… Да наберите их в строке поиска - сами увидите. А мы с тех пор поумнели.

А когда все бредили шахматами - "Мы сыграли с Талем 10 партий, в преферанс, в очко и на бильярде… Таль сказал - Такой не подведет!"

Для меня, его песни были иллюстрированными рассказами про взрослую жизнь, по которым я учился. Так и получалось, что в разные периоды жизни строчки сами собой возникали в моей памяти. По серьезным случаям и не очень.

Помню, поехали с семьей в лес на новенькой "классике". Съехали с проселочной дороге на травку, и пошли грибочки искать. Утро, туман, все прелести, тут и дождик покапал. Набрали пару ведер волнушек, а обратно никак - забуксовали на скользкой траве. Хорошо мимо ехал старенький Москвич - помог, взял на буксир. Выскочили на дорогу - что у вас такое под днищем крутится, говорит! Пригляделись - полпригорка травы на кардан намоталось. Полчаса лежали с отцом на машинном тенте, по кусочкам срезая пласты.

Вот и вспомнилось… "Наматывая мили на кардан, я пулю в скат влепить себе не дам..." Была поэтическая метафора, а получилось так реально.

"Считай по нашему, мы выпили немного, не вру, ей Богу - скажи Серега". "Ой, где был я вчера, не найду днем с огнем! Вот помню только, стены были с обоями!"

Девушка, здравствуйте!
Как вас звать? Тома.
Семьдесят вторая! Жду, дыханье затая!
Быть не может, повторите, я уверен - дома!
А, вот уже ответили... Ну, здравствуй, - это я!

Про кого же это все?

Поэт сворачивает реальность до архетипа. Это Герой, это Трус. Зек, Пьяница, да просто Мужик. Это Любовь, а это Ненависть. Это Театр.

Ведь сколько было "реальных произведений" про жизнь. Особенно кинофильмов постперестроечных. Нальют ванну грязи, выкупают всех и говорят - это правда! А спроси - стали ли мы лучше? Да нет, только еще противнее жить. А у Высоцкого был Театр, который, никого не унижал и не пачкал. Ни Персонажа, ни Зрителя.

Прочел недавно, что у каждого был свой Высоцкий. Свои любимые песни. Да. Это, наверное, так. И для каждого - свой.

написано 27-04-2008 15:37            

Знатоки творчества Высоцкого, собиратели и коллекционеры классифицируют его песни по жанрам: трагические и сатирические, комические и лирические, такие и этакие. По моему мнению, все эти изыскания не имеют смысла, особенно обособление так называемой политической песни. Если задуматься, все песни Высоцкого в какой-то мере политические, так как в краях, где отсутствует свобода слова, каждая метафора, каждое сравнение и шутка связаны с политикой.

Не нужно было знать Высоцкого лично, чтобы видеть: он имеет свое суждение о мире, в котором мы жили. Достаточно было послушать его песни. Хотя вести разговоры — наша родовая славянская черта, с Володей о политике мы не говорили никогда. У людей, имеющих одинаковые взгляды, нет повода для дискуссий. Такие споры ни возбуждают, ни обогащают. Только сталкиваясь с тем, кто мыслит иначе, мы начинаем размышлять в поиске все новых аргументов. Это бывает — целую ночь могу так спорить с кем-то, чем вызываю раздражение своих близких, особенно женщин. Загораюсь: как артист на сцене — это свидетельствует о моей приверженности фундаментальным ценностям культуры, а как человек — отрицаю зло, цинизм, удобный рационализм и так называемую честную глупость.

Я сам себе находил противников — от гэбэшников до некоторых из моей обширной родни.
Одни меня, признаюсь, даже обогатили, с другими — попусту терял время. Но всегда этот
тренинг оказывался небесполезным, особенно во время случавшихся допросов и напора руководящих шантажистов.

Я не видел, чтобы Володя хоть однажды вступил в спор о политике. Встречались мы всегда в кругу самых близких людей. Не спорил — и все, даже при своей неслыханной вспыльчивости. Как все великие художники, свои таланты, которыми наградил Господь Бог, направлял против единственного врага — зла и глупости. Поэтому, наверное, настоящих художников любят миллионы, пусть это случится рано или поздно. Это относится ко всем без исключения. Ко всем. А что же те, кто терзал этих великих художников? Их очень много. Ведь одни Гитлер с Геббельсом или Сталин с Берией физически не смогли бы уничтожить миллионы людей. Кто-то там, на Западе и Востоке, помогал им — в каждой отдельной войне, в каждом отдельном лагере. Эта была огромная масса зла. и на одного или даже двух злодеев не имело смысла Володе кричать до хрипоты.

Мои воспоминания о Володе остались при мне, их никто не украдет, как кассеты. Очень жаль мне той, подарка с московских поминок, с записью, наверное, единственного телевизионного выступления Володи, состоявшегося за полгода до его смерти. В первый раз было позволено ему, а скорее, его песням, войти в телевизионную студию. Это стало возможным благодаря настояниям друзей Володи. Знали, что болен, предчувствовали, что может вдруг его не стать. Осознали, что нужно спешить и как можно скорее зафиксировать хоть что-нибудь, что удастся. Это было совсем нелегко. Получение разрешения на телевизионную запись песни Высоцкого в его собственном, авторском исполнении в той эпохе можно было сравнить с локальным политическим успехом. Друзья Володи прибегли к следующему маневру: заверили, кого требуется, что во встрече, посвященной кинематографии, Высоцкий расскажет о песнях, которые написал для разных фильмов. Он должен был представить свои творения, которые уже прошли цензуру, вполне официально обращались.

Володя спел несколько песен. Программа больше напоминала репетицию, чем концерт. Во время исполнения одной из песен, он неоднократно ошибался, начинал снова. Волнение стискивало ему горло, было видно, что он вступил в борьбу с собственной песней, которую исполнял уже сотни раз, которую едва ли не все знают на память. Таким он был во всем. Всегда он предъявлял к себе высокие требования. Вспоминаю такой момент: Володя поет «От границы мы Землю толкали...». В одном из куплетов, а их много в той балладе, ошибся. Ошибался раз, другой, третий... Каждый раз в одном, и том же месте. Начинает злиться, камера это все фиксирует. Впадает в ярость и. наконец, проносится, как буря, от первой строчки до последней. Спел необыкновенно!

В студии он был один, рассказывал не только об отдельных своих вещах, но и о том, почему и как он пишет, как находит тему, мелодию. Чувствовалось, как много надежд он возлагал на эту передачу, как старается, чтобы программа была благосклонно принята чиновниками. Однако время от времени проявлялся «зажим», и тогда с режиссерского пульта раздавалось категорическое «Стоп!». В окончательном варианте видеозаписи явно чувствуются следы цензорских ножниц. Догадываюсь, как инструктировали его в ходе той залиси, подсказывали, что можно, а что нельзя... Володя спокойно соглашался со всеми требованиями, ведь знал, в какой стране живет. Слушал этих людей и только смотрел исподлобья — чуть выше их голов, что-то изменял, смягчал, был сам себе цензором.

написано 27-04-2008 21:38            

Хочу обратиться к подросткам. И мы в нашей стране пережили такое время, когда условием существования художника было умение цензурировать, одергивать самого себя. Достигли мы в этом такого опыта, что язык метафор, которым мы пользовались, скорее доходил до зрителей, чем не стесненная ничем правда до свободных людей в свободных странах. Говоря на языке правды пусть и не всю правду, — художник и общество понимали друг друга прекрасно. Остается пожелать, чтобы такое понимание сохранилось и сегодня.

Кассету с телевизионным выступлением Высоцкого впервые увидел во время памятных поминок в Москве. Недоумевал: что же такое случилось, если государственное телевидение согласилось записать выступление Высоцкого? Та самая осмотрительность, которая побудила чиновников дать разрешение на запись программы, не позволила им дать согласие на ее выход в эфир. Только при Горбачеве телевидение показало эту передачу. Вскоре фрагменты этой записи смогли увидеть и мы в Польше.

Вручил мне эти кассеты сын Володи. Они с Мариной провожали меня в аэропорту, и, когда прощались, он незаметно сунул их мне за пазуху. Провожал меня также — а как же! — еще один человек. Только благодаря его присутствию меня не обыскали и не отобрали того «подрывного материала». Должен признать, что оказано было мне великое одолжение тем, что меня впустили в Москву на одну ночь... Это было после 31 августа (подписание Гданьских соглашений — прим. переводчика). Мы помним, какие в то время у наших соседей господствовали настроения, что расписывала советская пресса, агентство ТАСС и разные там «Руде право».

Привезенной из Москвы кассетой я воспользовался на поминках, посвященных Володе, 1 ноября в варшавской Старой Пороховне. В тот вечер Яцек Качмарский спел свою феноменальную «Эпитафию» Владимиру Высоцкому, Млынарский предложил первые собственные переводы песен Володи, Марек Перепечко превосходно спел «Песенку про прыгуна в высоту».

Сценография была весьма скромной: одинокая гитара и фотография Володи, снопом света выхваченная из темноты. Володя начинал каждый концерт песней о горном эхе, и мы тоже начали поминки той песней в его собственном исполнении.

В тиши перевала, где скалы ветрам не помеха,

На кручах таких, на какие никто не проник,

<<<...>>>

Недобрым людям удалось сковать и взять эхо в полон, но не удалось его победить, так же, как Володю не победила смерть.

После «Эха» я взял в руки микрофон и, одетый в свой старый сценический костюм Гамлета, с горячностью продекламировал последний монолог из бессмертной трагедии Шекспира.

Я только малость объясню в стихе,

На все я не имею полномочий...
<<<...>>>
Нам с Володей довелось сыграть роль Гамлета. Я играл принца Датского в Театре Народовом в течение четырех лет. Он на Таганке — больше десяти лет.

Володя никогда не видел меня в этой роли, потому что опоздал на самолет в Париже, когда Народовы был на гастролях в Москве. Он полетел следующим, и когда добрался до Москвы, спектакль подходил к концу. Я увидел его стоящим за кулисами и всматривающимся в меня, когда заканчивал свой последний монолог. Мне стало даже его жаль. Я подумал, что раз он в театре, значит, успел. Не успел. И уже никогда не видел моего Гамлета, потому что вскоре я вынужден был расстаться с этой ролью. Произошло это из-за трагической смерти Олека Иваньца, игравшего роль Лаэрта, а еще прежде погиб Анджей Нарделль. Я не желал в костюмах моих умерших друзей видеть иных людей. А кроме того, я понял, что в этой роли чувствую себя переростком.

Мой Гамлет в спектакле, поставленном Ханушкевичем, был молодым, открывающим для себя мир человеком. У Любимова это зрелый, сознательно бунтующий против зла в мире мужчина. Высоцкий мог его играть долго. Я увидел его в этой роли только в Варшаве в 1980 году. Он прибыл прямо из Парижа, уже очень нездоровым. Вообще не было уверенности в том, что он приедет, хотели уже отменить «Гамлета», а «Добрый человек из Сезуана» должен был идти с заменой. Я упросил Марину, чтобы затолкала его в самолет, — так мне хотелось его увидеть.

Приехал и сыграл. Мы смогли наконец увидеть знаменитое воплощение образа. Высоцкий выглядел очень усталым, но играл феноменально. Без единого лишнего жеста, гримасы. Был полностью сконцентрирован на передаче шекспировского шедевра и на том, что сам вносил в этот спектакль. Не был, к сожалению, в состоянии продемонстрировать всех своих актерских возможностей и возможностей, какие дает эта роль. Заметно экономил энергию, чтобы хватило ее до конца.

Высоцкий, прекрасный актер, сумел использовать и это с большой пользой для роли и представления. Он схватился со своей болезнью. Чтобы победить. Так же, как с теми конями в его известной песне:
Я коней напою,
<<<...>>>

Остатками сил, зубами вцепился за тот краешек. Дало это поразительный эффект. Особенно для меня, друга, стало это потрясающим переживанием. Вместе с ним в полной мере испытал напряжение и деталей воплощения образа не помню. Особое внимание обратил только на то, как Володя изрекал самый известный и,пожалуй, самый важный монолог: «Быть или не быть?» — вопрос, который по-настоящему встал только в XIX веке. Могу указать в «Гамлете» несколько других фрагментов — более существенных, более важных, чем проблема «Быть или не быть?», но именно этому вопросу была уготована долгая жизнь. Володя в своей интерпретации как бы недооценил этой проблемы, как бы удивился Шекспиру: зачем отводить этому вопросу столько места? Больше того, в какой-то момент начал откровенно издеваться над этим монологом и его автором. Будто язвил: о чем тут речь? Убить или нет? С пылом, сравнимым с горячностью его песен, начал рубить текст, как бы давая понять: если быть — то действовать, если не быть — то лучше побыстрее. Говорил все это зрелый мужчина, бунтарь, знающий, что делает, эмоционально и интеллектуально гораздо взрослее шекспировского Гамлета. Гамлет Высоцкого пережил после Шекспира еще пару веков ада на этой земле.

Мой Гамлет был гораздо моложе того, из спектакля Любимова, несмотря на то, что перед этим я сыграл в фильме основанном на лагерных рассказах Тадеуша Боровского. В свои 23-24 года я столкнулся с проблемами, которые не снились философам. После ада, который пережил герой «Пейзажа после битвы», сомнения Гамлета показались мне детскими. Ханушкевич вынуждал меня быть более наивным. Быть наивным, по его мнению, мне позволяли мой возраст и внешность. Хотел, чтобы я открывал мир жадно, но без энтузиазма, недоумевал и негодовал из за его жестокости. Это должно было быть главным в спектакле. Задумывая мою роль, Ханушкевич и в самом деле омолодил меня.

Невозможно объять всего Гамлета. Не одну сотню раз надевал я его костюм и на каждом представлении ощущал, будто обнимаю пень огромного дерева. И не мог дотянуться до чего-то, что находилось по ту сторону ствола. А это что-то здорово меня притягивало. Та, другая сторона открывалась мне с каждым разом по-иному в каждый очередной выход. Но то, что показал мне Высоцкий, было для меня интересно, наверное, потому, что был некто, подобный мне, но более старший, более зрелый. Когда смотрел его Гамлета, было чувство, что приближаюсь возрастом к Высоцкому.

написано 29-04-2008 19:24            

По окончании гастролей Таганки в Варшаве состоялся прощальный банкет. У Володи не было сил петь, хотя все его очень просили. На следующий день он должен был лететь в Париж. Только оттуда возвращался в Москву. Из вежливости он, конечно, должен был бы вместе со всем коллективом театра сразу поехать в Москву, но уперся, мол, должен быть в Париже, у Марины. Будто боялся, что может больше ее не увидеть. Просил ему помочь. Благодаря друзьям из нашего «Пагарта» удалось устроить ему место в самолете. Проводили его с Любимовым, который петел в Будапешт, аж до взлетной полосы. Мы чувствовали, будто что-то уже носится в воздухе, будто приближается ветер перемен к нам и к нашим странам. Махали друг другу, пока Володя не скрылся в дверях самолета. Так же долго и старательно прощался в Стависке со своими гостями Ярослав Ивашкевич в последние месяцы жизни. Любимова я встретил через пару лет в Вене, в вынужденной эмиграции. Володю уже никогда больше. Из Парижа он сумел еще вернуться в Москву, и там — наверное, лучше, что именно там — умер.

Только тогда все почувствовали, кого потеряли — даже те, кто при жизни его недооценивали. Когда он ушел, сердца миллионов людей замерли в отчаянии — не только его русских слушателей, но также и тех. которые слышали хотя бы раз.

Я получал много писем со всех концов Советского Союза. Поводов писать мне было достаточно. Много моих фильмов прошло по экранам страны, получал награды на фестивалях, был в Москве на гастролях с Театром Народовым. До сегодняшнего дня уверен, что после польской, это моя лучшая публика и весьма многочисленная — «Потоп» посмотрело 70 млн. зрителей, не считая зрителей телевизионных. Вайда в СССР — легенда, а я имел счастье сыграть в десяти его фильмах. Барышников мне рассказывал, что «Гамлета» Ханушкевича смотрел два раза подряд еще студентом балетной школы. И оба раза стоял, купив входной билет без места!

Было время, когда в Театр Народовы приходило несколько сот писем, адресованных мне, еженедельно. У меня не было времени все прочитать. Но после выступления «Солидарности» письма из СССР вообще перестали приходить — как ножом отрезало.

Посмотрите, какая это хорошо организованная страна, как та коммуна. Если захочет, отлично сделает, но, к сожалению, умеет только уничтожать. Сколько же энергии поглотило затруднение жизни отдельным людям и целым народам, сколько усилий стоило разобщение их, создание противоречий между ними, а сколько времени и денег было изведено на уничтожение всего, что только больному воображению могло показаться подозрительным? Сам в этом убедился, когда ездил на вторые поминки Высоцкого...

Еще в Париже я обещал Марине, что буду в Москве на 40-й день после Володиной смерти во что бы то ни стало. По православию, в этот день душа окончательно прощается с телом.

Во второй раз мы должны были поминать Володю 2 сентября. На день или на два раньше сходил в «Фильм Польски», который является совладельцем наших паспортов. Таким хитрым способом держали нас на привязи: «Если будете любезны, то будете сниматься за границей... А если нет, то не будете играть вообще». Такие существовали порядки.

Таким образом, не имея о том понятия, я потерял возможность сыграть во многих фильмах. Даже в «Жестяном бубенчике» мог бы не участвовать, потому что кто-то уже сказал «нет». Как раз в то время умер шеф ведомства культуры Януш Вильгельми. Его преемнику я сказал, что не хотел бы красться через «зеленую границу», но если мне не позволят участвовать в фильме, буду вынужден сделать это. «Пан Даниэль, — я услышал в ответ, — ясно, что вы сыграете вполне официально. Ведь этот запрет глуп». Имя этого человека — Ян Метковский, и стоит его вспомнить добрым словом. Только пару месяцев был министром культуры и ничего плохого не успел сделать! Благодаря ему Польша была сопродюсером «Жестяного бубенчика».

На этот раз я пришел к нынешнему директору «Фильма Польского», молодому интеллигентному типу, Янушу Запоровскому.

— Я должен ехать на поминки моего друга Высоцкого а Москву, — сказал без предисловий.

Министр посмотрел на меня искоса и спросил:

— Не мог ты выбрать чего-нибудь полегче? Какой-нибудь Гонконг, Тайвань. Южную Америку — вес это можно устроить просто. Как раз сейчас тебе нужно в Москву? Предвижу большие хлопоты.

— Но именно там состоятся поминки.

— Ну хорошо, — услышал я. — Пани Ядзю, — секретарше, — пишите... понимаешь, мы должны блеснуть важной фамилией, чтобы все выглядело так, будто едешь на встречу с кем-то значительным.

Помог мне, чем сумел. На прощание добавил:

— Когда меня будут выгонять, знать буду, за что.

Я выехал вечером того же дня.

Приземлились в Москве в сумерках. Издалека увидел ожидающих меня Севу, Колю, кого-то еще. Двинулся в их сторону, они подают мне знаки, что кто-то еще меня встречает. Я увидел машущего мне симпатичного, хорошо одетого мужчину. Отлично знаю, кто он такой — самое меньшее, в звании майора. Я был даже ему благодарен, что провел меня через таможенный досмотр совсем без контроля — как VIP. Оказалось, что он отлично знает, для чего я приехал. Сказал, что будет меня опекать, возить меня на своем автомобиле. Заверил, что для меня есть место в самолете на завтрашний утренний рейс, спрятал мой билет и паспорт.

— Чтобы не пропали, — объяснил. — Наверняка немного выпьете — ну как же не выпить на поминках. Я нахожусь в вашем распоряжении. Завтра в 5 утра буду вас ждать у подъезда. Самолет у вас ранний.

Следует признать, что все было отлично организовано. Все прошло быстро и четко. Было мне это даже на руку, потому что он всюду меня возил, а заботу проявлял очень деликатно.

Прежние мои пребывания а Москве выглядели примерно так: аэропорт, автомобиль, приемы, чей-нибудь дом, гостиница. Совершенно как у Ерофеева в «Москва-Петушки»:

— Все говорят «Кремль, Кремль», от каждого это слышу, а я сам ни разу Кремля не видел.

Так же и я по-настоящему никогда не видел Москву. Мне было дано узнать множество хороших людей, и это для меня представляло больший интерес, чем «"прекрасные стены».

написано 30-04-2008 12:06            

Эта ночь в Москве была моей первой не протокольно-театрально-фестивальной, а в цепом личной поездкой в Советский Союз. Я приехал, полный впечатлений и эмоций, ведь так много непривычного и значительного происходило в моей стране в эти дни. Прямо из аэропорта направился на Малую Грузинскую, в квартиру, где жил Володя. Там были уже оба его сына от первого брака (один актер, другой сценарист), Марина, Демидова, Ахмадулина, Юрский, Смехов, Евтушенко, Вознесенский, Окуджава, Михалков и многие, многие другие. Я обратил внимание на заплаканную молодую девушку. Оказалось, это Люся, телефонистка с международной телефонной станции. Это она, когда Высоцкий ночами разыскивал Марину, находила ее, где бы она ни была, и быстро соединяла. Всегда. Отыскала ее даже у парикмахера в Бразилии, куда Марина уехала, никому ничего не сказав, после очередной ссоры с Володей. Высоцкий посвятил Люсе несколько песен, хотя никогда ее в глаза не видел.

После поминок на Малой Грузинской поехали с Мариной на могилу Володи. Шел дождь, было темно. От Малой Грузинской до Ваганьковского кладбища недалеко. Всю дорогу нас сопровождали неисчислимые толпы, тысячи, десятки тысяч людей. Мы не скрывались. Марина сидела рядом. Нас узнали, люди расступались. Чем ближе к кладбищу, тем отчетливее мы видел зарево. Это пылало множество костров. «Посмотри, из чего сложены костры», — повернулась ко мне заплаканная Марина. Я посмотрел — горели какие-то деревянные обломки. Это были поломанные гитары.

На могилу Володи приехали люди со всей огромной страны, ломали свои инструменты, грудами палили их. Так прощались с человеком, подарившим надежду.

Не хотелось бы вступать в дискуссию о том, что памятник Высоцкому, на проект которого был объявлен конкурс, удачен или нет. Мне кажется, что многие памятники на могилах художников на Ваганьковском кладбище — обелиски, плиты с резьбой, скульптуры — рассчитаны скорее на вкусы и реакцию тех, кто толпами приходит возлагать цветы. Уверен, что в случае с Высоцким должно быть по-иному. Ведь Володя выпал из ряда обычных простых деятельных людей. Было в нем нечто неземное, что-то от комет, что-то от звезд, недоступное для нас, но, глядя на которое, мы чувствуем себя счастливыми. Идея Марины Влади поставить на могиле Высоцкого обломок метеорита, выбить на нем только имя и фамилию поэта была самая удачная. Сейчас у народа есть памятник, а метеорит помещен у Театра на Таганке.

На следующий день после поминок, уже в Польше, случайно встретил Агнешку Осецку, рассказал ей о своих чувствах и попросил, чтобы написала об этом стихи. Она странно посмотрела на меня и сказала:

— А ты сам попробуй.

Я оторопел. Потом понял, что она права: ведь это мои чувства, к тому же, именно я имею честь быть другом Володи. Впервые в жизни я написал стихи — с таким эпиграфом:

«Осень. На кладбище, где похоронен Высоцкий, пылают погибшие гитары».

написано 30-04-2008 12:21            

В этом стихотворении я попытался передать не только своеобразный ритм песен Высоцкого, но и постарался использовать его технику подбора созвучий в словах, стихах, строфах. Хотелось прикоснуться к его творчеству.

Несколько раз мне приходилось видеть Высоцкого за работой. Чаще всего он писал по ночам. Ритм стихов пробовал, постукивая себя по колену или ладонью по столу. Так подбирал слова, чтобы найти соответственное звучание. В русском языке, как во всех славянских, много согласных звуков. Володя умел феноменально звучно произносить слоги с согласными — все эти наши неблагозвучные «ch», «wr», «kr», «gr», «sz», «cz», «szcz». Он пел так, что звучали не только гласные — они поются в каждом языке, но очень часто и твердые согласные. В яростной, звонкой поэзии Высоцкого они были драгоценными, попросту прекрасными. Володя сознательно превосходно использовал свои актерские возможности. Известным примером использования этой техники является песня, скорее завещание — «Кони». Прекрасно ее спела по-польски на фестивале в Витебске Марыля Родович.

В своем стихотворении я искал трудные для пения слоги. Хотел, как и Володя, добиться в языке точности, ритма, напевности.

Нам с Мариной Влади удалось уговорить Мишу Барышникова, который снимался в американском фильме «Белые ночи», включить в картину песню Высоцкого. Наверное, воплощение того образа не было во всем удачным, но, на взгляд Барышникова, фильм стоило посмотреть. Лучшим эпизодом фильма был тот, где Миша танцует под песню Высоцкого. Потрясающее впечатление. Лучший танцовщик в мире воплотил в танце творение умершего друга, пение которого слышно фортиссимо из магнитофона, стоящего тут же, на сцене. Удивительные, необыкновенные кадры.

Барышников после уклонился от исполнения «Коней» на концерте в филармонии в январе 1990 года. Давала себя знать травма. Может, и лучше, что так получилось, выступления на таких вечерах почему-то не удаются, даже если очень стараешься. Я это хорошо понимаю. Не сумел категорически отказаться от участия в десятилетнем юбилее «Солидарности» в Лесной опере в Сопоте. Организовывалось такое событие! «Солидарность», корабелы, Валенса. Было досадно и больно. Чувствовалось это не только на сцене, но и в зале. Если в филармонии, несмотря на участие звезд и благородные цели, концерт постигла неудача творческого характера, то здесь, в Лесной оперё, проводился, в сущности, партийный съезд. «В целях...», «поэтому...». На наших глазах подтверждалась известная истина. Всегда найдутся люди, любящие бурно аплодировать. Стоя, долго, ритмично — тому, Одному, Избранному. И всегда есть деятели — в искусстве, в политике, которые в этакую свою избранность уверовали и очень хорошо себя чувствуют в этой роли. В искусстве это плохо кончается лишь для самого художника. В политике — для целых народов. А прирожденные вожди должны помнить, что кара падет прежде всего на них.

Отчего такая депрессия? С Володей мы все же однажды мимоходом в разговоре коснулись политики. В Париже... «Видишь, Даниэль, — с акцентом, по-русски растягивая последний слог моего имени и смягчая «л», — с этими западными демократиями ничего плохого никогда не случится. Здесь никогда не народится культ личности — любого цвета. Здесь невозможна подавляющая победа на выборах, а тот, кто к этому бы стремился, был бы признан безумцем. Вот...»

написано 01-05-2008 12:02            

К этому стихотворению гитары не настроил, мелодии не подобрал. Не успел.
(В тексте стихи «Марине» в переводе на польский).
Это последнее стихотворение Владимира Высоцкого. Оно пришло к нему за несколько недель до смерти, еще до возвращения из Парижа в Москву. Записал его на какой-то рекламной листовке туристской фирмы. Марина мне подарила фотокопию этого стихотворения. Я перевел его с помощью Агнешки Осецкой, которая подсказала мне несколько прекрасных метафор.

Помнишь, Маринка, когда мы впервые были вместе на могиле Володи, ты вручила мне небольшую урну с горстью земли с его могилы и прядь его волос. Сказала, что сделала это с мыслью обо мне и моей стране, таких дорогих для Володи. Добавила: «Распорядись этим, как считаешь нужным...»

После поминок в Старой Пороховне пришел на берег Вислы, на который так долго смотрел Высоцкий, когда впервые приехал в Варшаву. Бросил в воду содержимое урны. Считаю, что поступил так, как он бы того захотел. Оставшееся унес домой на память, все поместил в черную шкатулку, крышка которой захлопнулась навечно, так что никто не сможет ее открыть.

Прошло десять лет. Целая эпоха. Сколько перемен, со сколькими друзьями попрощались навсегда. Марина — со своей сестрой. У меня умер отец. Уходят друзья. Уходят деспоты и тираны. Воспоминания об ушедших одолевают меня. Перекличка погибших, которую проводил в Гданьске, а толпа скандирует после каждой фамилии: «Есть среди нас!» Той же ночью — трагическое происшествие в моей семье. Бешеная гонка из Гданьска в Варшаву. К счастью, брат остался жив — настоящее чудо! Эйфория и драма «Солидарности». Военное положение. Мой отъезд на Запад. Вызов — отдаю в этом отчет, — брошенный себе и другим. Частые встречи с Мариной (всегда слишком короткие, моя дорогая сестра). Нас связывают много счастливых часов и общая скорбь. Яцек Качмарский, взбудораженный и вдохновенный как никогда, исполняет в ее доме свою «Эпитафию», посвященную ее мужу. В доме, полном памяти о нем.

Мир сорвался, как безумный, как «Кони» Высоцкого. Новые ситуации, новые люди. Валятся режимы. Старый мир, конца которого, казалось, не было видно, трещит, будто мачта во время шторма. Какие песни сегодня пел бы мой друг?

Марина задается тем же вопросом. Гитара протяжно звенела бы в его руках. Он заклинал
бы микрофон, как укротитель змей. Его голос хрипел бы до утраты дыхания — против зарождающихся вновь глупости и ненависти. Что за злодеи предрекают поворот к старому и носят
черные мундиры «Памяти»? «Пусть не ударит в головы преждевременный триумф. Еще плодоносит лоно, породившее зверя».

написано 01-05-2008 10:02            

Сам Высоцкий называл ее своей последней любовью. А это дорогого стоит. О своих отношениях с Владимиром Семеновичем Оксана Афанасьева (ныне Ярмольник) молчала очень долго, и только лет пять назад некоторым средствам массовой информации удалось заполучить ее откровения.

Когда они познакомились, ей было 18, ему — 40. Он увидел ее возле администраторской Театра на Таганке. Красивая и, как сказали бы сейчас, необыкновенно стильная девушка в мини-юбке. Он попросил телефон, пригласил на свидание. А она... размышляла, идти или нет, пока подруга не пристыдила: "Да ты что?! Все бабы Советского Союза просто мечтают оказаться на твоем месте!". Это ее убедило. Они встретились, а на следующий день Оксана рассталась со своим женихом, решив, что лучше один день с таким мужчиной, как Высоцкий, чем всю жизнь с серой посредственностью. Вместо одного дня судьба подарила им почти два года.

Она до сих пор преклоняется перед ним, считая "абсолютно, совершенно, стопроцентно гениальным человеком". Именно Оксана открыто встала на защиту памяти певца от огульных обвинений его в алкоголизме и наркомании, столь популярных в последнее время: "Только об этом и пишут: пил, кололся, алкоголик, наркоман... Вот и представляешь эдакого доходягу с трясущимися руками, перед которым кокаиновые борозды и пара шприцев. Это абсолютная чушь. За те два последних года, что мы были знакомы, Володя снялся в фильмах "Место встречи изменить нельзя" и "Маленькие трагедии". У него были записи на радио, роли в театре, он ездил с выступлениями по стране. На Одесской студии готовился как режиссер запустить фильм "Зеленый фургон". Правда, ему не дали. При этом — да, пил, сидел на игле. Но это было вперемежку с работой на износ, наперегонки с болезнью".

Владимир Семенович очень переживал из-за неустроенности ее судьбы, из-за того, что не может, будучи женатым на Марине Влади, жениться на Оксане. Он даже решил просить у Марины развода. В конце декабря 1979 года Марина Владимировна прилетела в Москву, где хотела встретить Новый год и серьезно поговорить с Высоцким. Кстати, в ее книге этот приезд вообще не упоминается.

Вот что вспоминает об этом администратор Театра на Таганке Валерий Янклович, входивший в последние годы жизни Высоцкого в круг его близких друзей: "...Марина уже на даче. А Володя едет получать телевизор для одной девушки, отвозит его к ней домой. (Тут я должен сказать, что в последние годы Володя очень серьезно относился к этой девушке. Хотя меня она тогда немного раздражала... Но я видел Володино отношение: он принимал участие в ее жизни, вникал в студенческие проблемы... Конечно, она сыграла в жизни Высоцкого определенную роль)".

С первой минуты знакомства у Владимира Семеновича и Ксюши было ощущение общения с родным человеком. Она всюду ездила с ним на концерты. Когда Высоцкий пришел в себя после первой клинической смерти, именно ей он сказал: "Я люблю тебя!".

Если он ехал за границу, всегда спрашивал, что ей привезти. За два дня, проведенных в Германии, умудрялся купить ей два чемодана шмоток. Все — с необычайным вкусом подобранное. "Мне нравится, — говорил, — когда ты каждый день в чем-то новеньком". Или: "А вот это — моя особенная удача". Удачей была французская сумочка из соломки или какая-то другая вещь, которая, по его мнению, ей особенно шла.

Платья от Диора и Шанель в дефицитной Москве создавали Оксане определенную известность, представляя ее кому-либо, подруги говорили: "Знакомьтесь, это Оксана — у нее 18 пар обуви". Но когда Высоцкий умер, она ушла из его квартиры налегке — ничего не взяла...
Высоцкий хотел обвенчаться с Оксаной. Они даже нашли батюшку, купили кольца, но не успели...
Однажды весной она призналась ему, что очень любит ландыши. А когда проснулась, увидела, что вся ее комната уставлена ландышами... Наверное, у него и вправду был совершенно особый дар — он умел превращать жизнь в праздник.

Он хотел с ней обвенчаться: они наивно полагали, что в государстве, где церковь отделена от государства, их обвенчают без штампа в паспорте. Но оказалось, что это не так просто. После долгих поисков Высоцкий все же нашел батюшку, который согласился на такой, в общем-то, противоправный поступок. Владимир Семенович купил кольца, но обвенчаться они не успели. А кольца после смерти Высоцкого пропали из его квартиры — они лежали в спальне — на тумбочке, в стакане...

Год его смерти был самым страшным в жизни Оксаны Афанасьевой: она ушла в академотпуск, хотела уехать из страны, ее даже пытался завербовать КГБ — а когда не получилось, просто выгнали из института.

Сегодня Оксана — театральный художник. Через два года после смерти Высоцкого она познакомилась с Леонидом Ярмольником и спустя некоторое время вышла за него замуж. Но Высоцкого Оксана до сих пор вспоминает с любовью и нежностью, считая, что он, как добрый ангел, во многом определил ее дальнейшую жизнь.

написано 03-05-2008 22:06            

Владимир Высоцкий стал голосом советского поколения. В доме Высоцкого на Таганке открылась выставка вещей знаменитого актёра.
Рукописи, фотографии и личный кабинет. Экспозицию подбирали несколько месяцев. Некоторые вещи передали друзья и близкие. Выставка - воспоминание.Так назвали экспозицию личных вещей Владимира Высоцкого. Его мать - Нина Максимовна - завещала после своей смерти передать их музею.День открытия выставки- первый день, когда уникальные рукописи и фотографии видит широкая публика.

Никита Высоцкий, сын Владимира Высоцкого: "Это не просто рассказ о его детстве, юности. А желание, попытка наших работников музейных соединить, обозначить связь с его творчеством юности, детства с творчеством более поздним".

Предметы экспозиции расположены по часовой стрелке, в хронологическом порядке. На этом стуле Высоцкий в три года давал свои первые концерты. Зрителем была соседка по коммунальной квартире. Первые пробы пера у будущего поэта были в 15 лет. Здесь - как раз некоторые из них. Он писал на уроках, на переменах и дома по ночам. Но гитара, подаренная на семнадцатилетие, не сразу подчинилась будущему музыканту.

Игорь Кохановский, одноклассник Владимира Высоцкого, поэт: "Он как-то не мог очень долго освоить гитару. Когда он написал свои первые песни: "Татуировка", там, их было восемь. Я говорил "дай я тебе саккомпанирую, а ты только пой".

Родители Высоцкого противились его желанию поступать в театральный. Говорили - несерьёзно. Они видели сына инженером. Но учёба в МИСИ закончилась уже через полгода. Экзаменационный чертёж, который сейчас в музее под стеклом, Высоцкий облил кофе и в бешенстве выбросил. На этом он поставил точку на своей инженерной карьере... А рядом - сбывшаяся мечта. Афиша, фотографии в коридорах театра на Таганке. Просьба отпустить с учёбы на съёмки. За этим столом Высоцкий просидел долгие годы, создавая свои теперь уже классические произведения. Его близкие признают: музыкант страдал от того, что цензура его песни запрещала.

Игорь Кохановский, одноклассник Владимира Высоцкого, поэ: "Он говорил мне: "Я хочу видеть свои песни напечатанными. Я знаю, что их любят, их поют. Их поют, переиначивают слова, плохие записи, а я хочу, чтобы они были напечатаны".

Выставка готовилась специально в канун юбилея Владимира Высоцкого. 25 января ему исполнилось бы 70. Эти часы уже 25 лет показывают одно время - десять минут пятого. Они висели в квартире Высоцкого. И 25 июля 1980 года, когда поэт умер, его мама остановила их навсегда.

написано 03-05-2008 23:18            

Ринат Шаяхметов, Москва, Таганка:
- Мы живем без Высоцкого 28 лет. Новое поколение его практически не знает, а государство (по закону жанра) навело на поэта глянец и бронзу.
Таганка. Государственный культурный центр-музей В.С.Высоцкого. Захожу. Осматриваю экспонаты, которых тут более тысячи, эпохи 60-70-х годов прошлого века: гитара, магнитофон, письменный стол, пишущая машинка, карандаши и ручки. Все, что было у многих из нас в те годы. Но больше всего меня поразил буклированный бежевый пиджак поэта, который он проносил 13 лет и который уже возненавидел. Действительно, если приглядеться, то на большинстве фотографий 50-60-х годов Высоцкий в этом самом пиджаке. Я хотел было его сфотографировать, но получил категорический отказ. Даже позвонили заместителю директора музея. Результат тот же: “НЕЛЬЗЯ! ЗАПРЕЩЕНО!” Вот так в советские времена запрещали публиковать его стихи, выпускать пластинки, а теперь запрещают фотографировать личные вещи. Наверняка это вызвало бы у него усмешку. Запрет - планида Высоцкого. Концерты часто проходили полуподпольно, что иногда затрудняет точно установить хронологию его творчества.
За всю свою бурную жизнь Высоцкий посетил 13 из 15 союзных республик. В Казахстане он был где-то шесть раз. Впервые - на целине, в 1958 году, после окончания второго курса студенты Школы-студии МХАТ были направлены в Павлодарскую область. С шефскими концертами агитбригада объездила казахские аулы, русские, чеченские, немецкие селения. Чтобы подработать, Высоцкий принимал предложения сниматься в эпизодических ролях. В январе 1963 года на Медео и Чимбулаке снимали обычную советскую кинокомедию “Штрафной удар”. Уровень обслуживания там был невысокий, поэтому он писал: “Здесь ужасно скучно! Я скоро буду грызть занавески”.
В мае 1963 года не совсем удачно принял участие в фильме “По газонам не ходить”, а в феврале 1964-го состоялись его первые концерты в Чимкенте, на Мангышлаке, в Гурьеве, Джезказгане, Темиртау, Караганде. По нескольку раз в день. Это позволило ему что-то заработать и купить пальто.
В августе 1970 года Высоцкий провел концерты в Чимкенте, Кентау и Белых водах. В октябре того же года - в Усть-Каменогорске, Лениногорске и Зыряновске.



Владимир Высоцкий в Алма-Ате, 1973 год
В октябре 1973 года Высоцкий последний раз приезжал в Казахстан, в Алма-Ату, в составе Театра на Таганке. Его Гамлета, сыгранного на сцене Дворца имени Ленина (ныне Дворец Республики), до сих пор помнят многие алматинцы: черный свитер, вены на шее, надрыв... Всего он сыграл эту роль 219 раз! Даже уйдя из театра, он приезжал играть Гамлета, где бы ни находился.
До самого конца (25 июля 1980 года) власть игнорировала Высоцкого, как будто не существовало такого великого поэта и артиста...

написано 04-05-2008 23:38            

Появился памятник, словно в насмешку слепленный по мотивам его может быть самой пророческой, и от того самой страшной своим попаданием песни:
«А потом, по прошествии года,
-Как венец моего исправленья -
Крепко сбитый литой монумент
При огромном скопленье народа
Открывали под бодрое пенье,-
Под мое - с намагниченных лент.
Тишина надо мной раскололась -
Из динамиков хлынули звуки,
С крыш ударил направленный свет,-
Мой отчаяньем сорванный голос
Современные средства науки
Превратили в приятный фальцет.
Я немел, в покрывало упрятан,-
Все там будем! -
Я орал в то же время кастратом
В уши людям.
Саван сдернули - как я обужен,-
Нате смерьте! -
Неужели такой я вам нужен
После смерти?!»

От чуть ли не стопроцентных совпадений брала оторопь и расползались мурашки.
А с экрана год от года все откровеннее делились «всей правдой» друзья и близкие, а также друзья близких и близкие друзей…
Казалось, уже все сказано, срывать покровы уже не с чего: газеты и журналы отметились в расследованиях и разоблачениях не по разу и не по два, а экранное время фильмов и передач о Высоцком несколько превзошло по продолжительности фильмы с его участием…
Теплилась надежда что мутный поток иссяк и что четверть вековая годовщина за давностью лет оставит в стороне натуралистические подробности и будет просто еще один день, когда можно посмотреть любимые фильмы, записи старых концертов, спектаклей и – просто вспомнить.
Но все покатилось по наезженным рельсам: недавно ТВ анонсировало небольшой скандальчик вокруг нового «откровенного рассказа», удивившись нежеланию законных наследников разрешать создателям фильма использовать фонограммы песен. Режиссер В.Манский, назвал фильм «Смерть поэта», но получилось так, что главная тема ленты не поэт и его творчество, а наркоман и его недуг.
Вопрос, конечно, тоже актуальный, особенно в свете, как говорится, новых постановлений э-э-э … правительства по борьбе с наркоманией. Но, думается, что его актуальность - предмет не для печальной годовщины.
Почему-то представляется, что для адекватной части аудитории Высоцкий был и останется примером личности ярчайшей, а не наркотической зависимости. Нормальному человеку не очень важно знать, «был ли убийцею создатель Ватикана», потому что для него Микеланджело – гениальный художник, Чайковский – композитор, Блок – поэт, а Меркьюри – певец. Все остальное в их жизни – предмет исследований узких специалистов. Почему нужно непременно вытаскивать на свет божий порок и грязное белье – не слишком ли много этого добра разложено и развешано на доступном – руку протяни – расстоянии?
Единственный вопрос, который просмотренный фильм вызвал у сидевшего рядом тинэйджера: а чем это он кололся? Это что, тот самый эффект, которого добивался режиссер?
И еще одно – примечательно, что создатели фильма решительно отказали своему герою в том, что было и двадцать семь лет назад очевидно всем – человек надорвался и, отчего бы он не умер, смерть его следствие противоречий уровня «система-личность», так же как дуэли поэтов ХIХ века и самоубийства поэтов ХХ-го. Слова о том, что погиб он не как Пушкин, Лермонтов, Маяковский или Есенин вызывают недоумение.
И еще. Один из рассказчиков в фильме пытается, видимо, оправдываясь за все выложенное на экран, донести до зрителя мысль: если уж такой сильный человек не смог противостоять недугу, то куда им, тем юнцам и юницам, что легкомысленно тянутся к наркотикам…
Хороший, конечно, посыл. Только вот воспринять его можно по-разному. Можно ведь повернуть и иначе и сказать: "А чо, вон, Высоцкий был наркоманом, а какой поэт! А что умер рано – ну, так от этого никто не застрахован". Не следует забывать, что логика может быть и такой.
И еще одно. Подобный перекос в рассказе о любом замечательном человеке, имевшем тот или иной порок – а не имеют их вовсе, к сожалению, только канонизированные святые, и то к моменту ухода из жизни, среди них тоже раскаявшиеся грешники не редкость - так вот, подобный перекос прежде всего дает возможность многим говорить с пренебрежением: «А-а-а, подумаешь, Чайковский – он же гомик был! А Булгаков – морфинист. А Высоцкий – пьянь и наркоман».
Что греха таить - найти изъян в великом для многих радость.Это роднит. Это оправдывает собственную никчемность. И самое печальное, что возражать этим людям порою трудно: в их словах есть доля правды, любезно выданная на потеху широкой аудитории.
Выпячивая то, что принято таить, то, с чем человек боролся, что он не афишировал, скрывал от людей посторонних, так называемые «близкие друзья» воздают дань неуважения памяти человека бывшего кумиром очень непростой и не очень счастливой страны.
Иногда даже кажется, что система продолжает мстить Высоцкому и «доедать» его потихоньку и по сей день: с одной стороны совершенно безликие официозные мероприятия, вызывающие зевоту и раздражение, особенно когда его песни начинает распевать попса (несмешно, когда очередная Попка Козюлькина пытается петь «Кони привередливые»); а с другой – исподволь, неявно так, система продолжает делать гадости, с видом честного исследователя извлекая на свет божий то, что может быть интересно только специалистам-наркологам.
***
Первая авторская песня, которую детская память увязала с маленьким переносным приемником, еле вытягивавшим «Маяк», была «Песня о друге». Это было, наверное, где-то сразу после выхода «Вертикали». Имя пришло после, с двумя миньонами «Мелодии», потом – круглые бобины, немногочисленные фильмы, «Алиса в стране чудес», «Место встречи…», первые кассетники - все как у всех.
Хорошо, что нас пока еще много – не «друзей и подруг» - слушателей и зрителей, теперь уже можно сказать всю жизнь любящих его песни. Он пел обо всем, он пел, как мы думали и чувствовали.
Смеясь и плача вместе с ним, многие научились думать, ведь песни Высоцкого заполняли собой огромную лакуну духовной жизни – он гранил то, что нам пытались скормить грубо отесанном виде.
С его именем, на самом деле ассоциируется патриотизм живого мыслящего человека, понятия чести и достоинства.
Феномен абсолютной персонификации автора с героями всех песен, независимо от их одушевленности («Я – «ЯК»-истребитель», «Песня микрофона», и т.д.), географии, социальной и исторической принадлежности - это действительно уникальное явление, плод симбиоза поэта и актера – было ли, есть ли такое еще где-нибудь?
Может, стоит гордиться тем, что это было у нас?
Может, это стоит сделать предметом экранного исследования? Знаете, людям, которые помнят наизусть песни Высоцкого трудно понять тех, кому любопытно знать, чем он кололся. Может, довольно любопытствующих дилетантов, пляшущих ритуальный танец на костях?
Думается, и литературоведам, и социологам, и историкам искусства есть, что сказать о феномене Высоцкого. При условии, конечно, что им удастся пробиться сквозь ряды «друзей» и «наркологов»...

написано 05-05-2008 22:16            

Он действительно актуален – своей энергией, мощью, напором, поэтикой – но не этикой. Негласный кодекс чести советского интеллигента 70-х годов ХХ века, сформулированный Высоцким, сегодня устарел. Апеллировать к нему сегодня – это значит признаваться, что за 20 последних лет наше общество не выработало новых норм и категорий «приличного», представлений о хорошем и плохом.

«Вам, из другого поколения…»
«Позиция героя Высоцкого есть, однако, позиция человека инфантильного и безответственного, с сегодняшней точки зрения...»

Если поколение тех, кто родился в 60-е, можно назвать «книжными мальчиками», то нас, уродившихся в 70-е, – «песенными». Если прежнее поколение училось жить по фильмам и книгам, то мы – в силу технического прогресса – в первую очередь по песням (как сегодняшние 17-летние учатся жить по блогам).

Потому-то Высоцкий, как главный феномен песенной культуры СССР, был для нас фундаментом именно мировоззренческим, ценностным. Потом уже были и БГ, и «Дорз», и Цой – но вначале Высоцкий.
Не забывайте еще, что у Высоцкого только в 1985-м, уже после смерти, начали один за другим выходить большинство его песен (25 пластинок, всего около 200 песен – ранее официально не звучавших).

Впервые без купюр! Огромными тиражами, с гомоном залов, которых мы по возрасту не застали, – это было его полноценное второе рождение.

Одновременно и по телевизору: помните плохонькие кооперативные фильмы конца начала 90-х, про героев, борющихся с коррупцией, где так хорошо было забабахать под финал песню Высоцкого!
Типа, герой одинок, и только Высоцкому можно доверить сокровенные мысли – а больше некому.
Высоцкий имел на наше поколение, 1970–1976 годов рождения, воздействие, может быть, даже более сильное, чем на поколение своих сверстников.

Они относились к нему без придыхания, он был для них «Володя» – а для нас он был легендой, метеором, прерванным полетом. Сводом истин – на месте давно обесцененной идеологии.
Он давал ответы на вопросы, которые более всего и волнуют в молодости, когда еще нет собственного опыта, но есть чистота помыслов и желание «прожить не стыдно».

Его песни были ответом на вопрос «как вести себя в человеческих ситуациях» – ведь каждая вторая его песня ситуативна, она и является в краткой форме поучением.
Пример из жизни и вывод в конце: не стоит подходить к чужим столам! Или характеристикой человека: и не друг и не враг, а так! И я в свои 12 лет твердил вот это, главное, вершину всех заповедей: «Если в бой не вступил с подлецом, с палачом – значит, в жизни ты был ни при чем, ни при чем».

И именно так я и буду жить, решил я тогда. Вступать в бой с подлецами и палачами – иначе жизнь пройдет «ни при чем». Любить на разрыв – и жить на разрыв.
Это всё веду к тому, чтобы меня не заподозрили в нелюбви к Высоцкому – или подлом выяснении с ним отношений фрейдисткого толка. Мне жаль тех, кто в свое время не был подвержен его мощи, таланту, напору – как жаль сегодня тех, кто вовремя не сумел расстаться с его влиянием, чтобы жить самому, своим умом, в новое время.
Но уже в 90-е становилось понятно, что максимализм и простота его формул хороши, если только весь мир состоит только из героев и подлецов/палачей.

Как показал опыт, однако, большинство окружающих – не подлецы, не палачи, а попросту люди без затей, без четко выраженных черт и свойств. Большинство людей на свете – заметим – это и есть «не друг и не враг – а так».

А между тем Высоцкий – это всегда необходимость внятной, четкой этической маркировки человека! Которой, увы, большинство людей не поддаются.
Этот максимализм в оценке людей, талантом и напором Высоцкого в нас воспитанный – упрощенная картина мира, она несправедлива и непродуктивна.

Любое общество на 9/10 состоит из серых людей, и как жить среди серых – этого Высоцкий не объяснил.

Этическая позиция Высоцкого
Мой учитель литературовед Вадим Перельмутер сказал как-то: «Высоцкий ведь, как и все советские барды, каждой песней утверждает одну мысль: ребята, мы – хорошие.
Ну да, бывает, ошибаемся, слабы – но в целом-то мы достойны уважения, нам есть за что себя уважать! И только у Галича позиция – противоположная: ребята, вы не можете уважать себя, потому что, как показал недавний опыт, с вами можно сделать все что угодно – например, стереть в лагерную пыль, и вы не пикнете».
Потому-то такая огромная разница в чинопочитании Высоцкого и Галича – схожих в темах и героях, и по таланту – но с разной степенью веры в человека.

Высоцкий считается у нас нашим всем, «всеобщим Володей», а Галич у нас кем там считается?.. Ни премий Галича, ни фестивалей, ни звезд эстрады, поющих песни Галича.

Попробовали бы. (Впрочем, казалось, что и Высоцкого нельзя петь другим – но ведь поют.)

Этика Высоцкого, впрочем, не уникальна – она присуща всей почти советской культуре 60–70-х, включая даже и антисоветскую, как справедливо заметили еще Вайль и Генис («60-е. Мир советского человека»).

Главным этическим постулатом эпохи 60-х было: человек хороший – обстоятельства плохи. То есть читай: не в человеке зло, а в системе. В советской или не советской – неважно.

Таким образом, легко оправдывались любые предыдущие ужасы (например, сталинские). Не ты виноват, что бил во время допросов людей сапогами по... – система виновата.

Зло существует как бы отдельно, в Другом, в виде фольклорных подлецов и негодяев – что в целом совпадает с общей парадигмой советского официального искусства (борьба с отдельными недостатками или отдельными негодяями).
Такая картина мира проста и удобна, но, увы, она не объясняет, условно говоря, уже ни ГУЛАГа, ни Освенцима. Она не объясняет склонности больших масс людей добровольно, в полном согласии с собой творить ужаснейшие ужасы.
Современная этика, хотя бы и постмодернистская, настаивает на том, что в каждом из людей зло и добро переплетены, неразделимы, граница почти незаметна, и главная борьба проистекает не между хорошими и плохими людьми – а между добром и злом в каждом из нас.

Мы почему-то забываем, что этика Высоцкого, как и его современников, могла возникнуть только в условиях определенной социально-экономической формации.

Постаревшие мальчики

Сколько бы ни фрондировал герой Высоцкого – всегда помните, что он действует в обществе, где невозможно умереть от голода.

Советская формация вообще уникальна тем, что решила две фундаментальные материальные проблемы: относительно доступные еда и жилье. Не будем сейчас говорить об их качестве – но их минимум был гарантирован каждому.

Для героя Высоцкого, условно говоря, не было проблемы «что есть» и «где жить». Еще он был лишен страха потерять работу (то есть средства к существованию), и при этом у героя была масса – в сравнении с нами – свободного времени. Бесплатного времени – которое оплачивало государство, если так можно выразиться.

В таких экономических условиях (экономика – базис, культура – надстройка) и не мог не появиться в качестве привлекательного морально-этического образца этот тип советского фрондера, которого воспел Высоцкий.

Способного показать себя в критической ситуации – но лишенного способности к ежедневному усилию, к практике малого дела. Такой человек привык рисковать – и даже искать риска! – но трудиться постоянно и ежедневно не умеет, не способен.

Он только «в горах» и чувствует себя хорошо, в дальнем рейсе, на грани, на срыве – а в остальное время испытывает тоску и скуку.

Такое уникальное существование возможно было только при позднем советском социализме, чему так страстно завидовали западные интеллектуалы, и совершенно противоположно нынешнему времени, где наиболее востребованными качествами человека являются как раз «бесперебойность и серийность» (Бодрийяр).

В обществе, где свободного времени в избытке, ответственности минимум, а коридор социальных возможностей ограничен идеологией, жизнь в режиме Ожидания Поступка, Подготовки к Поступку – и есть наиболее комфортный способ духовного существования.
Всякий советский человек по-настоящему только и мог проявиться в Поступке: гений Высоцкого в том, что он облек эту идею в максимально доступную и привлекательную форму.

Позиция героя Высоцкого – человека Поступка – есть, однако, позиция человека инфантильного и безответственного, с сегодняшней точки зрения.
Потому Высоцкий любим и будет любим у нас! Потому что это существование в режиме рывка, постоянной подготовки к поступку – оно очень удобно для оправдания собственной лени.

Это когда жена кричит «Шкаф почини! Лампочку вкрути! Пятый месяц прошу!» – а муж ей в ответ: «Лучччччше горрррр могут быть толллько горррры!» – берет рюкзак и адье. Потому что только в горах жизнь, так его научил В.С., а всё остальное – рябь, тлен, пустое.
Таких «высоцких мужичков» – тех, кто так и остались до сих пор в этом семидесятском идеализме жить, – я до сих пор встречаю среди людей постарше.

Высоцкий – это гимн спонтанному существованию, в режиме всплесков, озарений, пульсаций – то, что мог позволить себе только советский человек!

Эти бородатые, с каэспэшным душком, сорокалетние певуны и ревуны, как правило, нигде не работающие (ну, а как? Ведь западло работать, когда кругом одни подлецы и палачи – а при таком отношении трудно найти работу), а оттого сидящие на шее у своих жен и матерей и похваляющиеся этим своим бездельем. А это и есть остановка в развитии, это и есть катастрофическое неуспевание за временем, нечувствование его.
И оттого нам слышен яростный скрежет несочетаемых деталей: мировоззрения Высоцкого, примененного к другому времени и другой картине мира.

Но как же иначе? Ведь их Высоцкий учил брать только высшие вершины – а на работе, в быту, в повседневности «вершины» пониже и пожиже. А когда они напиваются – обязательно лезут с советами.

Они учить меня начинают, как жить – меня, без чьей-либо помощи зарабатывающего честным трудом сумму, на которую сегодня не стыдно жить в Москве представителю среднего класса. В чем суть их учения?
«А я вот не работаю, не унижаюсь. Потому что презираю эту систему. Ни в коем случае нельзя предавать себя! Сегодня продашь палец, завтра – руку. Ни у кого ничего не проси, мне ни от кого не нужно. Таскать мешки честнее». И т.д.

Вот они – материальные воплощения героев Высоцкого в жизни – совершенно неприспособленные к ней, находящиеся в дремучести советских представлений о какой-то исключительной честности физического труда, оперирующие понятием «предательство» как универсальным…

Вообще, если поискать аналогий героям Высоцкого среди русской литературы – то это в первую очередь, конечно же, герои Достоевского.

Герой Высоцкого – вне Поступка – это все то же самоупоение от собственной слабости и – обязательно – самолюбование, упивание своим безволием («Гибельный восторг!») – что так хорошо выражено, например, в «Записках из подполья».

Той же романтической бескомпромиссностью и в то же время упоением от собственной слабости заряжены и герои Высоцкого (перефразируя Достоевского: «Весь мир гори огнем – а мне лишь бы совершить Поступок») – лишь бы отстоять свою честь, свои принципы, свои горы.
Этот мачизм, этот героизм эгоиста в современной жизни просто неприменимы – в мире, где так ценится игра по правилам, с легким их нарушением, балансированием на грани.
В Высоцком есть один потрясающий парадокс: при всей склонности его героя к бескомпромиссности – филигранное, доведенное до блеска умение пользоваться эзоповым языком.

Высоцкий сделал этот язык эстетически привлекательным и этически приемлемым для большинства. Благодаря его таланту выросло целое поколение, ценящих в себе и в других эту способность понимать намеки и недоговорки, подмигивания – но, увы, как показывает опыт, совершенно неспособных сегодня говорить и писать правду.
Эзопов язык – тот единственный компромисс, который возможен между бесноватой цензурой и живыми людьми, для современного общества является шагом назад.
Зачем пользоваться каретой, когда есть автомобиль? Недаром поколение 20-летних просто не понимает, зачем петь про жирафов или планету Тау Кита, а на самом деле иметь в виду каких-то людей или ситуации?

Свобода слова – это еще и свобода говорить прямо. В мире, где слова используются не для того, чтобы скрыть смысл, а напротив, чтобы его подчеркнуть, обозначить – нет смысла прибегать к недомолвкам.
А значит, опыт эзопова языка, культура недоговорок, намеков и умолчаний, которой мы до сих пор так восторгаемся, сегодня теряет всякий смысл.
И что же, спросят, забудем Высоцкого, сбросим с парохода – с его же максималистской яростью?

Ни в коем случае. Однако продолжать поверять, мерить Высоцким нашу нынешнюю жизнь сегодня невозможно. Скажем больше: неразумно и ждать нового Высоцкого.
Прежде каждые примерно 20 лет появлялся гуру, который все объяснял – как жить, как вести себя: Окуджава, Высоцкий, Гребенщиков; и вот прошло уже и 20, и 30 лет – а нового гуру нет.

Судя по всему, уже и не будет – так сложнее, но, кажется, интереснее.

написано 06-05-2008 21:16            

Жизнь человека, как и облик Луны, имеет видимую и невидимую сторону. Видимая сторона – соприкосновение человека с социумом, его адекватная реакция на поставленные жизнью внешние задачи. Невидимая, или обратная сторона, - соприкосновение с космическим временем, пространство психической жизни, мистический опыт взаимодействия с пластами семейной, этнической и культурной памяти, откуда личная мифология и в результате личная модель мира. Это есть у каждого человека, независимо от внешних свершений, и именно это может лежать в основе любой духовной биографии. Можно сказать, что объектом духовной биографии является не то, в чем человек состоялся для людей, а то, в чем он состоялся для Господа Бога, то есть, для воплощения того идеального плана, в соответствии с которым создан человек.

Через 27 лет после смерти Высоцкого слышны все те же старые и глупые, уже набившие оскомину слова о поэте-бунтаре, залихватском ухаре, весело прожигавшем жизнь, о народном любимце, смерть которого потрясла всех, и которого так любили даже следователи КГБ, даже сам Брежнев. И вот его, как капитана Кука, любили и все-таки съели… Совершенно неясно, за что же любили и почему он так дорог всем вот уже около четверти века. Поэтому приходится брать слово, хотя и не хочется говорить об интимно-близком максимально отстраненными от него словами.

В культурном феномене Высоцкого (или “мифе Высоцкого”) очень отчетливо различается социально-историческая, индивидуально-психологическая и эстетическая сторона. Кроме того, в рамки культурного феномена вмещается далеко не весь Высоцкий – туда не попадает как раз обратная сторона его духовной сущности.

Высоцкий был духовным лидером российского народа примерно с 1974 по 1980 гг. Он стал им после высылки Солженицына и смерти Шукшина, и духовное водительство Высоцкого было весьма необычным. Стопроцентный горожанин, мальчик из среднего слоя, любитель науки и техники, он очень расходился в своей основе с писателями-почвенниками, пытавшимися одно время вернуть Россию назад в деревню. Высоцкий стал выступать по различным оборонным НИИ, по школам и больницам, по гуманитарным институтам, и его песни сами же слушатели стали записывать на магнитофон. Тем самым преодолевалась цензура и устанавливалась как бы двойная связь – прямая и обратная. Поэт писал в расчете на своего умного слушателя и поднимался вверх по лестнице своего ремесла вместе с ростом знаний и запросов аудитории; аудитория же, и без того прогрессирующая, дополнительно развивалась и опережала сама себя вместе со своим поэтом. Весь расчет Высоцкого был именно на умного ремесленника, настоящего мастера своего дела, который может оценить и шутку, и трагическую песню. Поэтому можно сказать, что духовное водительство Высоцкого постепенно возносило Россию от трактора и прокатного стана к космическому кораблю и компьютеру. Слушая его, люди становились умнее и тоньше, учились выходить за флажки своей территории и идеологии. В этом и состоит первая особенность социально-исторической миссии Высоцкого: он поэт нового сословия и новой технологической эпохи – городской магнитофонный поэт-технарь.
Вторая особенность заключается в профетическом значении материального бытия Высоцкого. Своей жизнью он как бы предсказал и смоделировал жизнь человека нашей эпохи. Именно Высоцкий первым из бардов стал брать деньги за концерт, показав остальной России, что качественный труд должен хорошо оплачиваться. Именно у него появились Мерседесы, любовь с иностранкой и длительные заграничные выезды: Высоцкий первым за долгие годы стал пространственно-свободным русским человеком. На своих выступлениях он первым стал называть СССР Россией, словно предвидя историческую судьбу своей страны. Он изо всех сил старался жить хорошо – а это было очень трудно в ту пору, и поэт стал жертвой своего желания. Даже погиб он прогрессивно – от наркотиков, как русские люди стали гибнуть только десятилетие спустя.

Третья особенность, как бы дополнительная ко второй, - в уникальной нравственно-этической миссии Высоцкого. В пору, когда кодекс строителя коммунизма был всеми заброшен, а церковь служила КГБ и была отвергнута народом, именно он решился напомнить людям о том, что такое хорошо и что такое плохо. Стал учителем и другом для миллионов людей, призвав отвергнуть любовь к государству во имя любви к человеку – тем самым, по сути дела, вернув Россию к христианскому добротолюбию. Высоцкий не был церковно-верующим, – и в этом-то и было благо, потому что он говорил о любви человека к человеку как бы поверх барьеров, без обращения к авторитету какого-либо писания, сверяясь только с параметрами жизни. Точно расставив акценты на вопросах Добра и Зла, он тем самым спас народ от окончательного морального разложения.

Теперь поговорим об индивидуально-психологической стороне. Почему Высоцкого любили все слои населения ? Ответ на этот вопрос имеет два основных момента. Первый момент состоит в том, что он обладал уникальным даром трансперсонального мистического опыта, позволявшего ему на время превращаться не только в шахтера или космонавта, но и в римского патриция или первобытного любовника, не говоря уж о солдате Великой Отечественной. Это означает, что Высоцкий был в состоянии путешествовать по времени так же, как и по планете. В этом его можно уподобить шаману, путешествующему по древу сфер и времен. Однако, Высоцкий в этих своих путешествиях никогда не бывал полным медиумом – всегда наряду с присутствием чужого он сохранял и надзирающую часть собственной личности. То есть, происходил контроль за своим мистическим опытом, и контроль этот старался удержать хаос бессознательного в рамках жесткой психической формы, что, конечно же, очень сложно. Отсюда и запои, и наркотики… Второй момент, выходящий из первого, - в том, что для Высоцкого вследствие всех его путешествий по пространству-времени не существовало верха и низа, высокого и низкого, небесного и земного. Он видел жизнь всю целиком, во всем единстве и во всем разнообразии – как бы с птичьего полета. Значит, для него не существовало ни запретной темы, ни закрытой человеческой души. Именно благодаря этому его свойству он так любим и близок всем в России.

Эстетическую сторону миновать довольно сложно, хотя все сплошь и рядом это делают. Здесь тоже несколько моментов. Первое – это непосредственное воздействие голоса. Писателя нужно читать, а это трудно и не всегда есть время. Поэт-певец не требует усилий, он может проходить фоном на протяжении трудового дня или на отдыхе. Если нравится голос – нравится и песня, слова же запоминаются на третий-четвертый раз. Голос Высоцкого понравился сразу и заставил вслушаться в слова. Он был скорее ритмичный, чем мелодичный, резкий, а не приятный, настойчивый, а не вкрадчивый. Кроме того, в нем было много тепла, нежности и мужской силы. Это голос сильного, умного и требовательного самца, заставляющего обратить на себя внимание. Второе – дикция. После десятой перезаписи не всегда можно расслышать гитару, но каждое слово звучит так же отчетливо, как и в оригинале. Значит, можно переписывать сколько угодно, и главное все равно дойдет (что было невозможно с Окуджавой или Галичем). Третье – гитарное сопровождение, интонационно и мелодически конгениальное голосу, существующее с ним совершенно слитно, как оружие с Роландом. Четвертое – жанр песни, мнимый монолог, в котором за каждым “я” угадывалась тысяча “мы”. Песня – не роман и даже не поэма, она проста по сюжету и выплескивается единым духом. Поэтому она доходчива, как не всякая молитва. Пятое – актерский талант к перевоплощению, соединение пения и голосовой игры. Здесь нужно различать обычный дар артиста прикидываться (т.е. надевать на время чью-то маску, откуда потом жаргонное “прикид” для покрова, одежды) и присущий шаману дар мистического преображения (впускания в себя другой личности), диалога с духами по горизонтальному, вертикальному и временному срезам. Прикидывание, аудиальный розыгрыш воспринимались сперва как веселье и потеха, а с течением времени – все более как юродство.

Особого внимания заслуживает проблема жанрового и стилевого разнообразия в творчестве Высоцкого. Здесь нужно отметить, что им созданы предпосылки для возникновения русского рока (как минимум, Башлачев, Шевчук и Сукачев), русского шансона и современной российской поп-культуры. То есть, Высоцкий был тем мостиком, который соединил бардовскую, эстрадную и блатную песню. После него в России стало нормально восприниматься кумиропоклонство, пение хриплым голосом и сценическое исполнение лагерных песен. Что же касается русской классической поэзии, то очень ощутимыми представляются связи Высоцкого с традицией Есенина (трагическое мироощущение и русский темперамент), Маяковского (отражение действительности и стремление эту действительность улучшить) и Блока (музыкальная интонация, ритмика стиха) при некотором участии Гумилева (авантюрная романтика).
Кроме того, Высоцкий – это Чехов без пьес. То есть, автор коротких новелл, по-новому представляющих привычные жизненные ситуации. За такими новеллами вполне могли последовать произведения в более крупных и неожиданных формах (доказательство чему – неоконченный роман). И этой стороной своего творчества Высоцкий, подобно Чехову, мог бы быть близок уже не только российскому читателю. Но не случилось…

За пределом культурного феномена Высоцкого остается тот Высоцкий, который не стал для слушателя (а впоследствии и для читателя) частью культурного пространства, не был понят совершенно. Это Высоцкий как вещь в себе, вне песен, вне мистического опыта – грозный апокалиптик и борец с психическим двойником, искатель примирения со своим национальным началом и сторонник тоталитарного подхода к проблеме преступности, занимающий позицию своего героя Жеглова. Этот “потусторонний” Высоцкий является особенно интересным объектом для исследователя, поскольку он отвергнут массовым сознанием и существует как оборотная сторона социально признанного Высоцкого. Можно сказать, что если социально-массовой своей стороной поэт выражал ценности русского и – шире – российского народа, то своей теневой стороной он ближе к еврейству и ближневосточным ценностям. Высоцкому совершенно недоступен Дальний Восток – гармонические идеалы индуизма или буддизма удостоились у него одной шуточно-иронической песенки про переселение душ. Зато ему очень близки события арабо-израильского конфликта, тема отказа вообще, в стихах и песнях часто встречаются античные и библейские персонажи, а стихи последних лет полны мрачных апокалиптических пророчеств о конце света и новом оледенении Земли. Высоцкий верит в то, что преступность удастся победить только насильственными средствами, он также верит в справедливость – но только земную.
Религиозные его воззрения нетрадиционны: поставив на первый план веру в человека, Высоцкий отрицает бессмертие души и загробную жизнь и настаивает на необходимости смерти для человека. В то же время тот и этот свет существуют для него не как трансцендентные миры, а как части одного и того же мира, и человек – просто путешественник по этим маршрутам (“Побег на рывок”). То есть, по его представлениям, жизнь и смерть для одного и того же человека являются двумя разными формами существования, каждая из которых приемлема только в одной части этого мира. Человек не может вечно жить только здесь и только в этом облике, поскольку в этом случае получилось бы, что его лишают прав на передвижение по пространству-времени (“День без единой смерти”). Значит, он по своему желанию может умереть и, некоторое время пробыв в другой части мира, вернуться затем обратно. Но Высоцкий не объясняет, в каком виде и куда (по теории относительности) попадает человек, желающий вернуться. В его мироощущении совершенно отсутствует Бог, который появляется только в некоторых риторических оборотах песен (например, “Купола”). На самом же деле весь этот космос от начала до конца отдан человеку, и только человек несет за него всю полноту ответственности (о чем, например, “Парус”). Таким образом, мы видим, что своим отношением к человеку Высоцкий соприкасается с христианством, своими пророчествами о конце света – с еврейством, своими рассуждениями о жизни и смерти – с чем-то подобным египетской религии или даже нелюбимому им буддизму. Но для народа это осталось совершенно “за кадром”…

Трагедия Высоцкого почти совершенно не отражена в современном “мифе Высоцкого”. Все здесь сводится к тому, что поэт боролся с властью или к тому, что беспокойное “второе я” привело поэта к саморазрушению. Кроме этих достаточно очевидных и самим Высоцким выраженных аспектов есть более глубокие, о которых он предпочитал молчать. Во-первых, можно вспомнить название книги Стругацких “Трудно быть богом”. Высоцкий был очень амбициозным человеком, но его амбициозность пробивала путь его альтруистичности. Он хотел быть благодетелем как можно большего числа людей. А для этого требовалось самому стать независимым от обстоятельств, прежде всего материально. Но до конца своих дней Высоцкий продолжал зависеть от денег и связей жены-француженки. В театре он получал 140 рублей, огромные гонорары от концертов уходили за несколько дней, долги постоянно росли, и только последние два-три года жизни поэта можно назвать относительно безбедными (были концерты в США и в Европе). Тем не менее, когда появлялась хоть малейшая возможность, он помогал друзьям покупать одежду, какие-то ценные вещи и книги, которых было не достать в СССР. То есть, перефразируя О.Бендера, прежде чем учить людей жить, Высоцкий хотел помочь им материально. Но зависимость от власти и от жены на корню рушила все планы нового богочеловека. Чувствуя в себе не только свободное, но и всемогущее существо, Высоцкий был скован данными им обязательствами быть верным той и другой, и это только усиливало его депрессию.
Во-вторых, Высоцкому очень не повезло, что он родился в России, занимался советскими реалиями и пел на русском языке. Потенциал этой личности был рассчитан на овладение всей планетой. Появись Высоцкий на свет в Англии – Битлз оказались бы не нужны. Но произошло иначе: поэт-актер всемирного значения вынужден был петь на языке малоизвестном и содержанием его песен стала действительность изолированной от суши шестой части суши, практически острова под названием Советский Союз. Запад был покорен самой личностью Высоцкого, но не содержанием его творчества. То есть, сильное биологическое обаяние не перешло в данном случае в обаяние эстетическое. И в результате все многочисленные концерты Высоцкого за рубежом оказывались значимыми только для России, но не для того французского или американского зала, который через неделю совершенно забывал о нем. Это сочетание невозможности свободно жить в России и полной ненужности на Западе делало жизнь Высоцкого вдвойне несчастной и невыносимой.

“Миф Высоцкого” совершенно не помнит прижизненной известности Высоцкого в России. Это была известность голоса, а не лица. О том, кто такой Высоцкий, большинство народа не знало. Фильмы с его участием шли вторым экраном или вовсе лежали на полке. Впервые движущийся и вполне легальный экранный Высоцкий появляется за год до смерти на телевидении в сериале “Место встречи изменить нельзя”. Именно тогда страна отождествила, наконец, обладателя магнитофонного голоса с обладателем лица и фигуры. Пластинки – гибкие и миньоны – покупали для того чтобы иметь, но слушали только магнитофоны. Причина – нежелание слушать песни Высоцкого под оркестр. Магнитофоны крутили пятые перезаписи, расслышать можно было только голос и часть гитары во время пения, услышать разговорную речь часто было невозможно. И теперь можно представить себе ощущение самого Высоцкого, который, никогда не видя себя поющим на экране телевизора, не слыша своего голоса по радио, каждый день сталкивается с многократным ухудшением и искажением себя, со слухами вместо фактов, с фальцетом вместо глубокого баритона, с хроническим неузнаванием на улице (“Где-то я Вас видела… Вы не зубной врач?”). Нужно быть очень здоровым человеком, чтобы жить и работать так долго в такой невыносимой атмосфере. Не спиться, не уехать, и дожить если не до глубокой старости, то до глубокой и пророческой смерти, которая перевернет всю страну. Смерти, которая стала началом исхода России из собственного рабства. В этом смысле Высоцкий представляется жрецом, заклавшим самого себя во имя лучшего будущего своей земли. И на его жертве возвышается постройка нового здания российской действительности, им приближенной и в самом себе пережитой (почему-то думается о могиле Высоцкого как о новом Мавзолее).

написано 09-05-2008 12:49            

«Высоцкий очень хотел сняться, но не смотрелся рядом с Дорониной. Да и Таня его как-то не восприняла, а им нужно было играть первую в советском кино постельную сцену».

<<< ...Доронина Таня — великая актриса... Знаете, а ведь сценарий фильма «Еще раз про любовь» сначала запретили. А потом картина за год собрала 40 миллионов зрителей. И люди стояли в кассы в очередях даже на улицах, причем «Еще раз про любовь» шла сразу во всех кинотеатрах Москвы.

— А правда, что в роли ироничного Электрона, которого сыграл Александр Лазарев, должен был сниматься Владимир Высоцкий?

написано 09-05-2008 12:53            

Борис Межуев : Это совершенно не так. Считать, что Владимир Высоцкий был ярким выразителем советской интеллигенции, - абсолютное заблуждение. Самое странное в Высоцком, самое удивительное в нем - то, что это действительно последний советский поэт, причем не в диссидентском смысле слова. Это одна из важнейших загадок, помимо многочисленных загадок личности и творчества Высоцкого. Да, он брал какие-то темы не столько даже диссидентства, сколько шестидесятничества, что называется "кухонных разговоров". Но в целом для его песен эти темы были не характерны. Исключением было только время его перехода от "блатного" к зрелому периоду творчества на рубеже 60-70-х годов.

Лучшие песни Высоцкого, на самом деле, рождены не столько его непосредственным вдохновением, сколько тремя обстоятельствами. Во-первых, теми ролями, которые он играл. Это такие его песни, как "Кто-то высмотрел плод", практически русская национальная песня "Птица Гамаюн". Вроде бы в этих песнях есть диссидентский подтекст, но ведь это песни, рожденные фильмом "Царь Петр арапа женил" и не вошедшие в сам фильм. Таковых песен очень много. Например, много было песен для фильма "Бегство мистера МакКинли", которые в него тоже не попали. Во-вторых, это рассказы отца Высоцкого о войне. В-третьих, что самое странное, это советские газеты и советская газетно-массовая культура, в которую входили такие темы, как спорт, альпинизм, тема вырождающегося шестидесятничества и т.д. В этом феномен Высоцкого, который на самом деле никем не обсуждается.

Разумеется, элемент издевки у Высоцкого присутствовал. Но даже по сравнению с бардовской песней, которая в это время в лице Окуджавы стала обращаться к Пушкину, в целом творчество Высоцкого - это творчество очень советского человека. Есть, конечно, много того, что выходит за пределы этого тезиса, но это объясняется активным участием Высоцкого в фильмах как в роли актера, так и в роли автора песен для фильмов. С одной стороны, поэтому Высоцкий оказал огромное влияние на культуру шестидесятнического, диссидентского, полублатного сознания, оппозиционного власти. С другой стороны, он как художник, как поэт, как человек был в существенной степени привязан к советскому образу жизни, к советскому менталитету, отказавшись эстетически прорываться сквозь него.

Синявский однажды сказал о себе, что у него были стилистические разногласия с советской властью. У Высоцкого подобные разногласия тоже, конечно, были. Но, что самое главное, у него было тематических разногласий. У него совершенно отсутствует то, что пронизывает песни Окуджавы, Галича, фильмы Рязанова, Казакова, романы Аксенова, спектакли Любимова, созданные из намеков, птичьего языка интеллигенции, понятного только узкому кругу посвященных. По крайней мере, это отсутствует в зрелом творчестве Высоцкого, и именно это смогло сделать его народным поэтом. Да, у раннего Высоцкого, например, в песне о Фишере были моменты хитрого зубоскальства. Но чем дальше он развивался, тем больше это уходило. Примерно так же, как у Тарковского. Фильм Тарковского "Жертвоприношение", а уж тем более "Сталкер" совершенно не понятны интеллигенции. Вот "Зеркало" - это другое дело, фильм, отражающий в какой-то мере развитие интеллигентов-шестидесятников.

Особенность Высоцкого и одна из причин моего интереса к нему - это то, насколько он "другой" на фоне всей советской интеллигенции. Когда я пристально увлекся Высоцким, меня поразило кардинальное несоответствие его стандартного образа советского оппозиционера реальному Высоцкому. Он не столько стремился поднять советское диссидентство, сколько пытался влить последний творческий наркотик в дрейфующий эстетический мир того, что потом стали называть "совком". Выделить и подстегнуть, иногда даже через иронию, то, что было героического в советской эпохе. Это и песни про спортсменов, часто не с истерическим надрывом, про альпинистов, про подводную лодку. Он эстетически противостоял насмешливому, ироническому издевательству.

Поэтому он и не воспринимается людьми как чисто интеллигентский поэт и даже как интеллигентский бард. И дело не столько в блатняке, который не так уж и важен. Все вокруг, к чему он принадлежал, было безвольно. Тогда господствовали идеи иронического отношения ко всему, идеи Бахтина об иронической культуре (книга Бахтина, кстати, появилась как раз в конце 60-х), господствовала культура советского анекдота.

Так вот, дело в том, что Высоцкий был иным, он выбирал иные темы. Он ни в коем случае не представлял собой официоз, он представлял собой неофициальную и в этом смысле оппозиционную, безусловную альтернативу культуре советского анекдота. Многочисленные критики Высоцкого слепы, потому что не видят именно этой его особенности. Хотя многие мои друзья и современники видят в Высоцком именно это. В конечном счете культура советского анекдота победила, а Высоцкий умер. Но он представлял собой гораздо более волевую, более эмоциональную, более позитивную альтернативу, чем та, что пришла на смену СССР.

И еще один момент. Есть книга Владимира Новикова о Высоцком. Это попытка описать Высоцкого как стандартного советского интеллигента на кухне, читающего Василия Аксенова, сожалеющего о высылке Солженицына. Наверное, то, о чем написал Новиков, - это так и есть. Наверное, сам Высоцкий и люди, окружавшие его, думали именно так. Но это та правда, которая хуже лжи. Ты читаешь эту книгу и понимаешь ее пошлость. Ты понимаешь, что в ней кастрировано самое главное.

РЖ: Что Высоцкий значил тогда и чем он является сейчас? Насколько изменился его медийный образ и восприятие поэта и его песен у населения?

Б.М. : Когда закончились 70-е годы, мне было всего десять лет. Но, будучи еще ребенком, я слышал Высоцкого везде. Впервые я услышал его летом 1976 года на Украине. А потом я, скорее, помнил его по фильмам: "Место встречи изменить нельзя", "Бегство мистера МакКинли", "Маленькие трагедии". Открытие Высоцкого для меня состоялось в 1986 году. Мы все тогда искали отдушин, в частности от пионерской жизни. Кто-то искал отдушину от серости повседневного быта. И ничего, пожалуй, более этого.

Между 1980 и 1986 годом многим людям моего поколения Высоцкий не нравился, особенно тем, кто открыл для себя ленинградский рок. Не нравился именно по той причине, по которой он сегодня нравится многим: он создавал ощущение серости, обыденности, а многие хотели эстетической альтернативы, ощущения красочности, яркости жизни, многоцветья, новых звуков, новых ритмов. А Высоцкий этого не давал, он был абсолютно внутри того серого мира.

Сегодня у нас много красочности. Но мало воли. Воли, идущей от общества. Не государственной, а общественной, способной брать ответственность за страну.

РЖ: Что делал бы Высоцкий, если бы он был жив сегодня? Кем бы он был - членом ЕР или участником "маршей несогласных"?

Б.М. : Совершенно невозможно сказать. Так же, как невозможно сказать подобное о Тарковском. Даже не ясно, как бы Высоцкий воспринял 90-е, да и 80-е. Мне трудно представить Высоцкого оппозиционером или кем-либо еще. Возможно, он выбрал бы какой-то вариант эскапизма, ухода от большой политики. Наиболее глубокие люди того времени сделали именно такой выбор. Что касается людей, воспитанных на его песнях, то они могли бы быть и там, и здесь - в любом лагере.

Никаких однозначных выводов тут в любом случае сделать нельзя. Это был человек эпохи, который ею жил. Что бы с ним стало, когда эпоха закончилась? Что было с Блоком? Он ненавидел царский режим, но вся его эстетика, весь он как поэт был вместе с этим режимом. Эпоха, которая пришла на смену царской России, не давала ему никаких тем для творчества. Он мог сколько угодно махать красным знаменем как гражданин, но как поэт он должен был умереть.

Высоцкий - это прямо противоположное Блоку. Он весь жил советской эпохой. В нем нет ерничанья и презренья к этой эпохе. Это была добрая издевка человека, находящегося внутри этой эпохи, живущего вместе с ней. Когда надо было спеть героическое, он пел не про гусар, как пел Окуджава, не про хиппи (его единственная песня о хиппи была написана для фильма), не про героев Джека Лондона. У него не было стремления раздвинуть эстетические границы этой эпохи. И вряд ли он смог бы написать хоть одну песню, когда советская эпоха закончилась. А это для него было важнее, чем то, однопартийная или двухпартийная в стране система. Вся его неофициозная героизация народной жизни в широком смысле, условно говоря, люмпен-класса пропала, исчезла. Гребенщиков и Ахмадуллина или Жванецкий имели выход из этой ситуации. Они эстетически нашли себя в новой реальности. А Высоцкий не смог бы.

Скорее всего, Высоцкий уехал бы в эмиграцию. В 1991-м или даже в 1990-м. Несмотря на то, что он неоднократно писал о том, что не уедет, несмотря ни на что. Он не стал бы участвовать в этой общественно-политической жизни. И стал бы жить жизнью обычного западного обывателя. Будучи художником своего времени, он не смог бы найти свое место в новой эпохе. Стал бы исполнять песни для людей в Израиле, США, Франции, даже не думая и не вспоминая о своей некогда огромной национальной славе.

Беседовала Любовь Ульянова